Священный огонь - Стерлинг Брюс. Страница 39

– Да здесь у вас есть электричество! Ни компьютера, ни мобильного телефона, ни телевизора?

– Когда-то у меня был ноутбук, – ответил Эмиль. – Очень толковая машина. Ноутбук служил мне записной книжкой: адреса, счета, письма. В общем, очень помогал мне в прежней жизни. Но как-то утром я проснулся со страшной головной болью. А ноутбук начал диктовать, что мне сегодня делать. Тогда я открыл окно, вот это, – он указал на окно, – и выбросил его на улицу. Так что теперь моя жизнь стала проще.

– Эмиль, почему вы такой грустный? Горшки очень красивые. Вы, конечно, сделали шаг, непоправимый с медицинской точки зрения. И что же? Многим людям не везет в работе. Стоит ли переживать, если это уже случилось? Вам просто надо как-то жить в новой ситуации.

– Если бы вы знали... – пробурчал Эмиль. – Посмотрите-ка на это. – Он подал ей горшок вроде погребальной урны. Он был круглый, покрытый охристой, кремово-белой и глубокой черной глазурью. Он источал мощную энергетику, словно озаренный ярким светом, и в то же время от него веяло поразительным спокойствием. Он был литой, тяжелый и гладкий, точно окаменевшее яйцо. Урна, или как там назывался этот горшок, идеально подходила для потустороннего состояния души.

– Моя последняя работа, – печально произнес Эмиль.

– Эмиль, какая замечательная вещь! Она такая красивая, я хотела бы обрести в ней вечный покой.

Он взял урну из ее рук и поставил на полку.

– А сейчас поглядите вот на это. Каталог последних моих работ. – Он вздохнул. – Жаль, что я не уничтожил этот проклятый каталог. Не знаю, чего мне не хватило – ума или смелости.

Майа села на стул и пролистала альбом. Снимки керамических изделий Эмиля, любовно снятые камерой.

– Кто их фотографировал?

– Какие-то женщины. По-моему, их было две или три. Забыл, как их звали. Вот посмотрите, на семьдесят четвертой странице.

– Да, я вижу. Похожа на вашу последнюю работу. Это что, серия?

– Не очень похожа, а та же самая. Эта вещь получилась спонтанно. Идея пришла ко мне в минуту вдохновения. Вы поняли, что это значит? Я начал повторяться. Иссяк. Исчерпал свои творческие возможности. Моя так называемая творческая свобода – просто мошенничество.

– Вы дважды сделали одну и ту же вещь?

– Совершенно верно! Точно! Можете себе вообразить, какой это ужас! Когда я увидел фотографию, мне как будто нож в сердце вонзился!

Он рухнул на кровать и обхватил голову руками.

– Понимаю, каково вам было!

Эмиль вздрогнул, но ничего не сказал.

– Знаете, многие керамисты создают свои вещи по готовым моделям. Они делают сотни копий. Чем эта ваша урна хуже прежней?

Эмиль открыл глаза и с обидой взглянул на нее.

– Вы говорили обо мне с Полем!

– Нет, нет, не говорила! Но... Понимаете, возьмем, к примеру, фотографии. Оригинальных цифровых фотографий вообще не бывает. Цифровое фото всегда было искусством без оригиналов.

– Я не камера. Я живой человек.

– Что же, тогда в вашем сознании есть какой-то изъян, Эмиль. Может быть, вам не стоит страдать и стремиться к оригинальности? Может быть, лучше смириться и признать, что вы постчеловек. Тогда вы почувствуете себя счастливым. Я хочу сказать, что в наши дни люди утратили человеческую сущность, не правда ли? И каждый рано или поздно начинает это понимать.

– Не делайте этого со мной! – взмолился Эмиль. – Не надо так говорить! Если вам нравится так рассуждать, возвращайтесь в бар, на вечеринку. Со мной вы лишь зря потратите время. Обратитесь к Полю, он готов часами об этом разглагольствовать.

Эмиль сбросил с кровати банный махровый халат.

– Я не постчеловек, я просто глупый, бесталанный человек, совершивший тяжелую ошибку. Я многого не удерживаю в памяти, но твердо знаю, кто я такой. И наплевать мне на все теории.

– Ну вот, похоже, ваше сознание полностью прояснилось. И как же вы собираетесь разрешить ваш так называемый кризис?

– А что мне еще остается? – отозвался Эмиль. – Что я могу сделать? Я не в силах больше жить в замкнутом круге. Лучше броситься из окна.

– О господи!

– Принять амнезиак и утратить память значило пойти на компромисс, не более. Это не решение вопроса. Я не хотел и не хочу быть таким, как сейчас. Что же мне делать?

– Ладно, – проговорила Майа. – Конечно, я не стану возражать против самоубийства. Самоубийство – очень понятное и в высшей степени достойное решение. Но...

Эмиль зажал уши руками.

Майа присела к нему на кровать и вздохнула:

– Эмиль, умирать глупо, просто глупо. У тебя такие красивые руки.

Он ничего не ответил.

– Как стыдно и горько, что эти прекрасные, сильные руки превратятся в глину. В холодной, твердой земле, глубоко-глубоко. А сейчас ты бы мог этими руками обнять меня.

Эмиль сел. Его глаза заблестели.

– Почему женщины так поступают со мной? – сказал он страдальчески. – Неужели ты не видишь, что я неврастеник, жалкий неудачник? Я ведь ничего не могу тебе дать! А утром даже не вспомню, как тебя зовут!

– Я знаю, что не вспомнишь, – ответила Майа. – Конечно, я поняла. Но я еще не встречала такого человека, как ты. Мне это нравится. Сама не понимаю почему, но это так волнует, поверь мне. И я не в силах противиться искушению. – Она поцеловала его. – Я знаю, что не должна была тебе этого говорить, и это ужасно. Давай лучше помолчим.

Она проснулась после полуночи, на странной кровати в странном городе. Ее разбудило мерное дыхание другого человека. Строение Вселенной снова сместилось. Она ощутила легкую, приятную усталость и тепло от его теплого тела. Найти возлюбленного равнозначно тому, что найдена другая половина собственной души. Она могла бы наделить этой половиной любого мужчину на свете.

Утром она приготовила завтрак. Эмиль, как и обещал, не помнил ее имени. И это его смущало, хотя он не скрывал своей радости. Короткое ночное приключение обоим пошло на пользу. Эмиль позавтракал и с улыбкой победителя начал работать. Майа, не выносившая царившего в студии беспорядка, взялась за уборку.

Судя по состоянию его каталога, Эмиль жил один уже два или три месяца. Список был неупорядочен, не датирован. Ей предстояло расположить записи в хронологической последовательности. Жить с Эмилем означало вступить в борьбу за будущее наследство. И, увидев фотографии с изображением разных женщин, Майа поняла, что стала четвертой претенденткой.

Она всерьез занялась уборкой и сделала еще ряд открытий. Судя по всему, женщины врывались в студию Эмиля, точно ураган. В одном углу она нашла шпильки, в другом чулки. Шнурки от ботинок. Пустой тюбик губной помады. Розовые нитки от платья. Дешевые темные очки. Какие-то ненужные кухонные принадлежности. Проекторы. Определители крови. И конечно, фотографии. Женщины, сделавшие эти снимки, приложили немало усилий и добились должного результата.

– Сегодня я себя хорошо чувствую, – заявил Эмиль, постаравшись приободриться. – И хочу сделать что-нибудь для тебя. Запечатлеть твои неповторимые черты. Твою щедрость. Твою доброту.

– Знаешь ли, я не твой глиняный сосуд.

– Конечно ты сосуд, моя дорогая. Мы все глиняные сосуды. К чему противоречить Священному Писанию? – Эмиль весело расхохотался и принялся месить глину.

Майа вышла на улицу и направилась в нижнюю часть города. Ей нужно было забрать вещи из камеры хранения. Рюкзака Клаудии и ее матерчатой сумки там не оказалось. Но Клаудиа оставила ей записку. Каракули и обилие восклицательных знаков в этой короткой, написанной по-немецки записке свидетельствовали о том, что она была просто в ярости.

Майа отыскала пункт доступа к Сети. Она зарядила камеру и отправила свои фотографии Терезе. Затем решила перекусить. Поела и позвонила в мунхенский магазин.

– Где ты? – спросила Тереза.

– Я еще в Праге. А как Клаудиа?

– Она вернулась. Вне себя. Разбитая. Совершенно без сил. Обиженная. Ты не очень-то нам помогла, Майа.

– Я встретила одного человека...

– Так я и думала... Ну и когда ты вернешься?