Когда врут учебники истории. Прошлое, которого не было - Балабуха Андрей Дмитриевич. Страница 3

Причем мифы эти, надо сказать, отнюдь не издевательство над Клио, скорее – ее украшение. Этакое ожерелье из переливчатых многооттеночных жемчужин, которое древние греки забыли поместить на ее будто Фидием, Лисиппом или Праксителем изваянную шею. В мифах все проступает в самом чистом, совершенном и завершенном виде, будь то благородство или злодейство, подвиг или преступление, любовь или ненависть… Именно поэтому мифы и бессмертны, подобно античным богам. На них можно сколько угодно покушаться, можно доказывать их несостоятельность, однако, подчиняясь собственной внутренней логике и законам психологии, они упорно будут продолжать когда торжественное шествие, когда еле приметное существование – до тех пор, пока не умрут своей смертью. Опять же, как боги-олимпийцы. Классическое: «Великий Пан умер!» Бессмертный бог – и умер? Так что ж? Мифу ли бояться противоречий?

И в то же время каждый миф – это вызов естественному человеческому стремлению докопаться до правды. Мифу-то ведь все равно – ради своей художественной задачи он может кого угодно оболгать, сделав без вины окаянным; или, наоборот, возвеличить облыжно (очень люблю я это старое, многозначное слово, замены которому нет [9]). И всякий раз нестерпимо хочется понять: а что же было на самом деле? Отнюдь не затем, чтобы «разоблачить» миф и «восстановить правду истории»: это делалось бессчетное число раз, однако наши основанные на документальных источниках знания о прошлом никоим образом не способны уничтожить исторический миф как феномен. Они сосуществуют, – иногда борясь друг с другом, иногда не замечая друг друга, а порою даже взаимно обогащаясь… Просто история стремится (в идеале, на деле так никогда не получается, конечно) возможно полнее описать реальную действительность, тогда как миф отбирает из нее лишь то, что ему нужно, интерпретируя отобранное так, как ему необходимо. Слишком разные у них задачи.

История – наука, помогающая ориентироваться во времени и в обществе, «наделяющая юность разумом стариков», как писал еще Диодор Сицилийский [10], научающая работать с прошлым и, следовательно, понимать настоящее.

Иное дело миф, возникший раньше любых наук (исторической в том числе) и объяснявший, как устроен мир, где в нем место человека, к какому племени этот последний принадлежит и как ему взаимодействовать с духами, с природой, со своими соплеменниками, а также и с иноплеменниками. Из мифа человек получал сведения о мироустройстве и модель собственного поведения – то, что в терминах психологии именуется паттерном [11]. Каков паттерн – так и надлежит себя вести; каждый паттерн – готовая программа поведения в предполагаемых обстоятельствах.

История – в обыденном ее восприятии – неизбежно несет на себе отпечаток мифа: у каждого народа имеется образ, каким он видит себя и собственных предков. Это не имеет никакого отношения ни к правде, ни ко лжи – всего лишь миф, в который мы верим. Но любые события прошлого мы неизбежно трактуем и оцениваем, отталкиваясь именно от этих паттернов. Потому и в учебники истории, и в исторические романы чаще всего попадает лишь то, что работает на миф, а все, идущее с ним вразрез, остается за пределами описываемого, хотя исторической науке чаще всего прекрасно известно. Однако это известное неизменно воспринимается общественным сознанием (или, скорее, подсознанием) как покушение на миф.

«Почему же, понимая все это, мы искренне… полагаем, что историю нужно защищать, как будто кто-то способен повлиять на факты, давно случившиеся? – задается вопросом современный философ Кирилл Решетников и отвечает: – Потому, что примитивное государство всегда нуждается в героях. Оно, как Прекрасная Дама, распространяет свой мифологический портрет среди рыцарей, и его не волнует, что нарисованное на этом портрете может нисколько с реальностью не совпадать. В России взращен человек эмоционально невзрослый – инфант. То есть не привыкший строить свои поступки сам и отвечать за них. Если модель поведения, заложенная мифами о предках, ломается, не выдержав столкновения с реальной жизнью и реальными человеческими поступками, человек теряется, он не привык думать и действовать сам, вне паттернов! Подсознательно такой невзрослый человек нуждается в защитнике. В насквозь мифической “истории из учебника” всегда есть былинные богатыри, которые его защитят. Они непогрешимы. На них проецируется образ отца. Человек осознает их как своих личных защитников. И если кто-то достает на свет о героях неприятную правду, это воспринимается как “наезд на отцов”».

Хочу подчеркнуть: эта книга – именно об известном (тут, впрочем, стоит напомнить известное же высказывание Аристотеля: «Многое известное известно немногим»). Как уже говорилось, я не историк, а писатель, и потому неизменно опирался на первоисточники и труды тех, кто занимается изучением прошлого профессионально, – всем им, историкам, археологам, архивистам, хронистам, летописцам, жившим за пять веков до Рождества Христова и ныне здравствующим, мой низкий поклон: без их великого труда я не написал бы и строчки. Как говорил Бернар Шартрский, французский философ-схоласт, скончавшийся между 1124 и 1130 годами, «…мы подобны карликам, усевшимся на плечах великанов; мы видим больше и дальше, чем они, не потому, что обладаем лучшим зрением, и не потому, что выше их, но потому, что они нас подняли и увеличили наш рост собственным величием» [12].

Вот только беда – разрушать в процессе исследования прекрасную жемчужину, чтобы выяснить, вокруг какой невзрачной песчинки она образовалась, все-таки нестерпимо жаль. К счастью, в наш век технического прогресса сделать это можно при помощи щадящих технологий – рентгена, ультразвука и многих иных ухищрений.

Надеюсь, исследуя происхождение жемчужин Клио, мне удалось использовать лишь такие методы.

Часть I.

Без вины окаянные

Глава 1.

Злодей, но жертва клеветы

Венценосное чудовище

Признаюсь, я не сразу решился включить эту главу – да еще первой – в часть, озаглавленную «Без вины окаянные». Уж кто-кто, а Нерон – и без вины?

Разве не он сперва сожительствовал с родной матерью, а потом приказал ее убить? Разве не он отравил своего сводного брата Британика? Разве не он приказал вскрыть вены своей жене Октавии, чтобы выдать убийство за самоубийство? Разве не он приказал покончить с собой своему воспитателю Сенеке [13]? Разве он не принудил к самоубийству Гая Петрония? [14] Разве не постигла та же судьба самого талантливого из полководцев – Корбулона и двух других – братьев Скрибониев, которым пришлось заколоться на глазах у императора? Разве не он ударом ноги убил свою вторую жену, Поппею Сабину, после чего лицемерно устроил ей пышные похороны – тело не сожгли, а забальзамировали по восточному обычаю? Разве не по распоряжению Нерона рабы утопили его пасынка Руфия Криспина? Разве не он потехи ради учинил в Риме страшный пожар? Разве не он обвинил в поджоге ни в чем не повинных христиан и обрек их на жесточайшие муки?

И ведь перечисленное – далеко не полный список злодеяний венценосного чудовища. И ведь все это (или почти все, но об этом-то и пойдет речь ниже) – сущая правда. Разве не Нерона предавали посрамлению и современник Виндекс, и младший современник Тацит [15], и родившийся через год после его бесславной смерти Светоний [16], и живший веком позже Кассий Дион [17], и многие другие? И разве не поддержали их, подлив немало масла в огонь, средневековые сочинители? Разве не его, Нерона, имя зашифровано в Библии апокалипсическим «числом зверя?» [18] Окончательно же закрепил в массовом сознании образ Нерона как самодурствующего тирана и вообще личности в высшей степени презренной блистательный «Quo Vadis» [19], переведенный чуть ли не на все европейские языки и (что в наше время весьма немаловажно) неоднократно экранизированный.