Благословение - Плейн Белва. Страница 60

Она попыталась сосредоточить все свои мысли на Джилл, но часто отвлекалась. Они смотрели на египетские мумии, которым было четыре тысячи лет, муж с женой стояли вместе, она обвила рукой его за талию, а он обнял ее за плечи. Вечная любовь мужчины и женщины! Внезапно Дженни вспыхнула от возмущения, кровь прилила к ее щекам и застучала в висках так, что ей даже пришлось сделать усилие над собой, чтобы говорить спокойно.

– Ну, мы достаточно посмотрели? Мне бы хотелось где-нибудь посидеть и выпить чаю.

– Ты устала? Я заставила тебя ходить слишком много? – Девушка забеспокоилась; это было неподдельное беспокойство, как в тот первый вечер, когда она думала, что Дженни была близка к обмороку.

– Нет, нет, конечно, нет. Я же не инвалид. – Затем, пытаясь скрыть свое нетерпение, Дженни быстро добавила: – Ты так добра, Джилл.

– И ты тоже.

– Я стараюсь, – серьезно заметила Дженни.

– Нет, ты хорошая. Я знаю это, теперь я это лучше понимаю. Я действительно понимаю, и хочу, чтобы ты это знала, – ответила Джилл с такой же серьезностью.

Дженни заказала чай и смотрела на сидевших кругом людей. Если бы здесь было окно, то Джилл смотрела бы в него, подумала Дженни. «Я уже начинаю узнавать ее привычки, она любит играть с длинными цепочками; сегодня она надела две нитки ярко-оранжевых, покрытых глазурью бус, которые гладко скользят и звенят, стукаясь друг от друга»

Вдруг Джилл, глядя на Дженни, сказала:

– Я рада, что ты снова любишь Питера.

– Почему ты так считаешь?

– Ты больше не сердишься на него, а ведь ты была ужасно зла, когда он впервые позвонил тебе.

– Не сердиться и любить – разные вещи.

– Но ты любишь его, я бы сказала это вчера вечером.

– Это просто, кажется тебе, потому, что мы так чудесно провели время.

– Более чем чудесно. Это было прекрасно. Разве ты не считаешь, что было прекрасно? – настаивала Джилл.

Настойчивость девочки смутила Дженни. Она медленно помешивала чай с молоком и подыскивала более или менее подходящий ответ.

Наконец она сказала:

– Хорошо, что мы собрались вместе.

– Но разве это не поразительно? Я имею в виду, подумай только! Мы были как семья. Мы были семьей.

Когда прошлым вечером эта же мысль проскользнула в голове у Дженни, она прогнала ее как преувеличение. Теперь эта мысль встревожила ее.

– У тебя уже есть семья, Джилл, – сказала она твердо, как предупреждение.

– Я знаю, что мне очень повезло. У меня было чудесное детство, и я все еще ощущаю тепло своего дома. Мне не пришлось стать взрослой за одну ночь, как тебе, и я очень, очень благодарна за это.

– А я, – ответила Дженни, – очень и очень благодарна твоим родителям за то, что они смогли сделать твое детство чудесным.

Дженни сейчас испытывала желание дать волю своим чувствам, выплакаться как следует, но усвоенная ею с детства привычка сдерживать себя мешала ей это сделать.

И она заговорила, слегка нахмурившись и чувствуя тяжесть в затылке:

– Я хочу сказать тебе то, о чем я пыталась заставить себя забыть. Я так беспокоилась! Я всегда думала, жива ли ты. Возможно, какая-то детская болезнь… или несчастный случай? И я думала, что будет с тобой, если они умрут? Такое ведь могло случиться. Твои дни рождения были такими ужасными днями для меня. Я никогда не смотрела на календарь, когда начинался ноябрь. – Она взглянула на Джилл, которая отвела взгляд, как отводят всегда при виде страданий.

– Дженни, не надо, ведь ничего плохого не было со мной.

– Говорят, что все забываешь, когда отдаешь ребенка, – прошептала Дженни. – Но это неправда. Не забываешь.

– И Питер говорит то же самое. Не забудешь.

Питер. Что же ему-то забывать, Господи? Хотя, конечно, ему тоже пришлось немало перенести, и такой человек, как он должен был пережить немало грустных, тяжелых минут. «У меня такое странное настроение сегодня, – подумала Дженни. Кажется, я ощущаю огромную жалость ко всему миру, даже ко всем этим болтающим незнакомым людям, сидящим здесь за обедом, в этом прекрасном месте. Откуда кто может знать, что пришлось вынести каждому из них или еще предстоит вынести?» Да. Питер.

– Я подумала… – начала Джилл и остановилась. – Ты не рассердишься, если я скажу тебе что-то?

Дженни напряженно улыбнулась.

– Не рассержусь.

– Тогда хорошо. Я подумала, что, может, когда-нибудь появится возможность, что ты и Питер… я хочу сказать, вы оба были так счастливы вчера вечером. Не сейчас, конечно. Но может, когда-нибудь?

– Джилл, не фантазируй, пожалуйста.

– О, ну разве это только фантазия? Я так не думаю! У меня такое чувство, что Питер бы…

Дженни перебила ее:

– Почему? Что он говорил?

– Он ничего не говорил вообще-то. У меня просто интуиция. – Джилл засмеялась, передвинув свои руки так, что ее алые ногти сверкнули. – Все возвращается на круги своя. Это было бы так замечательно. Я очень педантичный человек. Вероятно, даже очень настойчивый.

– Я нет, – довольно сухо ответила Дженни, глядя вниз на свои ненакрашенные ногти.

– Стояла тишина, пока не заговорила Джилл, покраснев так же ярко, как и Питер.

– О, я сказала что-то не то! Я только имела в виду, теперь, раз тот мужчина, за которого ты собиралась выйти замуж… – Она остановилась. – О, еще хуже! Мне действительно нужно держать рот на замке, правда? Люди всегда говорят мне, что я должна думать, прежде чем говорить. Прости меня, Дженни.

Она казалась в тот момент такой молодой и так горячо раскаивалась, что Дженни смогла только сказать: – Все хорошо, просто мы расходимся во взглядах на какие-то вещи.

Джилл ответила уже более радостно:

– Ну, от этого-то и лошадь побежит, как всегда говорит мой дедушка.

– Да, моя мама тоже всегда так говорит.

– Смогу я когда-нибудь увидеть твою маму?

Ох, мама так мечтала о внуке! Она бы никогда не уехала во Флориду, если бы был хоть один.

– Я не знаю, Джилл. Я не знаю, как она воспримет все это, если я расскажу ей о тебе сейчас. Я должна хорошенько все обдумать. Джилл кивнула.

– Я понимаю, я теперь понимаю гораздо лучше, чем раньше, знаешь ли.

Дженни дотронулась до руки Джилл.

– Ты сказала мне это, и я тебе очень благодарна. Как насчет кусочка торта, чтобы выпить еще по чашечке чаю?

– Мой вес. Я должна следить за ним.

– О, да всего кусочек. Ведь это не каждый день. Кроме всего, ты и так тощая, кожа да кости.

– Мужчины любят тощих девушек. – Не все мужчины.

– Моим знакомым нравится.

– Я не ослышалась, ты сказала во множественном числе или в единственном?

– Во множественном. У меня был один весь прошлый год, но я решила, что это довольно глупо быть привязанной к одному человеку, особенно когда я не влюблена в него. Он был очень симпатичный, самоуверенный, увлекался физикой, но это еще не причина, чтобы посвящать все свое время ему. Ты не согласна?

– Я совершенно согласна.

– Однажды, – мечтательно заговорила Джилл, – я бы хотела влюбиться в кого-нибудь так сильно, что не могла бы представить свою жизнь без него. И я хочу быть также любимой. Это слишком романтично, слишком нереально для восьмидесятых годов, как ты думаешь?

– Нет, – очень мягко ответила Дженни. – Мне кажется, это единственно возможный путь.

– Ну, а пока я просто выбираю. Как раз сейчас я дружу с тремя ребятами, которые немного влюблены в меня. Один из них музыкант и достает билеты на все самое интересное, даже когда все билеты проданы. По субботам мы ходим в оперу. Я полюбила оперу еще в Санта-Фе. Ты наверняка слышала о нашем оперном театре, я уверена.

За пирожным и чашкой чая Джилл болтала о мужчинах, друзьях, учебе и книгах.

– Ну вот, это те, с кем я дружу, у нас целая компания. Нас где-то восемь человек, и мы любим все: рок или диско, – я вообще люблю танцевать, а как раз сейчас некоторые из нас читают Пруста на французском для нашего семинара. Это нечто, скажу я тебе.

Все эти разглагольствования, знала Дженни, частично предназначались для нее, чтобы как-то отвлечь ее, но все же они могли так разговаривать еще и потому, что Джилл чувствовала себя с ней уютно и хорошо. И Дженни, прислушиваясь не столько к словам, сколько к интонациям и настроению, снова и снова повторяла себе: «Как же она молода! Как невинна и остроумна, как правдива и неосторожна, как мила! У нее еще не было настоящих ран, за исключением той, что нанесла я, и, я думаю, она уже залечивается. Я сама залечиваю ее сейчас – благодаря Питеру, который заставил меня сделать это. Может быть, ей удастся пройти сквозь годы, не получив более ужасной раны, чем эта. Я надеюсь на это. Некоторым людям удается».