Золотая чаша - Плейн Белва. Страница 23

Мама откликается тоном вежливого неодобрения:

– Должно быть, это замечательно. Но деньги на этом не сделаешь.

– Он делает это не из-за денег, Анжелика, – вставляет дядя Дэвид.

– Но ты бы мог заработать кучу денег, если бы захотел, Дэн, – говорит Альфи.

Дэн кажется удивленным.

– Каким же это образом, Альфи?

– Ну, я не ученый, но я кое-что читал и знаю, что сейчас много работают над вещами вроде тех, о которых говорил ты. В газетах писали об идее какого-то изобретения передавать электрические сигналы по воздуху. Дж. П. Морган строит с этой целью башню где-то на Лонг-Айленде. Двести футов высотой. Думаю, этот изобретатель сделает на этом состояние.

– Что значит посылать электрические сигналы по воздуху? – вмешивается в разговор Пол; он явно заинтересован.

– Разговаривать на расстоянии. Люди будут слышать твой голос, находясь от тебя за много миль, так было написано. Звучит невероятно, правда?

– Нет, это очень даже возможно, – быстро говорит Дэн. – Это станет реальностью раньше, чем вы думаете.

– Тогда я прав, – кричит Альфи. – Почему бы тебе не продать какое-нибудь изобретение вроде этого, Дэн?

– Эти люди – гении, – отвечает Дэн. – А я далеко не гений ни в науке, ни в финансах. Я просто упорно работаю и доволен этим. – И он добавляет, вежливо, но решительно закрывая эту тему. – А как насчет лимонада, который вы с Эмили обещали сделать?

«Никто в моей семье не понимает его, кроме дяди Дэвида, – думает Хенни. – Ни ты, мама, подходящая ко всему с позиций, что сколько стоит. Ни ты, Флоренс, со своим скучным безупречно одетым мужем, который «так хорошо обеспечивает семью». Знаешь ли ты, что значит смотреть на своего мужа в комнате полной гостей, ловить его взгляд и испытывать чувство гордости? Потому что он лучше всех других мужчин. Или, проснувшись иной раз среди ночи и чувствуя его рядом, преисполниться такой огромной нежностью, от которой на глаза наворачиваются слезы».

Из кухни доносится смех Дэна, который пошел туда вслед за Альфи и Эмили. В этом смехе звучит та особая нотка, по которой Хенни определяет, что он в прекрасном настроении.

Он возвращается с кувшином и наливает два стакана – для папы и дяди Дэвида. Он очень внимателен к ним обоим, особенно к отцу, который быстро стареет, быстрее, чем дядя Дэвид.

– Ох, уж этот Альфи, – говорит Дэн, – умеет выбрать девушку. Она восхитительна. Куда бы он с ней ни пошел, все будут на нее заглядываться.

Анжелика с упреком возражает:

– Может, она и восхитительна, но это едва ли наш выбор, как даже вы можете понять.

– О, да, – отвечает Дэн, – а вы, я уверен, понимаете, что ваш сын тоже не выбор ее родителей.

– Выбор? Да они впадают в панику каждый раз, когда Альфи переступает порог их дома, боятся, как бы чего не вышло.

Дэн пожимает плечами.

– Возможно, ничего и не выйдет. В его возрасте у молодого человека может смениться десяток увлечений, прежде чем он остепенится. Если он вообще остепенится, – добавляет он из озорства.

Дядя Дэвид, подносивший стакан ко рту, со стуком ставит его на стол.

– Любой мужчина, достойный называться мужчиной, знает, когда время остепениться, – он четко выговаривает слова. – Либо оправдай доверие женщины, либо сразу оставь ее в покое. Одно или другое, ничего иного и быть не может.

Дэн ничего не отвечает, занявшись кувшином и подносом. Дядя Дэвид снова подносит стакан к губам. Его старческие глаза на долю секунды встречаются с глазами Хенни и прячутся за стеклами очков, под нависшими седыми бровями.

О чем хотели сказать ей эти добрые мудрые глаза? Сообщить что-то, чего она не знает? Или в них отразились лишь воспоминания о словах, сказанных когда-то давно? Словах, которые с тех пор никогда не повторялись. Наверное, так. Время от времени, чаще всего в середине ночи, когда ее мучает бессонница, болезненные сомнения помимо ее воли закрадываются ей в душу, но она никогда не говорит о них. Для ее душевного равновесия важно, чтобы они так и оставались скрытыми в ее душе. Выраженные словами, они обретут реальность.

Анжелику беспокоят собственные проблемы.

– Я искренне надеюсь, что у него появится новое увлечение, пусть даже не одно. Я ничего не имею против Эмили лично, но, – в голосе появляются негодующие нотки, – я всегда презирала браки между людьми разного вероисповедания, когда обряд бракосочетания совершает судья или, упаси Господи, клерк в муниципалитете. – Она вздыхает. – Конечно, мы пытались повлиять на Альфи, но не можем же мы связать его и запереть дома.

– Мужчина – бунтарь по натуре, – говорит Дэн. – Чем больше вы будете пытаться связать его, тем яростнее он будет вырываться.

Ответить на это нечего, и никто и не пытается, даже дядя Дэвид. Часы на камине бьют половину.

– Через полчаса наступит двадцатый век, – провозглашает Альфи.

– Половина двенадцатого. Фредди почти заснул над шашками. Дэн, ему пора в постель.

– Пусть встретит Новый год. Этот Новый год он надолго запомнит.

– Пожалуй, ты прав, – соглашается Хенни, и у нее вновь возникает ощущение значительности момента. – Это будет прекрасный век! Я предчувствую, что грядут великие события, хотя и не могу представить, какие.

– У минувшего века тоже были свои достоинства, – замечает дядя Дэвид, думая, наверное, о том, что едва ли ему суждено многое увидеть в новом веке. – Были свои свершения, свои герои…

– А провожаем мы его со стыдом, – перебивает Дэн. – Эта грязная война на Кубе…

– Да, правда, – вздыхает дядя Дэвид.

– Однако, – бодро добавляет Дэн, – я не теряю оптимизма. Двадцатый век будет лучше, Хенни права. Он будет лучше, благодаря молодому поколению.

Тикают часы на камине. Стрелки приближаются к полуночи.

Они открывают окно и, наклонившись, вдыхают морозный воздух. В городе светло, как днем. В каждом доме зажжены электрические или газовые лампы, свечи. Внизу на улице собралась толпа. Трубят жестяные рожки, пронзительно свистят свистки, кто-то бьет в барабан.

Внезапно в небо поднимается радостный крик, оглушительный, как гром или шум прибоя, словно слились воедино голоса всех жителей Нью-Йорка, приветствующих наступление первого января Нового года.

– Двенадцать часов. Тысяча девятисотый год наступил, – говорит Дэн.

На мгновение все замирают. Потом колдовское очарование момента проходит. Поцелуи, тосты. Фредди разбудили. Дэн берет его на руки и дает выпить глоточек вина. Альфи и Эмили без стеснения обнимают друг друга. Генри и Анжелика обмениваются чинным поцелуем. Хенни и Дэн, глядя друг другу в глаза, решают подождать, пока все уйдут, и они останутся вдвоем.

Гости достают свои пальто, собираясь уходить.

Их тела, сплетенные секунду назад, сейчас просто соприкасаются, создавая очаг золотого тепла в зимней ночи. Дэн смеется.

– Как это чудесно, – говорит он. – Ты когда-нибудь задумывалась над тем, как это чудесно?

– Я всегда об этом думаю, – шепчет она серьезно. Она не перестает удивляться тому, что они дают друг другу столько радости, что она дала ему радость, способна дать ее снова и всегда будет это делать.

– Никто бы не подумал, глядя на тебя, что ты можешь быть такой, – продолжает он. – У тебя вид добропорядочной дамы.

– Но не чопорный? – беспокоится она, потому что он ненавидит чопорность.

– Нет, не чопорный, просто очень положительный и серьезный. Но это хорошо, – он усмехается. – Пусть люди думают о тебе, что хотят. Ты моя. Я знаю, какая ты на самом деле.

Она целует его в шею.

– Да, я твоя. Навсегда. Твоя и только твоя.

– Ну, – говорит он с комическим негодованием, – я на это надеюсь. Если какой-то мужчина осмелится вообразить… он рискует головой.

«А ты?» – думает она. Руки, которые слишком долго не отнимают при рукопожатии или когда подают пальто; глаза, которые зовут и обещают, блестящие, сверкающие. Нет, нет, это все твое воображение, Хенни. Твои воспоминания. После всех этих лет, прожитых в этом доме, который вы вместе создали, в доме, в котором спит ваш любимый сынишка, на этой кровати в объятиях мужа, ты все еще помнишь. Но ты не должна. Не должна ради собственного покоя и душевного здоровья. Ты должна внушать себе, что все обстоит так, как тебе того хочется.