Zeitgeist - Стерлинг Брюс. Страница 13

– Ты меня пугаешь, – сказала Мелани.

– Теперь ты знаешь свой наилучший сценарий. Прямой бросок. А наихудший сценарий тебе лучше не знать.

Она смело уставилась ему в лицо.

– Знаю я, что ты затеял! Другие не догадываются, а я знаю. Мне сердце подсказывает, что ты меня обкрадываешь. Не знаю, что именно ты у меня воруешь, но уже чувствую себя обворованной. Ты нас подобрал, собрал вместе, разрекламировал и продал, но мы все равно ненастоящие. Мы – пустое место. Ты не позволяешь нам себя проявить.

– Тебя это не устраивает?

– Не устраивает, потому что все это подделка. Ненастоящее! Пустота! Мне наплевать, сколько у меня будет денег. К чертям деньги, я не могу больше этого выносить!

– Как хочешь, – проговорил Старлиц с усталым вздохом. – Позволь, я переведу тебе то, что слышу от тебя. Ты твердишь, что тебе подавай честность.

– Вот именно! – просияла она. – Именно это я и говорю.

– Ты хочешь быть искренней с самой собой и отбросить всю эту пустую, бессмысленную, корыстную суету.

– Да!

– Что ж, в моем проекте это недостижимо. Я этого с самого начала совершенно не скрывал. Так что ты уволена.

– Ты не можешь меня уволить, я сама ухожу.

– Чудесно, так даже лучше. – Старлиц полез в задний карман. – Со счета «Большой Семерки» я не смогу снять для тебя ни гроша, потому что бухгалтер Ник этого не допустит. Но я не зверь, я окажу тебе личную услугу. Держи сто долларов. Этого тебе хватит, чтобы добраться до Стамбула. Оттуда самолеты летают во все концы света. Позвонишь родителям и купишь билет, куда захочешь.

Она смотрела на смятую стодолларовую бумажку, не веря своим глазам.

– Минуточку! Ты не можешь просто так дать мне пинка и бросить в чужой стране.

– Еще как могу! Только этим и занимаюсь.

– Не путай меня с Японкой, понял? Я американка. Я тебя засужу.

– Ты будешь не первой, кто попытается это сделать. Но я бы тебе не советовал тратить мамины и папины денежки на панамскую юридическую систему. Хочешь быть честной с собой – умей нести ответственность за свои поступки. Ты внесла хаос в мои дела, подкинула мне массу лишней работенки и беготни, но я это переживу. Я не помню зла. Всего хорошего.

Старлиц был вне себя. Он разыскал Тургута Алтимбасака и попросил поменять замки в номерах Американки и ее личного персонала. Владелец казино был воплощением любезности и готовности услужить.

– Я понимаю ваши трудности, мистер Старлиц. Мы все сделаем так, как вы говорите.

– Миссис Динсмор и ее помощники вышвырнут сегодня на улицу много вещей. Пусть привратники не обращают на это внимания.

Алтимбасак бесстрастно перебирал четки.

– Как настроение у мистера Озбея?

– Почему вы меня спрашиваете?

– Вы могли бы поговорить с ним обо мне... Вы его деловой партнер, я знаю, что он к вам прислушивается.

Старлиц нахмурился.

– Вы предоставили Озбею ваш лучший пентхаус, соседние комнаты для его охраны, личный будуар для любовницы? Лимузины под рукой, факсы гудят, выпивки хоть залейся?

– Разумеется, все именно так и сделано, как же иначе!

– Ну, если его даже это не смягчило, значит, его уже ничем не проймешь.

– У мистера Озбея очень могущественные друзья. – Алтимбасак понизил голос до шепота. – У него много друзей в MHP, в ANAP. Не хочу, чтобы он считал, что я состою в DHKC, тем более в PKK! [7]

– Конечно, – с готовностью покивал Старлиц. – Вполне оправданное беспокойство. Я сегодня же переговорю с Мехметом и попытаюсь все уладить.

– Огромное спасибо. – В нетрезвых глазках Алтимбасака забрезжила смутная надежда. – Это было бы так чудесно...

Старлиц поспешил возвратиться в атмосферу праздника. Гонка Уц заканчивала выступление. Она получила записанный аккомпанемент, микрофон и белое атласное платье и ни о чем больше не мечтала. Исполнив наконец свою давнюю мечту – оказавшись в свете рампы, – она, полуприкрыв веками сверкающие глаза, открывала людям глубины своего естества. Ее проникновение в таинство песни напоминало просовывание пальцев в тесную лайковую перчатку: от издаваемых ею томных звуков у людей во всем здании вставали дыбом волосы. У Старлица и без того бегали по коже табунки мурашек.

Озбей стоял в окружении вооруженной охраны, в задумчивости сложив на груди руки.

– Старинная песня, – молвил он.

– Черт! – выдавил Стариц.

– У нее настоящий талант, – продолжил Озбей с торжествующей улыбкой. – Разве не блестящая идея – отыскать по-настоящему талантливую турчанку? Теперь я ее отыскал – и что же мне с ней делать? Понимаешь, она – глас народа.

Старлиц заставил себя согласно кивнуть.

– Турки – великий народ. Надеюсь, теперь ты это видишь. Душа народа – вот что я в ней раскопал.

– Разумеется, – прохрипел Старлиц и закашлялся от лицемерия. – Я все понимаю. Как не понять!

– Я рад, что ты со мной согласен. А ты со мной согласен, как может быть иначе! Ты понимающий человек. Гонка Уц – истинная турецкая звезда. Она – новая Сафие Айла. Или вторая Хамиет Юкисес.

– Да, ты столкнулся с нешуточной проблемой.

Лицо Озбея затуманилось.

– Напрасно я взял ее себе в любовницы. Я совершил ошибку. Теперь это и мое дело.

– Да, ты здорово влип.

– Да. – Влажный взор Озбея выражал откровенность и доверчивость. – Предзнаменования самые дурные. Великое искусство, великая судьба, великая трагедия. Турки – трагический народ. Великую певицу ждет несчастье. Деньги, бизнес мало значат в жизни. Существует честь. Существует гордость. Кто я такой, чтобы перечеркнуть судьбу народной артистки? Ты только прислушайся к ее пению!

Напоследок Гонка разразилась высокой трелью. Аудитория была покорена: ее энтузиазм не знал пределов. Казалось, теперь вся жизнь слушателей пойдет совсем по-другому. Юные поклонники «рейва» недоверчиво таращились на сцену, бессильно уронив руки: происшедшее было выше их понимания. Финские бойцы миротворческих сил ООН даже отвернулись от бара: удивление помешало им пить. Турецкие политики средних лет не стеснялись слез.

Гонка с мечтательной улыбкой уплыла со сцены. Она оставляла слушателей голодными: им хотелось еще. Гонка могла бы петь ночи напролет, месяцы, годы. Ее голос запечатлелся бы на пыльном виниле, и многие годы после ее кончины люди при звуках ее голоса удивленно приподнимались бы с кресел, судорожно цепляясь за подлокотники... Но теперь Гонка, к счастью, шагала в сторону гримерной.

– Мехметкик, – молвил Старлиц, – разработкой этих алмазных копей кто-то непременно должен заняться. Но это не обязательно должен быть ты.

– Конечно, я знаю, – с достоинством ответствовал Озбей. – У меня есть выбор. Но если любовь и преданность обрекают меня на служение моему народу, значит, я обречен. – На это Старлицу нечего было сказать. – Великий человек, – продолжал Озбей, – избранник судьбы, владыка... Он обязан быть львом. Ему непозволительно оборачиваться свиньей. Ты не согласен? Это же правда, та самая глубинная реальность.

Озбей ненадолго отвлекся, чтобы выслушать сообщение громадного Али, которое тот прошептал ему на ухо.

Озбей кивнул и отдал сдержанные распоряжения. Али побежал исполнять приказание, а Озбей вернулся к полюбившейся теме.

– А теперь, Старлиц, я жду от тебя ценного совета. Признайся, что в этой жизни по-настоящему важно, скажи, что есть реальность. Должно же в твоей жизни существовать что-то, кроме наличности! То, за что ты готов отдать жизнь, умереть. Что это?

– Сам не знаю, дружище. Я тебя, конечно, понимаю, но мне не так-то просто умереть. – Старлиц пожал плечами. – Да и зачем умирать ради поп-певцов? Брось, все это детство.

– А как насчет твоей родины? Она для тебя что-нибудь значит?

– Люди во всем мире люди.

– Не все могут быть преданными патриотами, – уступил Озбей и подозвал официанта, чтобы взять мартини с лимонной долькой. Некоторое время он цедил напиток, глядя в пространство, потом удовлетворенно вздохнул и принялся откровенничать.