Золотая чаша - Плейн Белва. Страница 71

– Ты был не намного старше меня, когда влюбился в маму.

– А вот тут ты ошибаешься. Мне было уже двадцать четыре, а не двадцать один, когда мы встретились. Ты еще очень молод – и не в обиду тебе будет сказано, – даже слишком молод в том, что касается некоторых вопросов. Тебе недостает здравого смысла.

– Мои профессора говорят мне совсем обратное.

– Ручаюсь, твои профессора не слишком-то много говорят с тобой о женщинах, иначе они бы тоже сказали тебе, что ты многого еще не понимаешь.

– Я понимаю только одно, что я люблю Лию, и она любит меня.

– Неужели ты не видишь, что она не для тебя?! У вас же нет почти ничего общего! Ты заканчиваешь колледж, думаешь о докторской; она же работает в магазине одежды. Она необычайно честолюбива и прилагает все силы для того, чтобы пробиться наверх…

– Ты меня поражаешь! Ты, убежденный демократ, и вдруг такой снобизм!

– Ты меня совершенно не понял. Я хотел лишь сказать, что вы абсолютно разные и с годами эта разница только еще больше возрастет. Любовь между вами лишена всякого смысла, всякого здравого смысла. Чем скорее ты выбросишь из головы всю эту чушь, тем будет лучше для тебя и для Лии тоже. – Он повысил голос: – Она же прирожденная соблазнительница, Фредди!

– Замолчи, папа. Ты не знаешь, что говоришь.

– Нет, знаю! Есть вещи, которые способен видеть лишь умудренный опытом человек.

Умудренный опытом человек… Всегда одно и то же, подумала со вздохом Хенни. Всегда.

Фредди не ответил. Подхватив с пола пса, он крепко прижал к себе теплое маленькое существо и стал почесывать отвисшую морщинистую кожу у него под подбородком.

Прошло несколько томительных мгновений. Наконец, глубоко вздохнув, он медленно произнес:

– Мне жаль, что ты видишь все это в таком свете, потому что сегодня днем мы поженились.

Слова донеслись до слуха Хенни словно откуда-то издалека. Ее мозг отказывался их воспринимать.

– Вы поженились? – растерянно повторила она.

– Да, в городской ратуше, – Фредди сглотнул, и его сильно выступающий вперед кадык резко дернулся, как всегда вызвав в ней острое чувство жалости. – Пожалуйста, не сердитесь… не портите нам этот день. Пожалуйста. Все-таки это день нашей свадьбы.

Он напоминал провинившегося ребенка, который, представ перед судом родителей, храбрится изо всех сил, стараясь скрыть терзающий его страх. Губы у Хенни задрожали, и она поспешно прикрыла рот ладонью, на мгновение задержав ее там, прежде чем спросить:

– Почему ты ничего нам не сказал? – ей показалось, что она простонала эти слова.

– Вы отговорили бы нас, во всяком случае, попытались бы это сделать. Так лучше.

Дэн откашлялся.

– Я уже не говорю об уважении, – он с силой стукнул себя кулаком по колену, – но так отплатить твоей матери и мне за наше доверие – это подло и низко. Не знаю, как ты это называешь, но по-моему, это подло и низко.

– Мы совсем не хотели, чтобы так получилось. Если ты позволишь мне объяснить…

– Да, пожалуйста. Мне действительно хотелось бы знать, как ты дошел до того, чтобы совершить, я уверен, одну из самых ужасных ошибок в твоей жизни, проживи ты хоть до ста лет. Взвалить на себя подобную обузу, когда ты еще не встал твердо на ноги… Господи, никогда я не видел подобной глупости! Будь я проклят, если это не так!

– Прошу тебя, – взмолился Фредди, – поговорим об этом как-нибудь в другой раз. Не омрачай нам этот счастливый день, который мы будем помнить всю нашу жизнь.

– Счастливый день… Счастливая пара – так, кажется, говорят? Где, между прочим, вторая половина этой счастливой пары?

– Лия выбежала купить перчатки; она оставила свои в кэбе. А вот и она, открывает дверь.

В следующее мгновение в кухню вбежала запыхавшаяся Лия. При виде застывших словно статуи Хенни и Дэна она остановилась.

– Я вижу, вы уже слышали нашу новость.

Она стояла, почтительно ожидая какого-либо знака с их стороны, и, однако, ее уверенная поза ясно говорила: мы сделали, что хотели, и мы не боимся.

Все это промелькнуло в мозгу Хенни, пока она оглядывала Лию с головы до пят: прекрасный бледно-лиловый костюм, совершенно новый, естественно; обтянутые шелковыми чулками стройные лодыжки, кружевное жабо, длинная, до талии, нить жемчуга, завязанная ею узлом с явным намерением привлечь к нему внимание, словно он был настоящим; закрепленное вертикально элегантное перышко на бледно-лиловой шляпке… Продолжая улыбаться, Лия ждала.

Наконец, не выдержав, она обратилась к Хенни, полностью проигнорировав Дэна:

– Вы разве не хотите пожелать нам счастья?

И тут Хенни вдруг осенило. Постоянно живший в ней страх, страх, от которого она ни на минуту не могла избавиться, что сын ее уйдет на войну и она его потеряет, – всему этому наконец-то пришел конец! Женившись, он был теперь в безопасности! Они с Лией останутся теперь здесь, вместе с нею. Он закончит учебу и начнет работать; у них будет ребенок… Похоже, в конечном итоге, этот брак оказался настоящим благом, еще одной нитью, привязывающей их друг к другу. Да, конечно! А Дэн постепенно привыкнет… Все эти мысли мгновенно промелькнули в ее мозгу, вдохнув в нее оптимизм и пробудив в ней ее обычную душевную щедрость.

– Конечно же, мы желаем вам счастья! – раскрыв объятия, она прижала Лию к груди. – Естественно, я расстроилась, что вы сделали это втайне от нас, но я желаю вам счастья!

– Пожениться в субботу, [44] да еще и в ратуше! – проворчал Дэн. – Меня-то это не волнует, но вы прекрасно знаете, как к таким вещам относится мама. Могли, по крайней мере, хотя бы пойти к раввину и соблюсти субботу.

Лия быстро проговорила.

– Я понимаю. Я сама так чувствую, и конечно позже у нас обязательно будет религиозная церемония. Но сейчас у нас нет времени…

Дэн не дал ей договорить.

– Что ты хочешь этим сказать: нет времени? Лия повернулась к Фредди.

– Ты им ничего не сказал?

– Нет, я… – он еще крепче прижал к себе собаку, словно ища у нее защиты. – Я…

Лия прервала его.

– Он боится сказать вам об этом. Фредди вступил в британскую армию. У него в распоряжении всего одна неделя. Поэтому-то мы так спешно и поженились.

Отделанная стеклярусом бахрома абажура заплясала перед глазами Хенни. Мгновенно ослабев, она рухнула на стул. Все вокруг потемнело. Она видела открытый рот Дэна, темный, как пещера; его лицо было темным, комната была темной и все кружилось в каком-то бешеном танце. Она уронила голову на стол.

Кто-то коснулся рукой ее волос, и она услышала над собой голос Фредди:

– Не плачь, мама. Я должен был это сделать. Ты сама всегда говорила, что люди должны поступать в соответствии со своими принципами, а иначе этим принципам грош цена.

Она глубоко вздохнула.

– Жаль только, что мы с тобой придерживаемся различных принципов, но так уж случилось и тут ничего не поделаешь. Я лишь прошу тебя уважать мои, как я всегда уважал твои.

На голове у нее лежала теплая рука ее сына. Та самая, в которой она учила его когда-то держать ложку; которая сжимала ее ладонь в первый день в школе; которая очаровывала ее, скользя по клавишам.

Она открыла глаза и подняла голову. Ничем не примечательная знакомая комната с находившимися в ней четырьмя людьми, которые сотни раз ели за этим столом, перед этой плитой, приобрела вдруг какую-то болезненную значимость. Такой, как сейчас, она и запомнится: с красными льняными занавесками и чугунком для супа; с белым умоляющим лицом Фредди и внезапно постаревшим на десять лет Дэном, в душе которого явно боролись гнев и печаль; с Лией, преисполненной достоинства в своем новом положении и более сильной, чем любой из них.

– О, Фредди, что ты наделал! – вырвался из груди ее горестный крик.

Она заломила руки. Обычно так пишут в романах, но это правда. В горе ты стискиваешь руки и заламываешь их.

– Что же ты наделал, Фредди!

– Я поступил правильно, мама. Это последняя война. После нее наступит мир на всей земле. Я сделал правильный выбор, я в этом уверен.