Зима тревоги нашей - Стейнбек Джон Эрнст. Страница 48

Одно смущало меня. Образы тетушки Деборы, Старого шкипера и отца вырисовывались передо мной недостаточно четко. Вместо контрастных фигур я видел зыбкие, расплывающиеся силуэты. Быть может, воспоминания выцветают от времени, как старые дагерротипы, и фигуры мало-помалу сливаются с фоном. Нельзя сохранить их навсегда.

Следующей по порядку шла Мэри, но я намеренно отодвинул ее на конец.

Я вызвал образ Аллена. Но я не мог вспомнить его маленьким мальчиком, полным непосредственной радости, внушавшей мне веру в способность человека совершенствоваться. Я увидел его таким, каков он теперь, – хмурый, тщеславный, обидчивый, замкнутый в тайнах трудной поры полового созревания, когда хочется, оскалив зубы, бросаться на всех, даже на самого себя, как собака, попавшая в капкан. Даже в мыслях я не мог увидеть его свободным от обуревавших его тревог, и я не стал больше думать о нем, сказав только: я тебя понимаю. Я сам прошел через это, и я не могу тебе помочь. Помочь и нельзя. Я бы мог только сказать тебе, что это пройдет. Но ты бы мне все равно не поверил. Ступай же с миром – и пусть моя любовь будет с тобой и теперь, когда мы едва выносим друг друга.

Мысль об Эллен обдала меня радостью. Она будет хорошенькой, даже лучше матери, потому что, когда ее личико совсем сформируется, в нем будет что-то от властной значительности облика тетушки Деборы. Ее капризы, ее злые выходки, ее нервозность – все это обещает сложиться в прекрасное и гармоническое целое. Я в этом уверен, потому что я видел, как она во сне прижимала талисман к своей детской груди, а на лице у нее был покой женщины, познавшей удовлетворение. И этот талисман так же полон значения для нее, как и для меня. Быть может, именно Эллен сохранит и понесет дальше то, что во мне есть бессмертного. И, прощаясь с мыслью о ней, я ее обнял, а она, как живая, пощекотала меня за ухом и тихонько засмеялась. Моя Эллен. Дочка моя.

Я повернул голову к Мэри, спавшей справа от меня с улыбкой на губах. Она всегда ложится справа, и когда все хорошо и все так, как надо, она кладет мне голову на правое плечо, оставляя мою левую руку свободной для ласк.

Несколько дней назад я порезал указательный палец кривым ножом для бананов, и на кончике пальца был теперь жесткий рубец. Поэтому я стал обводить средним пальцем милый изгиб шеи от уха к плечу, тихо-тихо, чтобы не испугать мою любимую, но достаточно твердо, чтобы ей не было щекотно. Она, как всегда, вздохнула сладко и глубоко, точно медля расстаться с приятной истомой. Некоторые люди просыпаются неохотно, про Мэри этого сказать нельзя. Она встречает день в надежде, что он будет хорошим. Зная это, я стараюсь приготовить ей какой-нибудь маленький сюрприз, чтобы она не обманулась в своих ожиданиях. И я всегда держу что-нибудь про запас на этот случай, какую-нибудь приятную новость вроде той, которую я сейчас собирался ей преподнести.

Она открыла глаза, совсем еще сонная.

– Уже пора? – спросила она и повернулась к окну посмотреть, близок ли день. Над письменным столиком висит картина – деревья и озеро и в воде у берега стоит корова. Мне с кровати уже нетрудно было различить хвост коровы, и это был признак, что день наступил.

– У меня для тебя есть радостное известие, белка-попрыгунья.

– Болтун.

– Я разве тебе когда-нибудь лгал?

– Кто тебя знает.

– Ты уже совсем проснулась? Можешь воспринять радостное известие?

– Нет.

– Тогда подожду говорить.

Она пригнула голову к левому плечу, так что нежную шею перерезала глубокая складка.

– Опять твои шуточки. Наверно, скажешь, что решил залить газон асфальтом…

– Ничего подобного.

– Или заняться разведением сверчков…

– Вовсе нет. Однако ты все помнишь.

– Значит, это все-таки шутка?

– Нет, но это так замечательно и невероятно, что тебе придется сделать усилие, чтобы поверить.

Ее глаза смотрели пытливо и ясно, а углы губ подрагивали – вот-вот рассмеется.

– Ну, говори.

– Известен тебе джентльмен итальянского происхождения, по фамилии Марулло?

– Да ну тебя, опять дурачишься.

– Не торопись с выводами. Так вот означенный Марулло на время выбыл из нашего города.

– Куда?

– Он не сказал.

– А когда вернется?

– Погоди, не сбивай. Этого он тоже не сказал. Но зато он сказал и даже настаивал – когда я попробовал спорить, – чтобы мы взяли его машину и куда-нибудь поехали на праздники.

– Ты меня разыгрываешь!

– Ты считаешь меня способным на такую недобрую шутку?

– Но с чего это он?

– Не могу сказать. Но могу заверить тебя, начиная от честного бойскаутского и кончая священной папской присягой, что роскошный «понтиак» с полным баком чистейшего бензина готов к услугам вашей светлости.

– Но куда же мы поедем?

– Куда моя козявка пожелает. У тебя есть сегодняшний, завтрашний и послезавтрашний день на решение этого вопроса.

– Ведь понедельник – Четвертое июля. Значит, целых два дня праздника?

– Совершенно точно.

– А это не слишком дорого? Мотель и другие расходы.

– Дорого или нет, а мы себе это позволим. У меня есть секретные фонды.

– Знаю я твои фонды, дурачок. Но как же он решился дать нам машину? Я себе просто представить не могу.

– Я тоже представить не могу, но тем не менее он ее дал.

– А помнишь, он принес детям конфеты на Пасху?

– Может быть, это старческое слабоумие.

– Интересно, что ему от нас нужно.

– Фи, что за недостойное предположение. Может быть, ему просто хочется, чтобы мы его любили.

– Мне нужно успеть сделать тысячу вещей.

– Я в этом не сомневаюсь. – Я уже видел, как ее мысль бульдозером взрезает пласты неожиданно открывшихся перспектив. Для меня ее внимание было явно и безвозвратно потеряно. Что ж, тем лучше.

За завтраком, прежде чем я дошел до второй чашки кофе, она успела перебрать и отвергнуть половину увеселительных маршрутов Восточной Америки. Бедная моя девочка, для нее последние годы были не слишком богаты развлечениями.

Я сказал:

– Хлоя, прошу твоего внимания, хоть и знаю, что добиться его будет сейчас нелегко. Мне предлагают одно очень выгодное помещение капитала. Я хочу взять еще часть твоих денег. В тот раз вышло удачно.

– А мистер Бейкер знает про это?

– Он и предложил мне.

– Тогда бери. Подписывай чек на сколько нужно.

– Ты даже не хочешь знать, сколько нужно?

– А зачем?

– И тебя не интересуют подробности? Сроки, проценты, ориентировочный размер дивиденда и тому подобное?

– Я в этом все равно ничего не пойму.

– Поймешь, если захочешь.

– А я и не хочу понимать.

– Не мудрено, что таких, как ты, называют демонами Уолл-стрита. Этот холодный, острый, беспощадный деловой ум просто внушает страх.

– Мы поедем путешествовать, – сказала она. – Мы поедем путешествовать на целых два дня.

Ну как, черт возьми, не любить ее, как ее не боготворить? «Кто она, Мэри, какая она?» – напевал я, собирая пустые молочные бутылки, чтобы захватить с собой в лавку.

Мне хотелось повидать Джоя, просто как-то соприкоснуться с ним, но, должно быть, я на одну минуту опоздал или он на одну минуту поторопился. Поворачивая на Главную улицу, я увидел, как он входит в кафе. Я тоже туда вошел и уселся на соседний с ним табурету стойки.

– Из-за вас я пристрастился, Джой.

– Привет, мистер Хоули. Кофе очень вкусный.

Я поздоровался со своей бывшей одноклассницей:

– Доброе утро, Анни.

– Ты становишься нашим завсегдатаем, Ит.

– Вроде того. Одну чашку черного.

– Чернее быть не может.

– Черного, как отчаяние.

– Что, что?

– Я говорю – черного.

– Если ты углядишь в этой чашке хоть малейший просвет, я тебе налью другую.

– Как дела, Морф?

– Так же, если не хуже.

– Хотите, поменяемся местами?

– Охотно бы поменялся, особенно сейчас, накануне двухдневного праздника.

– Не думайте, что только вам трудно. Людям ведь и продукты приходится запасать.