Против кого дружите? - Стеблов Евгений. Страница 15

Затейливые дни студенческой жизни. Предчувствия, планы, ожидания… Актерская судьба – закономерность и лотерея. «Первый троллейбус», киностудия им. Горького. Мой первый фильм.

Весна 63-го года. Впервые лечу в самолете. Ту-104, Москва–Одесса. Роль пустяковая – две сцены. Но я лечу. Лечу на съемки! Первый съемочный день. У общественного туалета на Приморском бульваре. Рядом с бронзовым Пушкиным. Какое счастье! Между Пушкиным и туалетом. За веревкой толпа зевак. Когда-то и я стоял среди них на Рижском вокзале. Снимали «Балладу о солдате». Маленькая энергичная женщина из киногруппы гнала меня: «Вот вы, молодой человек, отойдите, отойдите подальше, мешаете, отойдите!» Когда-то… Я был еще школьником. И вот теперь сам сижу перед камерой вместе с партнером Савелием Крамаровым.

– Вечером чего делаешь? – спросил Савва.

– А что?

– Пойдем в «Лондонскую», в ресторан. Девочек склеим.

– Пойдем, – испугался я.

Это теперь одесские девочки работают исключительно за валюту. Тогда брали в рублях, а то и харчами. Та, с которой мы познакомились, согласилась на ужин. Ужин в «Лондонской» – это тебе не хухры-мухры! Туда еще попасть надо. Ресторан «Интурист», только для иностранцев. За иностранца выдавал себя Савва. За болгарина. Я же представился переводчиком с болгарского на русский. Очевидно мы были достаточно убедительны и по-болгарски, и по-русски – швейцар поверил. Он, видимо, не был кинолюбителем, и Крамарова еще не очень узнавали на улицах. Наша очаровательная спутница осталась довольна ужином и в завершение «кинула» нас, отлучившись на минутку под благовидным предлогом. Говоря по-русски – сбежала. Савелий слегка огорчился. Я сделал вид, что огорчен тоже, а на самом деле вздохнул с облегчением. Крамаров улетел в Москву. Мне предстояло лететь следом. Как выяснилось, Савелий забыл паспорт. Оказалось, что жил он рядом со мной, и меня попросили передать ему документ, что я и сделал, посетив его коммуналку напротив кинотеатра «Форум». Савва очень благодарил и в знак признательности презентовал мне красные импортные синтетические носки. Тогда это был дефицит.

Я обескураженно отказался. Он обаятельно настоял. И я удалился с носками, хотя и пришел не босой. Так началось наше товарищество. У Савелия в те времена не было еще актерского образования. Он окончил лесотехнический институт, а в театральный поступил позже, по моему совету. В ГИТИС на заочное отделение. С тех пор Савва обращался ко мне – Учитель.

– Учитель, ну как я сыграл? Как дубль?

– Жмешь, Савва, наигрываешь.

– Ну, Учитель, ты в легком весе выступаешь, а я в жиме.

Однажды мы благочинно обедали у нас дома. Мама, папа, я и Савелий.

– Скажите, Савелий, что же вы так – и не числитесь ни в каком штате? – спросила мама, разливая суп. – Ведь съемки это так непостоянно, время от времени. Что ж вы делаете, когда кончаются деньги?

– Беру чемодан и еду за деньгами, – парировал Савва.

Он имел в виду встречи со зрителем.

Позднее Крамаров поступил в штат Студии киноактера киностудии «Мосфильм». Получил звание. «Я фюрер, Учитель. Выхожу в Лужниках – стадион стонет. Мой народ!» Действительно, популярность его стала тотальной. Если он случайно нарушал дорожные правила на своем букашке-«фольксвагене», милиционеры вытягивались, делая под козырек, только увидев его, высовывающегося на ходу по пояс из люка крыши. И вот в середине семидесятых Савелий Крамаров совершенно неожиданно для окружающих подает документы на эмиграцию в Израиль. Ни одному из рядовых отечественных антисемитов и в голову не могло прийти, что Савва еврей, что уж говорить о высокопоставленных. Судьба отворачивается от него. Но как бы ни переменилась к нему государственная машина, как бы ни замалчивали его, народ не может забыть своего любимца. Да и количество фильмов, в которых он снялся, столь велико, что если бы их все «положили на полку» – пришлось бы снять с экрана примерно треть кинопродукции тех лет. Наконец, после годичного «замораживания» его выпускают из страны и он уезжает в Америку. Ходили слухи о баснословном наследстве, которое оставили ему еврейские родственники из-за кордона. Не знаю, не могу подтвердить, а врать не хочу. Знаю только, что Саввушка был сиротой. Отец его, видный адвокат или прокурор, попал под сталинские репрессии и сгинул в ГУЛАГе. Мать умерла. Русские родственники взяли его к себе. Он рано зажил самостоятельно. Привык рассчитывать на самого себя, слыл достаточно бойким, коммуникабельным и даже в известной мере ушлым человеком. Но все это внешне. На самом деле Савелий был человеком нежным и трогательным. Никогда из его уст я не слышал ни одного ругательства. А если, бывало, я сам этим грешил, то он говорил мне: «Зачем так? Не надо».

Не терпел грубости, пошлости по отношению к женскому полу. И они, женщины, отвечали ему взаимностью. Одна из дам его сердца даже пыталась покончить с собой, когда они было расстались. Он любил ее, эту блондинку, но она была старше его, а он очень хотел жениться на еврейской девушке. И чтобы обязательно была целомудренна, и чтобы было много детей, и чтобы все по закону. По иудейскому, религиозному правилу. Последние годы Савва регулярно посещал Московскую хоральную синагогу. Носил тюбетейку вместо кипуры, ел только кошерное, чтил субботу. И не снимался он в этот день, хоть ты лопни. А совсем недавно пришла печальная весть. Там, в Америке, от какой-то редчайшей и скоротечной болезни сердца скончался заслуженный артист РСФСР Савелий Крамаров. Один известный артист рассказал мне, что позвонил в штаты, в дом Крамарова, его жене выразить соболезнование. «Не смешите меня», – раздалось на том конце провода. Не знаю, нашел ли Савва, чего искал. Помню, мы снимались с ним в Киеве в телевизионном музыкальном ревю. Одну ночь ночевали вместе в старомодном шикарном люксе. Пожелали друг другу спокойной ночи. Пауза. Длинная пауза.

– Женя, а ты любил когда-нибудь? – спрашивает Савва из темноты.

«Не знаю», – подумал я.

Но вернемся к красным носкам в 1963-й. Импортные носки, которые подарил Крамаров, оказались малы мне. Я не носил их и продолжал ходить в своих, в отечественных.

Закончился первый курс. Раскрылось окнами желанное лето. В один прекрасный день, как в сказке, мы с Витей Зозулиным пошли на «Мосфильм» с неясной целью. У нас, студентов, существовал нехитрый прием. Слоняясь по коридорам студии, мы время от времени открывали дверь какой-нибудь киногруппы, неловко бормоча: «Ой, извините, я, кажется, не туда попал…» Все это делалось с тайной надеждой: а вдруг кто-то заинтересуется нами и мы выиграем свою лотерею? А вдруг?! Уже на проходной, той, что со стороны правительственных особняков (тогда там жил сам Хрущев), мы повстречали одного из наших студентов с вечернего факультета.

– Вы куда? Ну да, понятно. Поднимитесь на четвертый этаж в группу «Я шагаю по Москве». Им нужны молодые герои, – посоветовал он.

Мы так и сделали. Нас встретила маленькая экстравагантная женщина неопределенного возраста. Та самая, которая гнала меня на Рижском вокзале во время съемок «Баллады о солдате». Она-то, конечно, меня не запомнила. А я ее еще как! Это была многоопытный второй режиссер Маргарита Александровна Чернова. Она посадила нас почитать сценарий. Сценарий Геннадия Шпаликова. О чем? Ни о чем. Во всяком случае, я тогда ничего в нем не понял. Затем нас показали режиссеру-постановщику Георгию Николаевичу Данелия. Он распорядился сделать фотопробу для Вити Зозулина, а меня вовсе забраковал. Но, как говорила потом Маргарита Александровна, у меня был столь жалостливый вид, что она послала на кинопробу нас обоих. Вот с этой-то фотопробы в роли жениха и началась по-настоящему моя киносудьба. Все завертелось. Назначили кинопробу – сцену на свадьбе.

Я впервые попал в съемочный павильон. Вокруг трудилось много людей. Кто-то подходил ко мне, что-то поправлял, что-то мерил. Каждый из этих работников и все они вместе отвлекали меня. И тогда я отчетливо понял, что если сейчас, здесь мне не удастся собраться, сосредоточиться, обрести так называемое публичное одиночество, то ничего не получится – я завалю кинопробу. И мне удалось. Я выключил их из круга внимания, оставшись один на один с глазком кинокамеры. И все получилось. Через некоторое время меня утвердили.