Избранник - Степаненко Андрей. Страница 1

Поначалу, когда мотор «кукурузника» чихнул и заглох, никто ничего не понял. Но когда в наступившей тишине послышалась целая серия судорожных щелчков, а затем яростный мат пилота, народ встревожился и зашевелился.

— Чего это? — настороженно повернулась к Сашке соседка — приятная дама за тридцать.

— Технический перерыв, я думаю, — бодро отшутился он и сунул так и не раскрытый томик великого Кастанеды в рюкзак.

И в следующий миг самолет вздрогнул, повалился набок, сердце выскочило в горло, а его самого сорвало с сиденья и швырнуло в объятия белой как полотно соседки.

И тогда народ закричал.

Позже, пытаясь детально вспомнить, что и как происходило, Сашка будет постоянно застревать на этом моменте. Пронзительный и яростный крик еще живых людей и холодное, мертвое — уже мертвое — безмолвие машины. В этом и был ужас.

Его часто будут спрашивать, что он тогда почувствовал, и Сашка не будет знать, что ответить.

Нет, он прекрасно все видел и слышал потом, спустя много дней и даже недель, мог вспомнить, кто где находился, кому какой голос принадлежал и даже запах... он запомнил мельчайшие оттенки запахов: обивки сидений и обшивки салона, шерсти свитеров и пота, кофе с молоком из лопнувшего термоса и запах младенца, орущего через два кресла от него. Он воспринял и запомнил цвета и звуки, форму, фактуру и запах каждого предмета и человека.

И никаких мыслей. Никаких эмоций. Вообще ничего своего!

И только потом, когда его вдавило в кресло, он испугался. Наверное, потому, что осознал: самолет выровнялся, а значит, есть надежда. Этот мгновенный, запоздалый и очень глубокий испуг и был, пожалуй, первым посылом изнутри, первым, что он ощутил за все эти бесконечно долгие шесть или восемь секунд.

Натужно взревел очнувшийся от обморока двигатель, и Сашка увидел, как за иллюминатором, близко, нестерпимо близко проносятся светло-желтые кроны осенних лиственниц. Самолет встряхнуло, Сашку снова кинуло на соседку, и народ, вторя нежданно ожившему двигателю, протяжно, отчаянно взвыл. И слышалась в этом вое такая безнадежная тоска по чуду, такое желание жить, что Сашке стало еще жутче. А потом был удар, и всех их единой кричащей волной швырнуло вперед, в сторону открытой пилотской кабины, затем жуткий треск, и лишь тогда самолет, крутнувшись вокруг себя, накренился и встал.

Первым ломанулся к двери высокий черноусый мужик с разбитым лицом и глазами навыкат. Поискал бог знает кем и когда выломанную ручку, не нашел и начал судорожно биться в дверь плечом...

Сашка заставил себя собраться, энергично выдохнул, приподнялся и окинул салон взглядом. Кривился от боли, поддерживая руку на весу, коренастый рыжий мужик; рядом с ним худенькая, хорошо одетая женщина трясущейся рукой сыпала из пузырька таблетки, белым ручьем падающие мимо ладони на пол. Кое-кто еще тихо подвывал.

Салон так и оставался под креном градусов эдак в пятнадцать, и Сашка протиснулся мимо сползшей в проход необъятной бабули в сером пуховом платке, бросился по наклонному полу в сторону пилотской кабины, перепрыгнул через чьи-то ноги и уже в дверном проеме замер. Летчик сидел, запрокинув голову назад и бессильно свесив руки по сторонам кресла, а на белом, почти асбестовом лице отчетливо алел кровавый рубец.

— Эй, друг! — нерешительно позвал его Сашка и шагнул вперед.

Всмотрелся в широко открытые глаза и сразу понял: готов. Преодолевая себя, пощупал под скулой пульс, убедился, что его нет, и начал искать ключ от дверей — там, позади, народ уже рвался к выходу, а дверь, пусть и обшарпанная, но все-таки еще надежная, не поддавалась.

Сашка глянул в окно. За лобовым стеклом пронеслись по зеленому полю несколько фигур: плотный, мордатый мент без фуражки, двое бородатых парней в летных бушлатах, женщина в яркой оранжевой накидке — люди спешили на помощь.

Он еще раз окинул кабину взглядом, заметил что-то вроде «бардачка», заглянул внутрь, но ключа не обнаружил. Вздохнул, повернулся к мертвому летчику и быстро ощупал теплые брючные карманы — пусто. Пассажиры сзади уже вовсю колотились в дверь:

— Откройте!

— А-а!

— Откройте нас!

Сашка еще раз осмотрелся и внезапно увидел то, что искал. Ключ валялся в сторонке, на полу. Сашка схватил его и развернулся. Пассажиры бесформенным серым пятном уже сгрудились у выхода, умоляя, чтобы их выпустили, а те, что прибежали на помощь, с таким же усердием стучали снаружи, требуя, чтобы кто-нибудь открыл дверь изнутри.

Он быстро, хватаясь руками за наклонные кресла и скользя по наклонному полу, пробрался к хвосту толпы и протянул руку вперед:

— Эй! Мужики! Ключ передайте! — Его не слышали.

— Эй, ты! В камуфляже! — гаркнул он, превозмогая крики и натужные стоны. — Ключ, говорю, передай!

Парень в пятнистой куртке обернулся, недоуменно глянул на сунутый ему прямо под нос, поблескивающий металлом предмет и, было видно, врубился. Схватил и передал дальше:

— Эй! Мужик! Держи!

Сашка потянул ноздрями: в воздухе отчетливо пахло бензином.

«Этого еще не хватало!»

В глаза ударил яркий свет, Сашка дернулся, а стоящие перед самыми дверями с воплями повалились в провал дверного проема. И дышать сразу стало легче. Хотя и запах бензина стал невыносимо отчетливым.

«Успеть бы!» — мелькнула мысль. Судя по тому, как паскудно сел «кукурузник», у него вполне мог лопнуть какой-нибудь там топливопровод.

— Никому не курить! — превозмогая неловкость от своей «противопожарной» активности, крикнул Сашка и отметил, что пассажиров уже принимают снаружи чьи-то заботливые руки.

Точно. Справа покрикивал, торопя пассажиров, тот самый мент без фуражки, а слева стоял кто-то из техперсонала.

— Давай, бабуля, — ухватил Сашка под локоть оставшуюся позади всех бабку в сером пуховом платке, подвел ее к выходу, сдал на руки разношерстной «спасбригаде» и спрыгнул сам.

— Ты последний?! — возбужденно крикнул ему в самое ухо мент, и Сашка невольно отстранился и машинально отметил, что на том — подполковничьи погоны.

— Там только летчик, — мотнул он головой в сторону самолета. — Но, по-моему, он уже всё... того.