Ни о чем не жалею - Стил Даниэла. Страница 14

К назначенному времени она была готова. Заслышав в коридоре резкий голос Элоизы, Габриэла поспешным движением подтянула гольфы (на этот раз она действительно чуть не упала, так как от боли у нее сразу закружилась голова) и, выйдя на лестницу, стала осторожно спускаться, держась обеими руками за перила. В розовом платьице, удачно скрывшем все синяки, она выглядела как настоящий маленький ангелочек, вот только ни один из небожителей не имел таких больших голубых глаз, полных горя и боли.

— Ты что, причесывалась вилкой и ножом? — встретила ее внизу Элоиза. Волосы девочки действительно были в беспорядке — она так и не сумела уложить их как следует и наивно надеялась, что мать этого не заметит.

— Я забыла… — пролепетала Габриэла. Это было первое, что пришло ей в голову, к тому же так мать не могла уличить ее во лжи. Скажи она, что причесывалась, — и наказание последовало бы незамедлительно.

— Вернись в комнату и приведи себя в порядок, — не терпящим возражений тоном заявила Элоиза. — И подвяжи волосы атласной лентой. Думаю, розовая будет лучше всего.

На этот раз Джон неожиданно пришел к ней на помощь. Он достал из кармана пиджака расческу, но, вместо того чтобы дать ее девочке, принялся сам расчесывать ее длинные шелковистые локоны. Почти сразу Джон наткнулся на опухоль, но притворился, будто ничего не замечает. Меньше чем через минуту Габриэла выглядела вполне прилично, и Джон убрал расческу в карман.

— Сегодня обойдемся без ленточки, — сказал он жене, и Габриэла поглядела на него с благодарностью и восхищением. В темном костюме, белой сорочке и красно-синем галстуке Джон Харрисон выглядел очень представительно. Элоиза ничуть ему не уступала. Светло-серый шерстяной жакет с такой же юбкой, боа из перьев, элегантная черная шляпка с вуалью и перчатки из кожи козленка были, как всегда, безупречны. Общую картину дополняли элегантные ботики из черной замши и сумочка из крокодиловой кожи с золотым замком. Просто картинка из модного журнала. Впечатление портил только сердитый взгляд и свирепо сдвинутые брови, но Габриэла уже и не помнила, когда ее мама выглядела иначе.

К счастью, в этот раз Элоиза не стала настаивать на том, чтобы дочь надела розовую ленту. Очевидно, она почувствовала, что Джон настроен оставить последнее слово за собой, и решила, что вопрос не стоит того, чтобы ввязываться из-за него в бесполезную перепалку с мужем. Всегда можно отыграться на Габриэле. Элоиза уступила.

В церковь они поехали на такси. Несмотря на это, они чуть не опоздали к началу и заняли свое место на скамье буквально за минуту до начала службы. Габриэлу мать усадила между собой и отцом, и девочка сразу догадалась, что это означает. Каждый раз, когда Элоизе не нравилось, как дочь себя ведет, она с силой стискивала ей локоть или пребольно щипала за руку или за ногу, отчего на коже девочки оставались синяки.

Но сегодня Габриэла сидела совершенно неподвижно. За всю службу она не только ни разу не переменила положения, но боялась даже дышать — в основном из-за того, что каждый вздох по-прежнему причинял ей нечеловеческие страдания. Слова священника едва доходили до ее сознания. Габриэла полностью сосредоточилась на своих собственных ощущениях. Все окружающее представлялось ей каким-то нереальным.

Элоиза рядом с ней полуприкрыла глаза и, казалось, с головой ушла в молитву, однако время от времени она бросала на дочь быстрый, острый взгляд. К счастью, ей так и не удалось обнаружить в поведении Габриэлы ничего предосудительного — такого, что требовало бы немедленного вмешательства.

После окончания службы Габриэла вышла из церкви вместе с родителями, которые то и дело останавливались, чтобы обменяться приветствиями со знакомыми и соседями. Когда они встречались с кем-то, кто еще никогда не видел Габриэлу, Элоиза — словно действуя со злобным расчетом — непременно представляла ее, и тогда девочке приходилось приседать в вежливом реверансе. Для нее это было нешуточным испытанием, однако иного выхода не было. Она даже не могла позволить себе потерять сознание — потом мать непременно припомнила бы ей, как она опозорила ее перед новыми знакомыми или друзьями.

— Какой очаровательный, воспитанный ребенок, — сказал кто-то Джону, и тот с довольным видом кивнул.

Вот оно! «Воспитанный ребенок» — именно этого Элоиза и добивалась от Габриэлы, и та изо всех сил старалась вести себя так, чтобы мама была довольна. Сегодня ей это удавалось, хотя только она одна знала, каких мучений это стоило.

Казалось, прошло несколько часов, прежде чем они вышли из церкви и, снова сев в такси, отправились перекусить в «Плазу». Здесь играла музыка, и по залу разносили начищенные серебряные подносы, на которых стояли стаканы с чаем и соками и высились горы сандвичей.

Они сели за отдельный столик, и Джон заказал для Габриэлы горячий шоколад со взбитыми сливками. Это было ее любимое лакомство, но, когда девочка потянулась к сливкам, поданным в высокой вазочке на тонкой ножке, Элоиза переставила их на дальний конец стола.

— Тебе это вредно, — сказала она. — В мире нет ничего более отвратительного, чем толстые дети.

И Джон, и Габриэла, и сама Элоиза прекрасно знали, что эта опасность девочке не грозит. Сложением Габриэла походила на голодающих детей, подробный рассказ о несчастной судьбе которых она выслушивала каждый раз, когда ей почему-либо не удавалось доесть завтрак или обед. Но, несмотря на это, взбитые сливки так и не вернулись туда, где она могла бы их достать, а, попросить хоть ложечку Габриэла не решилась. Она лучше всех знала, что не заслуживает ни сливок, ни шоколада, ни — если уж на то пошло — даже и противной липкой овсянки, которую ей всегда подавали к завтраку. Кто, как не она, регулярно выводил маму из себя? Кто, как не она, постоянно пачкался, портил вещи, дерзил, произносил имя Господа всуе, падал с лестниц и набивал себе шишки? Кто, как не она, был отвратительной, мерзкой, непослушной девчонкой, маленьким чудовищем, которое и кормить-то не стоило?

В «Плазе» они сидели довольно долго; Элоиза и Джон разговаривали со знакомыми. В другой день Габриэла ужасно радовалась бы такому времяпровождению, но сегодня ей было не до того. Боль в груди становилась все сильнее. И когда наконец Элоиза встала и объявила, что пора возвращаться домой, девочка почувствовала настоящее облегчение.

Джон сразу же вышел на улицу ловить такси, а Элоиза немного задержалась. Не спеша расплатившись с официантом, она взяла в руки свою элегантную сумочку и величественно тронулась к выходу. И в ресторане, и в вестибюле мужчины оборачивались на нее, и Габриэла, которая плелась следом, с невольным восхищением и ненавистью подумала о том, какая у нее красивая мама. «Ну почему, — снова и снова спрашивала она себя, — мама не может быть доброй?»

Это была одна из тех загадок, разгадать которую Габриэла не могла, как ни старалась. Тем не менее она продолжала ломать над этим голову и — о ужас!.. На выходе из отеля Габриэла споткнулась и нечаянно наступила на мысок материной туфли. На черной замше четко обозначилось пыльное серое пятно.

Габриэла еще не успела до конца осознать, что же она совершила, а Элоиза уже отреагировала. Она остановилась как вкопанная и со злобным удовлетворением указала наманикюренным пальцем на испачканную туфлю.

— Ну-ка вытри, — сказала она негромко, но у Габриэлы от страха сердце ушло в пятки.

— Прости меня, мамочка, прости, пожалуйста… — залепетала она, беспомощно оглядываясь по сторонам. Поза и жест Элоизы были весьма выразительны и красноречивы, но никто из окружающих этого не замечал или делал вид, что не замечает.

— Вытри немедленно! — повторила она, и Габриэла опустилась на корточки, от страха позабыв про боль.

У нее не было платка, поэтому она в панике принялась счищать пыльное пятнышко пальцами. На мгновение у нее в голове промелькнула мысль воспользоваться для этого подолом платья, но это рассердило бы Элоизу еще сильнее.

Габриэла удвоила усилия. Она терла и терла черную замшу своими тонкими пальчиками, пока они не заболели, но пятнышко грязи никак не желало исчезать. Наконец Габриэла справилась.