Жизнь и мнения Тристрама Шенди, джентльмена - Стерн Лоренс. Страница 118

Подвигая (как и раньше) свой указательный палец параллельно пальцу дяди Тоби – – она неизбежно вовлекала в дело большой палец – – а вслед за указательным и большим пальцами натурально оказывалась занятой вся рука. Твоя, милый дядя Тоби, никогда не бывала теперь там, где ей следовало быть. – – Миссис Водмен все время ее приподымала или, при помощи легчайших подталкиваний, подпихиваний и двусмысленных пожатий, какие только способна воспринять рука, которую нужно переместить, – старалась сдвинуть хоть на волосок с ее пути.

В то время как это делалось, она, понятно, не забывала дать дяде почувствовать, что это ее нога (а не чья-нибудь чужая) слегка прижимается в глубине будки к икре его ноги. – – Надо ли удивляться, что от таких атак на дядю Тоби, от такого решительного натиска на оба его фланга – – время от времени приходил в расстройство также и его центр? – —

– – Черт побери! – говорил дядя Тоби.

Глава XVII

Эти атаки миссис Водмен, легко себе представить, были разнообразны; они отличались одна от другой, подобно атакам, которых полна история, и по тем же причинам. Рядовой наблюдатель едва ли даже признал бы их атаками – а если бы признал, не делал бы между ними никакого различия – – но я пишу не для него. У меня еще будет время описать их немного точнее, когда я к ним подойду, что случится только через несколько глав; здесь же мне остается добавить лишь то, что в связке оригинальных бумаг и рисунков, которые отец мой сложил особо, содержится в отличной сохранности (и будет содержаться, пока у меня достанет силы сохранить что бы то ни было) план Бушена [415], на правом нижнем углу которого и до сих пор заметны знаки запачканных табаком большого и указательного пальцев, – пальцев миссис Водмен, как есть все основания думать, ибо противоположный угол, находившийся, я полагаю, в распоряжении дяди Тоби, совершенно чист. Перед нами, очевидно, вещественное доказательство одной из описанных атак, потому что на верхнем краю карты остались хотя и заровнявшиеся, но еще видимые следы двух проколов, бесспорно являющихся дырами от булавок, которыми план приколот был к стене караулки. – —

Клянусь всеми поповскими святынями! Я дорожу этой драгоценной реликвией с ее стигматами и уколами больше, нежели всеми реликвиями римской церкви, – – за неизменным исключением всякий раз, как я пишу об этих материях, уколов, поразивших тело святой Радагунды в пустыне, которую вам охотно покажут клюнийские монахини по дороге из Фесса в Клюни [416].

Глава XVIII

– Я думаю, с позволения вашей милости, – сказал Трим, – что укрепления наши теперь совершенно разрушены – – и бассейн сравнялся с молом. – – Я так же думаю, – отвечал дядя Тоби с полуподавленным вздохом, – – но пойди, Трим, в гостиную и принеси мне договор – он лежит на столе.

– Он лежал там шесть недель, – сказал капрал, – но сегодня утром наша старуха употребила его на растопку. —

– – Стало быть, – сказал дядя Тоби, – наших услуг больше не требуется. – Очень жаль, с позволения вашей милости, – сказал капрал; произнеся эти слова, он бросил заступ в стоявшую подле него тачку с видом самого безутешного горя, какое только можно вообразить, и уныло озирался, ища глазами кирку, лопату, колья и прочие мелочи военного снаряжения, чтобы увезти их с поля битвы, – – как был остановлен возгласом ох-ох-ох! из караульной будки, который, благодаря ее тонким дощатым стенкам, как-то особенно жалобно отдался в его ушах.

– – Нет, – сказал себе капрал, – я этим займусь завтра утром, когда его милость будет еще почивать. – И с этими словами, взяв из тачки заступ и немного земли на нем, как бы с намерением выровнять одно место у основания гласиса, – – но на самом деле желая попросту подойти ближе к своему господину, чтобы его развлечь, – – он разрыхлил две-три дернины – подрезал их края заступом и, слегка прибив их оборотной его стороной, сел у ног дяди Тоби и начал так:

Глава XIX

– Ах, как было жалко, – – хотя солдату и глупо, с позволения вашей милости, говорить то, что я собираюсь сказать – —

– Солдату, Трим, – воскликнул дядя Тоби, перебивая его, – случается сказать глупость так же, как и человеку ученому. – – Но не так часто, с позволения вашей милости, – возразил капрал. – – Дядя Тоби кивнул головой в знак согласия.

– Ах, как было жалко, – сказал капрал, окидывая взором Дюнкерк и мол, совсем так, как Сервий Сульпиций по возвращении из Азии (когда он плыл из Эгины в Мегару) окидывал взором Коринф и Пирей – —

– Ах, как было жалко, с позволения вашей милости, срывать эти укрепления – – но было бы не менее жаль оставить их нетронутыми. – —

– – Ты прав, Трим, в обоих случаях прав, – сказал дядя Тоби. – – Оттого-то, – продолжал капрал, – с начала их разрушения и до конца – – я ни разу не свистел, не пел, не смеялся, не плакал, не говорил о прошедших наших делах и не рассказал вашей милости ни одной истории, ни хорошей, ни плохой. – —

– – У тебя много превосходных качеств, Трим, – сказал дядя Тоби, – и не на последнее место я ставлю твои способности рассказчика, потому что из многочисленных историй, которые ты мне рассказывал, желая развеселить в тяжелые минуты или развлечь, когда мне бывало скучно, – ты редко когда рассказывал плохую. – —

– – Это оттого, с позволения вашей милости, что, за исключением истории о короле богемском и семи его з?мках, – все они правдивы; ведь все они про меня. – —

– В моих глазах это ничуть их не роняет, Трим, – сказал дядя Тоби. – Но скажи, что это за история? Ты подстегнул мое любопытство.

– Извольте, я расскажу ее вашей милости, – сказал капрал. – Лишь бы только, – сказал дядя Тоби, снова задумчиво посмотрев на Дюнкерк и на мол, – – лишь бы только она не была веселая; в такие истории, Трим, слушателю надо всегда половину забавности вносить от себя, а в теперешнем моем состоянии, Трим, я бы не мог воздать должное ни тебе, ни твоей истории. – – Она совсем не веселая, – возразил капрал. – И в то же время я не хотел бы, – продолжал дядя Тоби, – чтобы она была мрачная. – – Она не веселая и не мрачная, – возразил капрал, – а как раз подойдет вашей милости. – – Тогда я от всего сердца поблагодарю тебя за нее, – воскликнул дядя Тоби, – сделай милость, Трим, начинай.

Капрал поклонился; и хотя снять пристойным образом мягкую высокую шапку монтеро вовсе не так легко, как вы воображаете, а отвесить исполненный почтительности поклон, как это было в правилах капрала, вещь, на мой взгляд, довольно трудная, когда вы сидите на земле, поджав под себя ноги, – тем не менее, предоставив ладони своей правой руки, обращенной к дяде Тоби, скользнуть назад по траве на некотором расстоянии от туловища с целью сообщить ей больший размах – – и в то же время непринужденно зажав тулью своей шапки большим, указательным и средним пальцами левой руки, отчего диаметр ее укоротился и она, можно сказать, скорее незаметно была выжата – чем неуклюже сдернута, – – – капрал справился с обеими задачами ловчее, нежели можно было ожидать от человека в его позе; прокашлявшись раза два, чтобы найти тон, наиболее подходивший для его истории и наиболее согласный с чувствами его господина, – он обменялся с ним ласковым взглядом и приступил к своему рассказу так:

– Жил-был король бо – – ге – – —

Когда капрал вступал таким образом в пределы Богемии, дядя Тоби заставил его на минутку остановиться; капрал отправился в путь с обнаженной головой, оставив свою шапку монтеро на земле возле себя, после того как снял ее в конце последней главы.

– – Глаза доброты все подмечают – – – поэтому не успел капрал вымолвить пять слов своей истории, как дядя Тоби дважды вопросительно дотронулся до его шапки монтеро концом своей трости – – словно говоря: «Почему ты ее не наденешь, Трим?» Трим взял ее с самой почтительной неторопливостью и, бросив при этом сокрушенный взгляд на украшавшее ее переднюю часть шитье, которое плачевным образом выцвело да еще вдобавок обтрепалось на некоторых главных листьях и самых бойких частях узора, снова положил на землю между ног своих, чтобы поразмыслить о ее судьбе.