Миронов - Лосев Евгений Федорович. Страница 50

– Извините... – пальцы его рук сжимались-разжимались. Видно, непросто ему дался жест примирения. Или для истинно воспитанного человека он и ничего не значил?.. Но это был первый случай в офицерской жизни Миронова, когда незнакомый офицер, по-видимому, осознав свою вину, решил таким образом загладить ее.

Филипп Козьмич оторвался от чашки, быстро встал и пристально посмотрел в глаза штабс-капитану, который гордо вскинул голову. И они как-то сразу же прониклись обоюдной симпатией. Друг друга поняли – и как трудно было решиться штабс-капитану на такой шаг, и что казачий офицер достоин подобного жеста.

– Прошу вас... – Миронов любезно протянул свою плохо гнувшуюся руку, указывая на стол, на котором аппетитно парил самовар. – Откушайте чаю. Иван, – крикнул ординарцу Миронов. – Быстро чашку с блюдцем!

– Спасибо. Не откажусь. – Перед тем, как сесть за стол, он отрекомендовался: – Штабс-капитан Нестеров. Петр Николаевич. Командир одиннадцатого корпусного авиационного отряда.

– Очень рад, – отозвался Миронов, в свою очередь отрекомендовался: – Подъесаул Миронов. Филипп Козьмич. Командир казачьей сотни разведчиков. Следую в расположение полка.

– Миронов... Миронов... Русско-японская война... «Нарождающийся герой Тихого Дона»... Верно?

– Почти что... Нестеров... Первая в мире «мертвая петля» на «Ньюпоре-IV». Ровно год назад, август, 1913 год. Киев. Святошинский аэродром. Герой воздушного океана. Верно?

– Почти что... – плотно сжатые губы штабс-капитана впервые тронула улыбка.

Оба облегченно рассмеялись. Потом разговорились, будто они давным-давно знали друг друга. Такое случается с настоящими мужчинами. Особенно на войне, в боевой обстановке, когда жизнь измеряется мгновениями и каждая такая встреча ценится на вес золота.

Штабс-капитан был невесел и поведал, что его авиационный отряд придан 3-й армии, которой командовал генерал Рузский. Нестеров летал каждый день, утром и вечером. А 12 августа совершил три полета. Это было под местечком Броды. От усталости упал в обморок... Штаб 3-й армии находился в Жолкиеве. То ли по этой причине, то ли, как впоследствии выяснилось, совершенно по другой, над городом каждое утро появлялся австрийский самолет «Альбатрос». Генерал-квартирмейстер армии генерал-майор Бонч-Бруевич был недоволен и все время выражал неудовлетворение действиями летчиков во главе с Нестеровым, который имел на вооружении лишь пистолет Маузера. Что же можно сделать? Гоняться за «Альбатросом», стреляя из пистолета? «Ну придумайте что-нибудь!» – раздраженно сказал однажды генерал. Штабс-капитан Нестеров дал ему честное офицерское слово, что завтра австрийский самолет перестанет летать над городом.

– И вы заставили самолет не летать? – с интересом спросил Миронов.

– В том-то и дело, что честное слово я дал генералу только что... Сегодня вечером. А завтра должно наступить утром... Надеюсь, вы понимаете мое состояние?.. – Нестеров, подперев ладонями подбородок, глубоко задумался и, кажется, был далек от всего, что его окружало.

Филипп Козьмич удивленно смотрел на необыкновенного человека и по своей природной деликатности не смел расспрашивать: как же штабс-капитан заставит вражеский самолет перестать летать? Легко сказать... Это же не на земле, а в небе... А может быть, он пойдет на смертоубийство?! Как японский камикадзе? Но тех ведь специально готовят... Да и к тому же набирают в специальные школы юнцов... А его новый знакомый – взрослый человек, здравомыслящий. Командир авиационного отряда. Может быть, он кого-нибудь из подчиненных пошлет на выполнение этого деликатного и опасного задания?.. Наверное, так и будет – не сам же полетит стрелять из маузера? А если сам, то сейчас, наверное, обдумывает, как это сделать – слово-то дал. Офицерское.

Словно отвечая на немой вопрос Миронова и высказывая вслух свои думы, Нестеров негромко сказал и одновременно показал ладонями, как он это будет делать:

– Ударю сверху... Наберу высоту и...

– Как коршун на куропатку! – весело добавил Миронов.

– Совершенно верно, – вскинув глаза на Филиппа Козьмича, подтвердил Нестеров.

– Только ведь можно и промахнуться... – усомнился Миронов.

– Вы правы – можно.

– Ну, и тогда как же?..

– Миг – и ничего нет... От меня ничего не останется. Только память. Пока близкие люди будут помнить – я буду жив... – как-то невесело усмехнулся Нестеров.

– Да-а... Выходит, собьете вы австрийца или не собьете, а самому придется падать на землю, так, что ли?

– Почти что так. Правда, по моим расчетам, можно спасти свой самолет, а значит, и самого себя. Но шансы невелики...

– Чертовщина какая-то! – Миронов зло выругался и вскочил из-за стола. Быстро начал ходить по комнате.

Иногда бросал косые взгляды на Нестерова. Это как же получается, сидит блестящий офицер, легендарный летчик, и завтра из-за какого-то паршивого австрийца надо идти на верную смерть?.. Ну а сам-то он не в таком ли положении? Там ведь на земле. Можно и обмануть врага. Ускакать. Укрыться... Какой-никакой выход есть. А в небе?.. Там куда денешься? Не иначе как к господу богу... И может быть, впервые Миронов ощутил нелепость войны. Ее странную жестокую и нелепую сущность...

– Извините, что вас втянул в свои проблемы...

– Какие могут быть извинения!.. Я понимаю, что нравственные критерии вечны – совесть, достоинство, честь. Самопожертвование. Но в данном случае ведь нет необходимости идти на смертный шаг!.. Черт побери эти генеральские амбиции!.. И выхода нет – не пойдешь же к этому самому Бонч-Бруевичу и не скажешь: сними данное слово. Как заклятье! Пленники чести!.. Я просто вас запру в доме, поставлю караул из казаков и прикажу не выпускать. Они это умеют неплохо делать.

– Дружба – это награда. Я искренне рад, что, может быть, последний вечер проведу с хорошим человеком... «Весь я не умру. Душа в заветной лире мой прах переживет...»

– «И тленья убежит...» – продолжил тихо Миронов. – Почему вы так на меня смотрите?

– Когда вы пригрозили, что запрете меня и приставите казаков для охраны, я принял как должное, потому что читал, что «Миронов – это вызов, пламя горящего костра, которое не угасить даже самому свирепому степному ливню... Искусный меткий удар. Молнией вспыхивает лезвие шашки, со свистом рассекает воздух. Блестит. Искрится на солнце потемневшее серебро... Это донской казак Миронов несется на врага...» А теперь удивила в вас поэтическая душа. Значит, в человеке все может жить? И страшный, неотразимый удар шашки, когда голова противника скатывается с плеч, и душа, отзывающаяся на нежность и печаль...

– Как золотая пыльца на пальцах рук твоих витает, кружится и блестит... Как взор прекрасных глаз, припудренных солнечными лучами, обещает счастье и покой... – негромко отозвался Миронов и так же негромко продолжал: – А ведь вместе с отрубленной головой наступает конец света – был вроде человек, и нет его... И каждый из нас берет себе право убивать один другого. И все это освящается... любовью к Родине. Не находите ли вы странным такое состояние ума и души?

– За убийство человека Родина обещает нам все, и даже небо в придачу... Человек устроен так, что он сначала верит вещам, а потом – духу. И как бы он ни храбрился, а за убийство врага начинает ненавидеть того, кто послал его на это мерзкое дело, а потом казнить себя, унижать, растаптывать... Потому что совесть, по-видимому, начинает так мучить душу, что она ни в чем не находит спасения...

– Значит, права древняя мудрость: «Не убий». И пока глаза горят огнем доброй мысли и высокой мечты – не порвется связь времен... Поэтому прошу вас, откажитесь от своего безумного плана. Переломите себя. Остановите свою гордыню, сделайте в этот краткий миг прозрения – добро. Не откладывая на потом. Именно в этот краткий миг...

– Вы правы. Но рвать цветы по весне любой может, но не каждый станет пахать землю, сажать их и выращивать... И потом, как говорил Наполеон, человек может пойти на смерть даже из-за пуговицы, если будет знать, что соотечественники станут его прославлять...