Ни о чем не жалею - Стил Даниэла. Страница 27

— Не говори глупости! — сердито отрезала Элоиза и, борясь с отвращением, принялась отрывать от юбки тонкие пальчики дочери. Никогда прежде Габриэла не позволяла себе хвататься за нее, и Элоиза была вне себя от гнева и презрения.

— Рино — не самое подходящее место для маленьких девочек, — вмешалась матушка Григория и, бросив на Элоизу короткий, неодобрительный взгляд, добавила:

— Впрочем, как и для взрослых.

Она не знала, что Джон Уотерфорд уже зарезервировал для Элоизы номер в одном из самых роскошных ранчо-пансионатов [2] в окрестностях Рино. Они собирались прожить там вдвоем все полтора месяца, а может быть, и больше. Джон хотел научить Элоизу ездить верхом по-техасски.

— Твоя мама скоро вернется, Габриэла, — добавила мать-настоятельница гораздо более мягким голосом. — Вот увидишь — ты и не заметишь, как пролетит время…

Но все было бесполезно. Матушка Григория видела, что девочка охвачена паникой и что Элоизе на это ровным счетом наплевать. Она, похоже, даже не замечала состояния дочери.

В этой ситуации настоятельница приняла единственно верное решение. Выйдя из-за стола, она чуть заметно кивнула Элоизе в знак того, что та может идти, а сама шагнула к Габриэле.

— Веди себя хорошо, слышишь? — сказала Элоиза дочери, подтягивая перчатки и поправляя на плече сумочку. На губах ее появилась легкая улыбка — наконец она избавилась от этой вечной обузы. Выражение глубокого горя на лице дочери нисколько ее не тронуло — Элоиза откровенно радовалась близкой свободе.

— И не вздумай шалить, — добавила она строго. — Если я только узнаю, что ты не слушалась…

Они обе знали, что это значит в устах Элоизы, но Габриэле было уже все равно. Обхватив Элоизу обеими руками за талию, она зарыдала громко и безутешно, оплакивая и потерянного отца, и мать, которой у нее никогда не было. Одиночество, отчаяние, страх — такие безысходные, что их нельзя было описать словами, — все было в этом протяжном и тоскливом рыдании, способном заставить обливаться кровью даже каменное сердце. Но для Элоизы это по-прежнему ничего не значило, потому что у нее вовсе не было сердца. Во всяком случае, так подумала мать-настоятельница, наклоняясь к девочке и заглядывая в ее бездонные голубые глаза.

Она выждала еще немного, думая, что Элоиза хотя бы поцелует дочь на прощание, но та почти толкнула девочку в объятия настоятельницы.

— До свидания, Габриэла, — сказала она холодно и… отвернулась, встретившись со взглядом все понимающих глаз дочери. Именно в этот момент Габриэла поняла, что это такое, когда тебя бросают, и как это больно, когда тебя бросают… Больнее всего на свете.

Неожиданно она замолчала и стояла очень тихо и прямо, хотя рыдания продолжали сжимать ей горло.

Элоиза быстренько выскользнула за дверь.

Простучали по коридору каблуки ее туфель, и на несколько секунд воцарилась тишина. Тишина и одиночество окружали Габриэлу со всех сторон. Она медленно начала погружаться в них, как в бездонную пучину, но тут ее взгляд остановился на лице настоятельницы. Глаза мудрой женщины были словно два маяка во мраке, словно два светоча жизни, словно две руки, протянутых утопающему. И тут что-то произошло. Словно не взгляды, а души встретились в этот момент — встретились, разглядели и потянулись друг к другу.

В следующую секунду матушка Григория шагнула к судорожно всхлипывающей девочке и, не говоря ни слова, прижала ее к себе.

После недолгого колебания Габриэла тоже обхватила ее обеими руками. Она поняла или, вернее, почувствовала желание и способность старой настоятельницы защитить ее от этого жестокого мира, который нанес ей глубокую, почти неисцелимую рану. В этих объятиях были сила, нежность и любовь. Габриэла знала, что отныне может на них твердо рассчитывать. Девочка уткнулась лицом в грубую черную ткань накидки и снова заплакала. И эти очищающие слезы вымыли из ее души боль, страх, отчаяние и горечь невосполнимых потерь, которыми была полна маленькая жизнь Габриэлы. Здесь она была в безопасности — она твердо знала это и продолжала рыдать, но уже от счастья и чувства невероятного облегчения.

Глава 6

Первая трапеза Габриэлы в монастыре Святого Матфея оставила у нее двойственное впечатление. Все ей здесь было внове, все вызывало удивление и даже беспокойство, порожденное боязнью совершить какой-нибудь непростительный промах, однако, несмотря на это, Габриэла чувствовала себя очень уютно и не испытывала привычного гнетущего страха.

Перед трапезой все сестры в течение часа молились в монастырской церкви вместе с матушкой Григорией, и девочка была поражена их суровой сосредоточенностью и тишиной, в которой они внимали латинским молитвам. Но в трапезной те же самые сестры, которые казались ей совершенно одинаковыми, безликими и молчаливыми, почти мрачными, совершенно преобразились.

По случаю воскресенья сестрам разрешалось разговаривать во время еды, и огромная трапезная, в которую робко вошла Габриэла, оказалась полна весело щебечущими, улыбающимися, счастливыми женщинами.

В монастыре жили около двухсот монахинь и послушниц, причем большинство из них были не старше двадцати — двадцати пяти лет. Пожилых — ровесниц матушки Григории, было всего около полутора десятков, а совсем старых — и того меньше. Монахини преподавали в ближайшей школе или работали сиделками в одной из больниц. Разговоры за столом в основном вертелись вокруг медицины и смешных случаев на уроках, однако многие говорили и о политике или о простых домашних делах — начиная с того, как лучше приготовить тушеную морковь с чесноком и соей, и заканчивая кружевоплетением и шитьем.

Появление Габриэлы не осталось незамеченным, но внимание, проявленное к ней обитательницами монастыря, не было тягостным. К концу трапезы почти каждая из монахинь обменялась с ней шуткой, парой слов или просто улыбкой или приветливым взглядом. Даже самая старая сестра Мария Маргарита — та самая привратница, которую Габриэла сначала приняла за ведьму, — подошла к ней, чтобы погладить по голове. Вскоре Габриэла узнала, что, несмотря на устрашающую внешность, все в монастыре очень любили старую и мудрую тетушку Марию. В молодости, еще совсем юной девушкой, сестра Мария миссионерствовала в Африке и даже была ранена туземцами во время какого-то конфликта между племенами. В монастыре Святого Матфея она жила вот уже больше сорока лет и была высшим авторитетом в вопросах веры, благо Священное Писание знала назубок. В этом с ней не могла сравниться даже матушка Григория, на плечах которой лежали в основном хозяйственные и организационные заботы.

Но все это стало известно Габриэле гораздо позже; сейчас же она только удивлялась — удивлялась всему, что видела вокруг. Она, которая всю жизнь была одинока как перст, вдруг оказалась в настоящей семье, состоящей из двух сотен женщин, каждая из которых относилась к девочке тепло и дружелюбно, как к младшей сестре. Это , было так непривычно, что Габриэла даже растерялась.

Она не заметила ни одного злого или, по крайней мере, недовольного лица, и это тоже было неожиданно и странно. «Не могут же они все быть совершенно счастливыми. Так не бывает!» — подумала она и на всякий случай придвинулась поближе к матушке Григории, в которой по-прежнему чувствовала свою главную защитницу. После десяти лет жизни с Элоизой, больше всего напоминавшей хождение вслепую по минному полю, ей трудно было принять хорошее отношение как должное. Все ей казалось чуть ли не сном. И все же, с благодарностью кивая в ответ на добрые слова или называя свое имя, когда кто-то из сестер подходил познакомиться, Габриэла уже чувствовала, что ей здесь будет хорошо. Одни имена монахинь — сестра Элизабет, сестра Аве Регина, сестра Иоанна, сестра София, сестра Юфимия, сестра Энди, сестра Жозефа — звучали для нее как райская музыка.

— Добро пожаловать к нам, Габи, — сказала ей сестра Лиззи — молодая красивая женщина со светлой гладкой кожей и большими зелеными, смеющимися глазами. — Ты еще слишком молода, чтобы быть монахиней, но богу может потребоваться и твоя помощь.