Корабли времени - Бакстер Стивен М.. Страница 41

При этом ни одного ребенка. Бонд в ответ сообщила, что все школы глубоко под землей, в подземных интернатах, пока родители отрабатывают смены на военных фабриках или на гигантских аэродромах, раскинувшихся по всему Лондону, в Бэлхеме, Хакни и Уэмбли. Возможно, власти поступили предусмотрительно — однако что такое городской пейзаж без детского смеха. Даже я, убежденный холостяк, был против того, чтобы держать детей в подземелье.

Вот так я снова очутился в мире, лишенном солнечного света, мире, в котором отрадно жить было разве что морлокам. Однако существа, построившие эти мрачные подземелья, были отнюдь не морлоками: это были представители моего вида, отказавшиеся от света ради сохранения жизни.

Повсюду я встречал свидетельства ужасов войны. На Кенсингтон Хай-Стрит увидели влачившегося по дороге парня, поддерживаемого сбоку тощей женщиной. Взгляд его блистал из впалых глазниц, губы сжались в тонкую полоску, лицо пошло бледными пятнами.

— Следы войны, — заметил мой взгляд Филби. — Типичный вид демобилизованного стрелка-пехотинца… Молодой гладиатор, чьи подвиги мы все обожаем, особенно когда «бормоталки» ревут о них на все улицы. А куда от них деться?

Он посмотрел на меня и положил высохшую старческую руку на плечо.

— Не думай, что я очерствел сердцем, старина. Я все тот же Филби, которого ты знаешь. Просто сейчас сердце должно быть железным, чтобы выдержать все то, что на нас свалилось.

Большинство старинных зданий Лондона уцелело, хотя от моих глаз не укрылось, что многие высотные сооружения были разрушены, чтобы воздвигали Купола. Воздвижения бетонного панциря. Интересно, подумалось мне, а как же колонна Нельсона? Новые здания были приземистыми и кургузыми. Осталось и несколько шрамов эпохи начала войны, еще до завершения строительства Купола. Пустые глазницы воронок зияли из земляных развалин, разобрать которые ни у кого уже не оставалось сил.

В высшей точке Купол достигал двухсот футов, укрывая собой Вестминстерское аббатство. В самом центре города несколько ярких лучей расплескалось по сводам Купола, заливая улицы светом. Из улиц и набережных выпирали монументальные колонны — словно десять тысяч бетонных Атласов поддерживали над собой крышу неба, превратив Лондон в грандиозный мавританский храм.

Удивительно, как известково-глиняное основание, на котором покоился Лондон, поддерживало над собой эту огромную перевернутую чашу. Что произойдет, если опоры уйдут в землю, унося с собой миллионы жизней? С тоской я подумал о грядущем веке Великих Строений — вот когда бы, казалось, сооружение подобного монументального купола стало обычным делом — при управлении силами гравитации.

И все же, несмотря ни на что, Купол производил впечатление. Во всяком случае мне это монументальное сооружение, воздвигнутое на лондонской, сырой и расползающейся почве, казалось превыше всех чудес техники, которые попались мне на глаза в 657 208 году!

Очевидно, наше путешествие подходило к концу: поезд шел с такой скоростью, что едва успевал обгонять пешеходов. Я заметил несколько открытых магазинов, худо-бедно освещенными витринами, в которые смотрели разряженные манекены, и продавцы, бросающие взоры сквозь заклеенные бумажными крестами стекла. Остатки былой лондонской роскоши и шика производили жалкое впечатление.

Вагон замер.

— Приехали, — сказала Бонд. — Это Кэннинг-Гейт, всего несколько минут пешком до Имперского Колледжа.

Олдфилд распахнул перед нами дверь с отчетливым хлопком разгерметизации — давление воздуха внутри Купола оказалось выше — и уличный шум тут же хлынул на нас. На глаза мне попалось несколько пехотинцев в пятнистой униформе, поджидавших нас на платформе.

Схватив напоследок газовую маску, я выбрался под сень лондонского Купола.

— Какой жуткий шум! — таким было мое первое впечатление, сказал я, сразу оглушенный уличным шумом. Грандиозный склеп, под сводами которого собрались шум трамваев, гомон толп, и прочие звуки эхом слетали вниз. Здесь было еще хуже, чем в «Рэглане». Густой бульон запахов, не все из которых вызывали восторг, овладел обонянием: ароматы многочисленных кухонь, производственного озона, пара и машинного масла встретились здесь и смешались с миллионом выдохов с запахом миллионов дыханий и пота в замкнутом пространстве.

Фонарей явно не хватало для иллюминации города для подсветки улиц, но достаточно, чтобы разглядеть очертания города. Лондон походил на город в ожидании вечерней зари, еще до возжигания газовых фонарей. Над фонарями промелькнуло несколько сизых теней, Филби сказал, что это те самые городские голуби. Смешавшиеся с колониями летучих мышей, тоже нашедших себе приют под мрачными сводами Купола и уже снискавших себе не самую лучшую репутацию среди горожан.

В северном направлении мелькали лучи рекламы или какого-то зрелища. Оттуда доносилось многократно усиленное эхо. Филби назвал это «Бормоталками» или «Бормотанками» — нечто вроде кинематографа — но из такой дали не удалось ознакомиться с этим явлением подробнее.

Новые блестящие рельсы, по которым мы приехали сюда, были проложены в старом дорожном покрытии Кэннинг-Плейс. Все свидетельствовало о крайней спешке при сооружении.

Солдаты взяли нас в оцепление, замкнувшись стройным каре вытянутой ромбовидной формы, словно стрелка компаса, указующая направление, и мы отправились, как она велела, сквозь Кэннинг-Плейс к Глостер-Роуд. Моисей держался напряженно. В его пижонском наряде, и я почувствовал укол вины, что из-за меня он попал в этот жестокий мир металлических эполет и газовых масок.

Скользнув взглядом по Де-Вер-Гарденз до Кенсингтон-Парк-Отель, где в лучшие времена имел обыкновение обедать: колонные портики еще высились незыблемо, но фасад здания заметно поизносился, многие окна были заколочены, да и сам отель как будто бы врос в железнодорожный вокзал, став его неотъемлемой частью.

Мы свернули на Глостер-Роуд. Рядом по тротуару и мостовой спешили пешеходы, бодро звенели велосипедные звонки, несмотря на всеобщий дух уныния внося живую ноту в обстановку. Наша дружная сплоченная компания, — и в особенности Моисей, благодаря своему фатовскому костюму, — привлекала внимание окружающих, однако приблизиться к нам и заговорить никто не решался. В толпе мелькали часто солдатские униформы, те же, что и на джаггернауте, хотя все же большинство мужчин было одето в костюмы, напоминавшие спецовки. Женщины вызывали удивление непривычно короткими юбками — на три четыре дюйма выше колена: Я в жизни своей не видел столько оголенных женских ног, обрушившихся на меня со всех сторон. Впрочем, меня это интересовало более как социальный феномен, чем что-либо другое, однако взор Моисея, как я заметил, забирался под юбки.

Как ни странно, на всех без исключения прохожих, независимо от пола, возраста и профессиональной принадлежности, были те же самые неудобные металлические эполеты и подсумки с противогазами.

Мы свернули на Восток, к Квинз-Гейт-Тирес. Эта часть города была мне хорошо знакома. Широкая элегантная улица с пролегающими вдоль нее высокими террасами. Здесь все оставалось почти неизменным, поскольку война мало затронула эти кварталы, которые, очевидно, торопились укрыть в первую очередь. Фасады сохранили греко-романский псевдодекор, каким я его помнил, резные колонны, покрытые растительным резным орнаментом, и мостовые обведены все теми же черными воздушными перилами.

Бонд остановилась возле одного из этих роскошных домов, взошла на ступень подъезда и постучала рукой в перчатке. Открыл ей солдат.

Бонд бросила за плечо:

— Все здания реквизированы Министерством Военно-Воздушных Сил. Вы получите все необходимое. И Филби останется при вас.

Мы с Моисеем обменялись взорами:

— И что мы теперь должны делать? — спросил я.

— Просто ждать, — отвечала она. — Приведите себя в порядок, отдохните. В министерств вас давно ждут. Разработчики хотят с вами встретиться, господин изобретатель. Мы заглянем к вам завтра утром.