Жизнь и мнения Тристрама Шенди, джентльмена - Стерн Лоренс. Страница 42

Глава XX

Хотя отец мой упорно не желал продолжать начатый разговор – а все не мог выкинуть из головы дымовую вертушку дяди Тоби; – сперва он, правда, почувствовал себя задетым, – однако сравнение это заключало в себе нечто, подстрекавшее его фантазию; вот почему, облокотясь на стол и склонив на ладонь правую сторону головы, – он пристально посмотрел на огонь – – и начал мысленно беседовать и философствовать по поводу этой вертушки. Но жизненные его духи настолько утомлены были трудной работой исследования новых областей и беспрерывными усилиями осмыслить разнообразные темы, следовавшие одна за другой в их разговоре, – – что образ дымовой вертушки вскоре завертел все его мысли, опрокинув их вверх тормашками, – и он уснул прежде, чем осознал, что с ним делается.

Что же касается дяди Тоби, то не успела его дымовая вертушка сделать десяток оборотов, как он тоже уснул. – Оставим же их в покое! – – Доктор Слоп сражается наверху с повивальной бабкой и моей матерью. – Трим занят превращением пары старых ботфортов в две мортиры, которые будущим летом должны быть употреблены в дело при осаде Мессины, – – и в настоящую минуту протыкает в них запалы концом раскаленной кочерги. – Всех моих героев сбыл я с рук: – – в первый раз выпала мне свободная минута, – так воспользуюсь ею и напишу предисловие.

Нет, я ни слова не скажу о ней – вот вам она! – – Издавая ее – я обращаюсь к свету – и свету ее завещаю: – пусть она сама говорит за себя.

Я знаю только то – что когда я сел за стол, намерением моим было написать хорошую книгу и, поскольку это по силам слабого моего разумения, – книгу мудрую и скромную – я только всячески старался, когда писал, вложить в нее все остроумие и всю рассудительность (сколько бы их ни было), которые почел нужным отпустить мне великий их творец и податель, – – так что, как видите, милостивые государи, – тут все обстоит так, как угодно господу богу.

И вот Агеласт (раскритиковав меня) говорит, что если в ней есть, пожалуй, несколько остроумия – – то рассудительности нет никакой. А Триптолем и Футаторий, соглашаясь с ним, спрашивают: да и может ли она там быть? Ведь остроумие и рассудительность никогда не идут рука об руку на этом свете [151], поскольку две эти умственные операции так же далеко отстоят одна от другой, как восток от запада. – Да, – говорит Локк, – как выпускание газов от икания, – говорю я. Но в ответ на это Дидий, великий знаток церковного права, в своем кодексе de fartendi et illustrandi fallaciis [152] утверждает и ясно показывает, что пояснение примером не есть доказательство, – и я, в свою очередь, не утверждаю, что протирание зеркала дочиста есть силлогизм, – но от этого все вы, позвольте доложить вашим милостям, видите лучше – так что главнейшая польза от вещей подобного рода заключается только в прочистке ума перед применением доказательства в подлинном смысле, дабы освободить его от малейших пылинок и пятнышек мутной материи, которые, оставь мы их там плавать, могли бы затруднить понимание и все испортить.

Так вот, дорогие мои антишендианцы и трижды искушенные критики и соратники (ведь для вас пишу я это предисловие) – – и для вас, хитроумнейшие государственные мужи и благоразумнейшие доктора (ну-ка – прочь ваши бороды), прославленные своей важностью и мудростью: – Монопол, мой политик, – Дидий, мой адвокат, – Кисарций, мой друг, – Футаторий, мой руководитель, – Гастрифер, хранитель моей жизни, – Сомноленций, бальзам и покой ее, – – и все прочие, как мирно спящие, так и бодрствующие, как церковники, так и миряне, которых я для краткости, а совсем не по злобе, валю в одну кучу. – Верьте мне, достопочтенные.

Самое горячее мое желание и пламеннейшая за вас и за себя молитва, если это еще для нас не сделано, – – состоят в том, чтобы великие дары и сокровища как остроумия, так и рассудительности, со всем, что им обыкновенно сопутствует, – вроде памяти, фантазии, гения, красноречия, сообразительности и так далее – пролились на нас в эту драгоценную минуту без ограничения и меры, без помех и препятствий, полные огня, насколько каждый из нас в силах вынести, – с пеной, осадком и всем прочим (ибо я не хочу, чтобы даже капля пропала): – в различные вместилища, клетки, клеточки, жилые помещения, спальни, столовые и все свободные места нашего мозга – да так, чтобы их можно было еще туда впрыскивать и вливать, согласно истинному смыслу и значению моего желания, пока каждый такой сосуд, как большой, так и маленький, не наполнится, не напитается и не насытится ими в такой степени, что больше уже нельзя будет ни прибавить, ни убавить, хотя бы речь шла о спасении жизни человеческой.

Боже ты мой! – как бы мы прекрасно тогда поработали! – – какие чудеса я бы совершил! – – и сколько воодушевления нашел бы я в себе, принявшись писать для таких читателей! – А вы – праведное небо! – с каким восторгом засели бы вы за чтение. – – Но увы! – это чересчур – – мне худо – – при этой мысли я от упоения лишаюсь чувств! – – это больше, чем силы человеческие могут снести! – – поддержите меня – у меня голова закружилась – в глазах потемнело – – я умираю – – меня уж нет. – – На помощь! На помощь! На помощь! – Но постойте – мне опять стало лучше: я начинаю предвидеть, что когда это пройдет, все мы останемся по-прежнему великими остроумцами – и, стало быть, дня не проведем в согласии друг с другом: – – будет столько сатир и сарказмов – – издевательства и Злых шуток, насмешек и колкостей – – столько выпадов из-за угла и ответных ударов, – – что ничего, кроме раздоров, у нас не выйдет. – Непорочные светила! как мы перегрыземся и перецарапаемся, какой поднимем шум и крик, сколько переломаем голов, как усердно будем бить друг друга по рукам и попадать в самые больные места – – где нам ужиться между собой!

Но ведь, с другой стороны, все мы будем также людьми чрезвычайно рассудительными и без труда будем улаживать Дела, как только они начнут расстраиваться; хотя бы мы опротивели друг другу в десять раз больше, чем столько же чертей и чертовок, все-таки мы будем, дорогие мои ближние, олицетворением учтивости и доброжелательства – молока и меда – – у нас будет вторая обетованная земля – – рай на земле, если только подобная вещь возможна, – так что, в общем, мы выпутаемся довольно сносно.

Все, из-за чего я волнуюсь и о чем беспокоюсь и что особенно мучит мое воображение в настоящее время, это – как мне приняться за свое дело; ведь вашим милостям хорошо известно, что упомянутых небесных даров – остроумия и рассудительности, которые я бы желал видеть щедро отпущенными вашим милостям и мне самому, – припасено на нас всех лишь определенное количество на потребу и на пользу всего человеческого рода; они ниспосылаются нашей обширной вселенной такими крохотными дозами, раскиданными там и здесь по разным укромным уголкам, – изливаются такими жиденькими струйками и на таких огромных расстояниях друг от друга, что диву даешься, как они еще не выдохлись или как их хватает для нужд и экстренных потребностей всех больших государств и густо населенных империй.

Правда, тут надо принимать в расчет то обстоятельство, что на Новой Земле, в северной Лапландии и во всех холодных и мрачных областях земного шара, расположенных в непосредственной близости от Арктики и Антарктики, – где все заботы человека в течение почти девяти месяцев кряду ограничены узкими пределами его берлоги – где духовная жизнь придавлена и низведена почти к нулю – и где человеческие страсти и все, что с ними связано, заморожены, как и сами те края, – там, в тех краях, вполне достаточно ничтожнейших зачатков рассудительности – а что касается остроумия – то без него обходятся совсем и совершенно – ибо поскольку ни искры его там не требуется – – то ни искры его и не отпущено. Да охранят нас ангелы господни! [153] Какое там, должно быть, унылое занятие управлять королевством, вести сражение, или заключать договор, или состязаться в ристании, или писать книгу, или зачинать ребенка, или руководить заседанием провинциального капитула, при таком изобильном недостатке остроумия и рассудительности! Помилосердствуйте, не будем больше думать об этом, а отправимся как можно скорее на юг, в Норвегию – – пересечем, если вам угодно, Швецию через маленькую треугольную провинцию Ангерманию до Ботнического озера; поедем вдоль его берегов по западной и восточной Ботнии в Карелию и дальше, по государствам и провинциям, прилегающим к северной стороне Финского залива и северо-восточной части Балтики, до Петербурга и вступим в Ингрию; – – а оттуда отправимся напрямик через северные части Российской империи – оставляя Сибирь немного влево – пока не попадем в самое сердце русской и азиатской Татарии.