Красная шкатулка - Стаут Рекс. Страница 29

– Потому что я… О, к черту все это. Мне следует быть умнее и не спорить с вами. И она не знает, где находится красная коробка?

– Она не знает о ней абсолютно ничего. И ее кузен тоже. Даю вам слово.

– Хорошо. Может быть, я поговорю с ней позднее. Дайте мне знать, что вы найдете, ладно?

– Конечно.

Вульф повесил трубку и отодвинул телефон, он откинулся в кресле, сцепил пальцы на животе и медленно покачал головой, бормоча:

– Этот человек слишком много говорит… Я уверен, мисс Фрост что вы не обижены тем, что избежали посещения полицейского управления. Одно из самых сильных предубеждений у меня вызывает появление там моих клиентов. Будем надеяться, что поиски красной коробки не наскучат мистеру Кремеру.

Луэлин вставил:

– По моему мнению, единственное, что можно сделать, – это ждать пока ее не найдут. Вся эта мешанина из старой истории… если вы действительно так заботитесь о том, чтобы защитить вашу клиентку от вашей собственной досады.

– Я напоминаю вам, сэр, что вам разрешили здесь присутствовать из любезности. У вашей кузины достаточно ума, чтобы, когда она нанимает эксперта, разрешать ему его фокусы… О чем мы говорили, мисс Фрост? О, да. Вы рассказывали, что мистер Геберт приехал в Нью-Йорк в 1931 году. Вам было тогда шестнадцать лет. Вы говорите, что ему сейчас сорок четыре, итак, ему было тридцать девять. Возраст еще небольшой. Я полагаю, он сразу же зашел к вашей матери как старый друг?

– Да. Мы знали, что он приезжает, он написал; конечно, я не помнила его: я не видела его с тех пор, как мне было четыре года.

– Конечно, не могли. Может быть, он приехал с политической целью?.. Я так понимаю, он был членом группы королевских молодчиков.

– Я не думаю. Я уверена, что не по политическим причинам… но это глупо, конечно, я не могу быть уверена. Я думаю, нет.

– По крайней мере, насколько вам известно, он не работает, и вам это не нравится.

– Мне это ни в ком не нравится.

– Удивительное чувство для наследницы. Однако, если бы мистер Геберт женился на вас, это была бы работа для него. Давайте оставим для него эту маленькую надежду на исправление. Время приближается к четырем часам, когда я должен покинуть вас. Мне необходимо напомнить вам о мысли, которую вы не закончили вчера, вскоре после того, как я неудачно обратился к вам. Вы сказали мне, что ваш отец умер, когда вам было несколько месяцев, и что поэтому у вас никогда не было отца, а затем произнесли – «то есть» – и остановились. Я подталкивал вас, но вы сказали, что это ничего не значит. Может быть, это действительно ничего не значит, но я хотел бы знать, что это там вертелось у вас на языке. Вы помните?

Она кивнула.

– Это в самом деле пустяк. Просто глупость.

– И все-таки позвольте мне узнать это. Я сказал вам, что мы прочесываем стог сена в поисках иголки.

– Но это совсем ничего. Просто сон, детский сон, который у меня когда-то был. Затем он несколько раз повторялся после этого, всегда тот же самый. Сон о самой себе.

– Расскажите мне.

– Ну… в первый раз, когда он приснился, мне было примерно шесть лет, в Бали. С тех пор я часто недоумевала, не случалось ли что-нибудь в тот день, что вызвало бы такой сон, но я ничего не могла вспомнить. Мне снилось, что я ребенок, не младенец, а достаточно большой, чтобы ходить и бегать, около двух лет, я так понимаю, и на кресле, на салфетке был апельсин, который был очищен и разделен на дольки. Я взяла одну дольку и съела ее, затем взяла другую и повернулась к человеку, сидящему там на скамье, и протянула ее ему, и я ясно сказала: «Для папы». Это был мой голос, только это был детский лепет. Затем а съела еще дольку, взяла еще одну и снова сказала «для папы», и продолжала так, пока апельсин не кончился. Я очнулась от этого сна, вся дрожа, и начала плакать. Мать спала на другой кровати – это было на зашторенной веранде, – она подошла ко мне и спросила, в чем дело, а я сказала: «Я плачу потому, что чувствую себя такой хорошей». Я никогда не рассказывала ей, в чем заключался сон. Мне снился он довольно много раз после этого, я думаю, последний раз, когда мне было около одиннадцати лет, здесь в Нью-Йорке, и я всегда плакала, когда он мне снился.

Вульф спросил:

– Как выглядел этот человек?

Она покачала головой.

– Вот почему это было просто глупо. Это не был человек, это просто выглядело как человек. Была одна фотография моего отца, которую сохранила мать, но я не могла бы сказать, что во сне он выглядел похожим на нее. Это было только… я только просто называла его «папа».

– Действительно. Возможно, достойно внимания, вследствие специфической картины. Вы ели апельсины дольками, когда вы были ребенком?

– Я думаю, мне всегда нравились апельсины.

– Ну трудно сказать. Возможно, как вы говорите, это ничего не значит. Вы упомянули фотографию отца. Ваша мать сохранила только одну?

– Да. Она сохранила ее для меня.

– Не для себя?

– Нет. – Пауза, затем Элен спокойно сказала: – Тут нет никакого секрета. И вполне естественно. Мать была очень обижена условиями завещания отца, и я думаю, она имела право обижаться. Между ними было какое-то недоразумение, я никогда не знала какое именно, около того времени, когда я родилась, но как бы серьезно оно ни было, это было… во всяком случае, он ей ничего не оставил. Ничего, даже самого маленького дохода.

– Все так, я понимаю. Оно было оставлено вам под опекой, причем опекуном был назначен ваш дядя – брат вашего отца, Дадли. Вы когда-нибудь читали это завещание?

– Однажды, очень давно. Вскоре после того, как мы приехали в Нью-Йорк. Тогда мой дядя дал мне прочитать его.

– В девять лет. Но вам было трудно читать и понимать его. Молодец. Я также понимаю, что распоряжаться вашим имуществом был уполномочен исключительно ваш дядя без всякого права наблюдений как с вашей стороны, так и с чьей-либо другой. Я полагаю, обычная юридическая фраза такова – «абсолютное и бесконтрольное усмотрение». Так что, фактически, вы не знаете, как велико будет ваше состояние к вашему двадцать первому дню рождения; это могут быть миллионы, а может быть, и ничего. Вы можете оказаться в долгах. Если какие-либо…

– Но, – вмешался Лу, – вы хотите сказать, что мой отец…

– Прекратите это! – Вульф перебил его. – Я ни на что не намекаю; я просто устанавливаю тот факт, что моя клиентка пребывает в неведении относительно своего состояния. Оно может быть увеличено; оно может быть уменьшено; она не знает. Не так ли, мисс Фрост?

– Нет, – она нахмурилась, – я не знаю. Я знаю, что больше двадцати лет доход с состояния выплачивается полностью и быстро, каждый квартал. В самом деле, мистер Вульф, я думаю, мы становимся…

– Мы скоро закончим: я должен вскоре покинуть вас. Что же касается неуместности вопросов, я предупреждал вас, что мы можем отклониться в любую область. Доставьте мне удовольствие и ответьте еще на два вопроса о завещании вашего отца: вступаете ли вы в полное владение и управление вашим состоянием седьмого мая?

– Да.

– А в случае вашей смерти до того, как вам исполнится двадцать один год, кто наследует?

– Если бы я была замужем и имела ребенка то ребенок. Если нет, то половина пошла бы к моему дяде, а половина его сыну, моему кузену Лу.

– Вот как! Ничего вашей матери даже в этом случае?

– Ничего.

– Итак, ваш отец защищал свою сторону в этом споре…

Вульф повернулся к Луэлину.

– Хорошенько смотрите за вашей кузиной еще пять недель. Если что-либо случится с ней за это время, вы получите миллион долларов, но тогда дьявол будет уже вам строить козни. Завещание – это пагубная штука.

Часто бывает удивительно, сколько бед может наделать гнев человека, даже после того, как клетки мозга, которые питали этот гнев, давно уже сгнили. – Он укоризненно поднял палец на свою клиентку. – Скоро, конечно, вы сами должны будете составить завещание, чтобы распорядиться состоянием, в случае, если вы умрете, скажем, восьмого мая или впоследствии. Я думаю, у вас есть адвокат?