Жизнь и мнения Тристрама Шенди, джентльмена - Стерн Лоренс. Страница 48

Я определяю нос следующим образом – – но предварительно прошу и умоляю моих читателей, как мужеского, так и женского пола, какого угодно возраста, вида и звания, ради бога и спасения души своей, остерегаться искушений и наущений диавола и не допускать, чтобы он каким-нибудь обманом или хитростью вкладывал в умы их другие мысли, чем те, что я вкладываю в свое определение. – – Ибо под словом нос на всем протяжении этой длинной главы о носах и во всех других частях моего произведения, где встречается слово нос, – под этим словом, торжественно всем объявляю, я разумею нос, и только нос.

Глава XXXII

– – Потому что, – еще раз повторила моя прабабка, – – У вас мало или совсем нет носа, сэр. – – —

– Фу ты, дьявол! – воскликнул мой прадед, хлопнув себя рукой по носу, – он вовсе не такой уж маленький – на целый дюйм длиннее, чем нос моего отца. – – А надо сказать, что нос моего прадеда был во всех отношениях похож на носы мужчин, женщин и детей, которых Пантагрюэль нашел на острове Энназин [165]. – – Мимоходом замечу, если вы желаете узнать диковинный способ родниться, существующий у такого плосконосого народа, – – вам надо прочитать книгу Рабле: – самостоятельно вы до этого никогда не додумаетесь. – —

– – Он имел форму трефового туза, сэр.

– – На целый дюйм, – продолжал мой прадед, приподняв кверху кончик своего носа большим и указательным пальцами и повторяя свое утверждение, – – на целый дюйм длиннее, чем нос моего отца, мадам. – Вы, должно быть, хотите сказать – вашего дяди, – возразила моя прабабка.

– – Мой прадед признал себя побежденным. – Он расправил бумагу и подписал условие.

Глава XXXIII

– – Какую незаконную вдовью пенсию, дорогой мой, выплачиваем мы из нашего маленького состояния! – проговорила моя бабушка, обращаясь к дедушке.

– У отца моего, – отвечал дедушка, – нос был не больше, с вашего позволения, дорогая моя, чем вот этот бугорок на моей руке. – —

А надо вам сказать, что моя прабабка пережила моего дедушку на двенадцать лет; таким образом, в продолжение всего этого времени отцу моему каждые полгода – (в Михайлов день и в Благовещенье) – приходилось выплачивать по сто пятьдесят фунтов вдовьей пенсии.

Не было на свете человека, который выполнял бы свои денежные обязательства с большей готовностью, чем мой отец.

– – – Отсчитывая первые сто фунтов, он бросал на стол одну гинею за другой теми бойкими швырками искреннего доброжелательства, какими способны бросать деньги щедрые, и только щедрые души; но переходя к остальным пяти десяткам – он обыкновенно немедля издавал громкое «Гм!» – озабоченно потирал себе нос внутренней стороной указательного пальца – – осторожно просовывал руку за подкладку своего парика – разглядывал каждую гинею с обеих сторон, когда разлучался с ней, – и редко доходил до конца пятидесяти фунтов, не прибегая к помощи носового платка, которым он вытирал себе виски.

Избавь меня, о милостивое небо, от несносных людей, которые совершенно не считаются со всеми этими импульсивными движениями! – Пусть, никогда – о, никогда – не доведется мне отдыхать под шатрами таких людей, неспособных затормозить свою машину и пожалеть всякого, кто порабощен властью привычек, привитых воспитанием, и предубеждений, унаследованных от предков!

В течение, по крайней мере, трех поколений этот догмат о преимуществе длинных носов постепенно укоренялся в нашем семействе. – Традиция была все время за него, и каждое полугодие укреплению его содействовал Карман; таким образом, эксцентричность ума моего отца в настоящем случае не могла притязать на всю честь его изобретения, как в случае почти всех других его странных суждений. – Догмат о носах он, можно сказать, в значительной степени всосал с молоком матери. Однако он привнес и свою долю. – Если ошибочное мнение (допустим, что оно было действительно ошибочным) посажено было в нем воспитанием, отец мой его поливал и вырастил до полной зрелости.

Высказывая свои мысли по этому предмету, он часто объявлял, что не понимает, каким образом самый могущественный род в Англии мог бы устоять против непрерывного следования шести или семи коротких носов. – И обратно, – продолжал он обыкновенно, – было бы одной из величайших загадок гражданской жизни, если бы то же самое число длинных и крупных носов, следуя один за другим по прямой линии, не вознесло их обладателей на самые важные посты в королевстве. – Он часто хвастался, что семейство Шенди занимало весьма высокое положение при короле Гарри VIII, но обязано оно было своим возвышением не какой-нибудь политической интриге, – говорил он, – а только указанному обстоятельству; – однако, подобно другим семействам, – прибавлял он, – оно испытало на себе превратности судьбы и никогда уже не оправилось от удара, нанесенного ему носом моего прадеда. – Подлинно был он трефовым тузом, – восклицал отец, качая головой, – настолько же никчемным для его несчастного семейства, как карточный туз, вышедший в козыри.

– – Тихонько, тихонько, друг читатель! – – куда это тебя уносит фантазия? – – Даю честное слово, под носом моего прадеда я разумею наружный орган обоняния или ту часть человека, которая торчит на его лице – и которая, по словам художников, в хороших крупных носах и на правильно очерченных лицах должна составлять полную треть последних – если мерить сверху вниз, начиная от корней волос. – —

– – Как тяжело приходится писателю в таких положениях!

Глава XXXIV

Великое счастье, что природа наделила человеческий ум такой же благодетельной глухотой и неподатливостью к убеждениям, какая наблюдается у старых собак – – «к выучиванию новых фокусов».

В какого мотылька мгновенно превратился бы величайший на свете философ, если бы читаемые им книги, наблюдаемые факты и собственные мысли заставляли его непрестанно менять убеждения!

Отец мой, как я вам говорил в прошлом году [166], был не таков, он этого терпеть не мог. – Он подбирал какое-нибудь мнение, сэр, как первобытный человек подбирает яблоко. – Она становится его собственностью – и если он не лишен мужества, то скорее расстанется с жизнью, чем от него откажется. – —

Я знаю, что Дидий, великий цивилист, будет это оспаривать и возразит мне: откуда у вашего первобытного человека право на это яблоко? Ex confesso [167], скажет он, – – все находилось тогда в естественном состоянии – и потому яблоко принадлежит столько же Франку, сколько и Джону. Скажите, пожалуйста, мистер Шенди, какую грамоту может он предъявить на него? с какого момента яблоко это сделалось его собственностью? когда он остановил на нем свой выбор? или когда сорвал его? или когда разжевал? или когда испек? или когда очистил? или когда принес домой? или когда переварил? – – или когда – – —? – – Ибо ясно, сэр, что если захват яблока не сделал его собственностью первобытного человека – – то и никакое последующее его действие не могло этого сделать.

– Брат Дидий, – скажет в ответ Трибоний – (а так как борода цивилиста и знатока церковного права Трибония на три с половиной и три восьмых дюйма длиннее бороды Дидия, – я рад, что он за меня заступается и больше не буду утруждать себя ответом), – ведь дело решенное, как вы можете в этом убедиться на основании отрывков из кодексов Григория и Гермогена [168] и всех кодексов от Юстиниана и до Луи и Дезо, – что пот нашего лица и выделения нашего мозга такая же наша собственность, как и штаны, которые на нас надеты; – – поскольку же названный пот и т. д. каплет на названное яблоко в результате трудов, потраченных на его поиски и срывание; поскольку, сверх того, он расточается и нерасторжимо присоединяется человеком, сорвавшим яблоко, к этому яблоку, им сорванному, принесенному домой, испеченному, очищенному, съеденному, переваренному и так далее, – – то очевидно, что сорвавший яблоко своим действием примешал нечто свое к яблоку, ему не принадлежавшему, и тем самым приобрел его в собственность; – или, иными словами, яблоко является яблоком Джона.