Обещание - Стил Даниэла. Страница 82

— Простите, но мне трудно в это поверить, — вежливо возразила Марион. — Во всяком случае, одеваетесь и держитесь вы именно как жительница большого города.

Ее улыбка на первый взгляд была вполне светской, но так могла бы улыбаться барракуда, готовясь позавтракать нежной миногой.

— Спасибо за комплимент, — кротко ответила Мари и, не желая больше продолжать разговор на эту тему, раскрыла свою папку и достала оттуда довольно толстый альбом черной кожи, в котором находились копии ее самых удачных работ.

Альбом был достаточно большим и увесистым, и, беря его в руки, Марион несколько замешкалась. Именно в этот момент Мари заметила, как сильно дрожат у нее пальцы и как она на самом деле слаба — во всяком случае телесно.

Время обошлось с Марион Хиллард безжалостно; и Мари на мгновение отвела глаза, испугавшись, что ее самые страшные проклятия были услышаны. Но, как бы там ни было, она по-прежнему не испытывала к Марион ни сочувствия, ни жалости.

Когда Мари снова взглянула на мать Майкла, та уже вполне овладела собой. Перелистнув несколько страниц в альбоме, она подняла глаза и кивнула.

— Теперь я вижу, почему Бену Эйвери так хотелось, чтобы вы работали над оформлением нового медицинского центра. У вас много прекрасных работ, и выполнены они вполне профессионально.

Должно быть, вы уже давно занимаетесь фотографией?

Это был вполне невинный вопрос — во всяком случае, таковым он показался Мари. Она отрицательно покачала головой.

— Нет, в фотографии я, можно сказать, новичок. Раньше я была художницей — писала маслом пейзажи, портреты…

— Ах да, я и забыла… Бен упоминал об этом. — Марион произнесла эти слова удивленным тоном. Она и вправду была удивлена. Рассматривая чудесные фотографии в альбоме, она почти совсем забыла о том, что сидящая перед ней молодая красивая женщина может на самом деле быть Нэнси Макаллистер.

Отчего-то Марион вдруг стало не по себе. Все происходящее отдаленно напоминало ей жутковатые истории про оборотней. Нэнси Макаллистер стала оборотнем и превратилась в эту обворожительную русалку, которой дана власть погубить и ее, Марион, и Майкла. А самое страшное заключалось в том, что власть эту она дала ей сама, своими собственными руками…

Но это наваждение длилось только мгновение.

Марион Хиллард всегда была трезвомыслящей женщиной, живущей в реальном мире, в котором не было места суевериям и мистике. Почти не было…

— А почему вы оставили живопись, если не секрет? — снова спросила она. — Мне, откровенно говоря, не верится, что вы рисовали хуже, чем фотографируете.

— Мне тоже кажется, что я была не такой уж скверной художницей…

Мари мимолетно улыбнулась собеседнице. С ее точки зрения, их разговор был противоестественным и странным. Их как будто разделяло стекло с односторонней прозрачностью, какое бывает в полицейских участках. Сквозь это стекло Мари видела Марион Хиллард как на ладони, в то время как та не могла разглядеть ничего, кроме расплывчатого силуэта. Этим односторонним стеклом была новая внешность Мари и ее изменившаяся манера держаться, которые явно сбивали мать Майкла с толку. И, понадеявшись на этот надежный камуфляж, Мари решила, что может позволить себе расслабиться.

— Но фотография мне нравится больше, — сказала она. — Во всяком случае — сейчас.

— Почему же вы решили отдать ей предпочтение? — заинтересованно спросила Марион.

— Дело в том, что некоторое время назад моя жизнь изменилась настолько круто, что я фактически стала новым человеком, новой личностью. Живопись была частью моей прежней жизни, а ворошить прошлое было слишком больно. Поэтому я и решила оставить карьеру художницы. По крайней мере — пока.

— Простите, если я задала бестактный вопрос. — Марион поморщилась, как от физической боли. — Но, судя по тому, что я сейчас держу в руках, мир почти ничего не потерял от того, что вы решили сменить кисти и краски на фотоаппарат и пленку. Вы очень талантливый фотограф, мисс Адамсон. Позвольте задать вам еще один вопрос: кто помог вам сделать первый шаг? Должно быть, это был кто-то из здешних благотворителей, меценатов… Я знаю в Сан-Франциско многих достойных и щедрых людей… Может быть, вы могли бы назвать мне имя этого человека?

Но Мари только покачала головой и улыбнулась Марион Хиллард. Как ни странно, сейчас она не могла ни ненавидеть, ни презирать эту женщину, хотя, когда она шла на встречу с ней, у нее в душе не было ничего, кроме ненависти и горечи. Мари по-прежнему была очень далека от того, чтобы любить Марион, но ее злоба неожиданно остыла, а обида — улеглась.

Возможно, все дело было в том, что за этим безукоризненным самообладанием, за этим дорогим платьем и жемчугами Мари сумела разглядеть усталую и больную женщину, напудренное и нарумяненное лицо которой уже отдаленно напоминало посмертную маску. За внешним лоском явственно проступали признаки осеннего увядания, на смену которому уже идет холодная и беспощадная зима…

Тут Мари поняла, что слишком увлеклась размышлениями о личном, и попыталась вспомнить, о чем они говорили. Кажется, Марион что-то спросила… Ах, да!..

— Мне помог мой хороший друг, миссис Хиллард, — ответила она спокойно. — Я у него лечилась. Он убедил меня попробовать себя в фотографии, а когда у меня стало получаться, помог сделать первые шаги. Он здесь всех знает, и все знают его.

— Питер Грегсон… — Это имя прозвучало совсем негромко, как будто Марион Хиллард вовсе не собиралась произносить его вслух, и обе женщины надолго замолчали.

— Вы… вы знаете его?..

Мари была по-настоящему потрясена, поэтому на протяжении этой короткой фразы голос ее дважды сорвался. Она-то полагала себя в полной безопасности, но вот Марион почему-то назвала имя Питера, и Мари почувствовала себя так, словно балансирует над пропастью. Неужели она догадалась? Нет, невозможно, невероятно! Тогда откуда?.. Неужели Питер рассказал ей? Но нет, он никогда бы так не поступил.

— Я? Да, знаю…

Марион опустила голову и на некоторое время замолчала. Неожиданно она вскинула голову и посмотрела Мари прямо в глаза.

— Да, Нэнси, я хорошо знаю Питера Грегсона. Он неплохо над тобой поработал.