Благостный четверг - Стейнбек Джон Эрнст. Страница 42

– Понял, – кисло сказал Элен.

– Ему не хватает любви, понимания, – сказал Джо.

– Этого всем не хватает, – сказал Элен.

– Я бы, наверное, сумел ему помочь, да он не примет моей помощи.

– А я думал, ему поможет Сюзи…

Джо пренебрежительно качнул уголками рта: экая, мол, нелепица.

– Нет, это был бы для него лишь очередной самообман, очередной ложный символ…

– А если она ему нравится? У каждого свой вкус! – возразил Элен.

– Глубокая мысль.

Совсем рядом с пристройкой Джо Элеганта располагалась Комната досуга, – туда и направился Элен. В кресле, положив ноги на стул, сидела Бекки, читала свою почту. Она была членом Общества друзей по переписке и получала множество посланий со всех концов света. В данный момент она держала в руках тонкий листок рисовой бумаги – письмо из Японии. «Дорогой друг! – говорилось в нем. Полюсиль твой интереса записоська. Как вы позивать Калифольния? Японский девуська тозе делать завивка но без обесьцветка. Мой подруська Мицу Мицуки иметь зелани под Запад ходить. Будет пробовать если твой прислать маленьки балоньсик перекись водород для бризгать».

– Привет! – сказал Элен.

Бекки отложила письмо.

– В Японии когда-нибудь был?

– Нет.

– Вот и я не была. Как Мак поживает?

– Хорошо. Как ты думаешь, что случилось с Доком?

– Его треплет любовная лихорадка, – отвечала Бекки. – И еще бы не трепала – такого-то мужчину!

– Сидит, молчит, как будто его по голове огрели…

– На то она и любовь, – сказала Бекки. – Эх он, бедолага. Если б он сох по мне, я бы подошла к нему, положила руку на его горячий лоб и сказала б: «Док, милый…»

Дверь Фауны распахнулась.

– Так, что здесь за голоса? Привет, Элен. Ты бы поискал себе кого-нибудь другого, поздоровее Бекки…

– Я к тебе за делом, – сказал Элен.

– За делом? Что ж, тогда заходи. Садись. Выпьешь стопочку? Дело секретное? Дверь закрыть?

– Да, – проронил Элен, отвечая разом на все три вопроса.

От стопочки взгляд его просветлел.

– Как ты думаешь, что с Доком? Любовь?

– Похоже на то. Раньше я еще сомневалась, но когда он галстук надел… Или потом, на маскараде, когда сказал, что согласен взять Сюзи…

– Пьяный был, вот и сказал, – попытался возразить Элен. – Пьяный человек все что хочешь скажет.

– Всё, да не всё!

– Значит, он по Сюзи сохнет?

– Ну да. Не была б она дура, поехала бы с ним в Ла-Джоллу, была б ему помощница. А там, глядишь, и пошло бы у них дело на лад…

– Док хочет написать книгу, – вспомнил Элен.

– Нет, ему сейчас не до книг. Он в таком состоянии. что о своих бумажках и думать не может.

– Он вообще ни о чем думать не может.

– Вот именно, – поддакнула Фауна. – Пока он будет думать о Сюзи, он не сможет как следует задуматься о книжке. Такое мое мнение.

– Значит, если б она поехала с ним в Ла-Джоллу…

– Да, это решило бы дело. Только она не поедет, не согласится…

– А может, он ее и не пригласит.

– Ерунда. Была бы умная, и спрашивать не стала б – поехала и все тут… – сказала Фауна. – Ну ладно, что толку нам с тобой разговаривать… Еще выпьешь?

– Не могу, – сказал Элен. – Мне еще к одному человеку надо.

Когда Элен вошел в лавку, Джозеф-Мария Ривас, по случайному совпадению, тоже читал письмо. Читал и ругался себе под нос по-испански. Письмо было от некоего Джеймса Петрилло и содержало в себе недвусмысленную угрозу: если правительству не под силу выдворить «мокрых спин» из страны, говорилось в письме, то с этим вполне справится профсоюз музыкантов. Патрон прямо-таки вспотел от беспокойства. Обычно он вступал в пай с тем, кого не мог подмять под себя, однако Петрилло не оставлял ему мирного исхода. Мысли Патрона невольно клонились в сторону убийства.

– Как живешь? – спросил Элен.

– Паршиво, – отвечал Патрон.

– Не тебе одному плохо, – утешил Элен. – Вон Док, сидит как в нокдауне. Как думаешь, что с ним случилось?

– Бог его знает. У меня своих забот полон рот, – сказал Джозеф-Мария. – Да, кстати, забавное вчера дело приключилось. Возвращаюсь я поздно вечером домой, иду по пустырю мимо бойлера, там еще неподалеку фонарь горит, и вдруг под фонарем чья-то тень – шмыг. Сразу смотрю в оба – кто там околачивается? Ба, да это же Док!

– Не может быть, – сказал Элен.

– Может! – Скользнув глазами по полкам с овощами и пирамидами консервов, Патрон остановил взор на рекламном плакатике, где красивая девушка тянула кока-колу. – Знаешь, что я тебе скажу? – произнес он раздумчиво. – До маскарада я считал, что Сюзи – так себе, как все прочие из «Медвежьего стяга». Но потом она показала характер, стала жить в бойлере. И теперь мне кажется, не зря Док на нее глаз положил: есть в ней что-то этакое, особенное, чего я не разглядел… Ну не беда, я еще за ней приударю.

– Не вздумай! – сказал Элен. – Она докова!

– Глупости, – сказал Патрон. – Женщина не может быть ничьей собственностью. Свистну у ней под окошком, и все дела…

– А у нее нет окошек, – радостно вспомнил Элен.

Патрон улыбнулся. Яд злополучного письма понемногу улетучивался из души.

– Да, есть в ней что-то особенное, – повторил он. – Надо получше приглядеться.

– Смотри не вздумай к ней липнуть! – предостерег Элен.

Джозеф-Мария потупился – именно в этот миг во взгляде его просквозил коварный пращур-индеец. Потом снова улыбнулся, сказал уступчиво:

– Хорошо, не буду, – и прибавил: – Я слышал, она в «Золотой мак» устроилась…

Представьте себе узкую, длинную и высокую залу, с сигаретным автоматом у самого входа, с выложенным мелким кафелем полом; в дальнем ее конце – потемнелая деревянная стойка с круглыми вертящимися стульями; на стойке – музыкальный автомат (вернее, та его часть, куда бросают монету), касса, вазончик с бумажными салфетками, а также запас соли, сахара, перца, горчицы и кетчупа; весь простенок зеркало, а под зеркалом, на прилавке, кофемолка, электросковорода, тостеры, лотки с пирожными, пирогами и пончиками, горка упакованных в целлофан готовых завтраков, пирамидка консервированного супа, нагреватель для консервов; на свободном кусочке стены сразу три расписания: киносеансов, автобусов и соревнований по боксу; а вот дверь с окошечком и полкой, ведет на кухню…

Таково было кафе «Золотой мак» в своем лучшем и неизменном виде. Оно было мрачновато-добропорядочным, что для посетителей оборачивалось сочетанием скучной и клеклой еды с довольно хорошим кофе. Где было «Маку» тягаться с новыми веселенькими ресторанчиками, которые росли в Монтерее, как грибы после дождя, и тщеславились своими низкими потолками, настенно-рекламной живописью, стерильными скатертями и плавучими подсвечниками. Да «Маку» и не нужно было ни с кем соперничать. Ведь немало людей и так предпочитали его всякого рода скороспелкам, весьма уважая за холодные клеклые пончики, жилистое мясо и консервированный суп. К заведениям, где стены украшены рыболовными сетями, а в меню, что ни название, то прямо какой-то анекдот, эти посетители относились с недоверием. Принятие пищи было для них хоть и привычным, но все равно достаточно торжественным обрядом, не допускавшим легкомысленности.

Первый прилив посетителей был с семи до восьми тридцати, второй – с одиннадцати тридцати до часу тридцати, третий – с шести до восьми. В промежутках заглядывали любители кофе, бутербродов и пончиков. А совсем вечером было еще две волны – в девять тридцать, когда в кинотеатре кончался первый вечерний сеанс, и в одиннадцать тридцать, после второго сеанса. В половине первого ночи «Золотой мак» закрывал свои лепестки, правда, по субботам кафе работало до двух ночи, обслуживая тех, кому в это время уже надо опохмелиться.

Приход Сюзи в «Мак» оказал довольно любопытное, но, впрочем, объяснимое действие на Эллу. Долгие годы она отгоняла от себя хворь и усталость суровым усилием воли; над беспросветностью своего существования старалась не задумываться, чтоб не раскиснуть от жалости к самой себе… Сюзи стала не просто хорошей помощницей, но и душой заведения: шутила с зеленщиком и мясником; весело насвистывала над тостером; никогда не забывала, что мистер Гарригас любит сельдереевый суп с пеной и, главное, помнила, что его зовут Гарригас. Первые два дня Элла присматривалась, как Сюзи работает, а когда Сюзи предлагала ей пойти домой, прилечь, она язвительно отказывалась. Потом воля ее поколебалась, и, словно почуяв слабину, ожили, стали одолевать хвори – ломота в суставах, боли в животе; прихлынула усталость. Лишь окончательно развалившись, Элла призналась себе в своей ветхости. Она отлучилась отдохнуть один раз – невелик грех; потом второй, третий – оказывается, это очень приятно; и сама не заметила, как пристрастилась не на шутку – тут уж не до раскаяния. Теперь, когда Сюзи после первой вечерней волны посетителей говорила Элле: «Ступай домой, отоспись!» – Элла воспринимала это уже как нечто вполне естественное. А Сюзи не только с честью выдерживала натиск вечерних завсегдатаев, но и привлекала своей веселой обходительностью все новых посетителей.