Обещание страсти - Стил Даниэла. Страница 29

— Время это пришло. И ты рискнула.

— Пожалуй, да.

— И сейчас жалеешь? — Ему хотелось получить честный ответ.

— Нет. Я очень рада. — Они снова улыбнулись друг другу, она вздохнула.

— Кизия, а что, если ты скажешь миру, тому миру, чтобы он катился ко всем чертям, и для разнообразия будешь делать открыто то, что захочешь? Неужели ты не можешь наконец предстать перед всеми как К.-С. Миллер?

— Зачем? Чтобы задохнуться от зловония, которое поднимется после этого? Чтобы читать все, что выплеснется на страницах газет? Они начнут мутить воду. Люди будут гоняться за статьями К.-С. Миллер только из-за Кизии Сен-Мартин. Меня отбросят, и я вернусь на восемь лет назад, в «Таймс». У моей тетушки начнутся припадки, у опекуна — сердечные приступы, а я буду чувствовать, что предала даже тех, кто жил до меня.

— Ради Бога, Кизия! Все эти люди либо мертвы, либо скоро умрут.

— А традиции? Они не умирают.

— И все на твои плечи, так? На тебя возложена благородная миссия поддерживать мир? Неужели ты не понимаешь, насколько все это дико? Здесь не викторианская Англия — это твоя жизнь, которую ты загоняешь в тупик. Твоя. Одна попытка, и твоя судьба может стать совершенно другой. Если ты уважаешь то, что делаешь, почему не рискнуть? Выйди из тупика и живи достойно. Или ты трусишь? — Казалось, он насквозь прожигал ее своим взглядом.

— Может быть. Не знаю. Я никогда не думала, что у меня есть выбор.

— И в этом твоя ошибка. У человека всегда есть выбор. Как жить. А может, ты просто не хочешь выбирать. Может, ты предпочитаешь прятаться и жить, как безумная, десятью жизнями. По мне. леди, это не стоит ломаного гроша, вот что я хотел вам сказать.

— Возможно, не стоит. Сейчас и мне так кажется. Но ты не понимаешь, что речь идет о долге, обязательствах, традициях.

— Долг в отношении кого? Подумай о себе, черт возьми! Тебе никогда это не приходило в голову? Ты собираешься провести всю свою жизнь Y. одиночестве, писать под чужим именем и встречаться на вечерах с этими тупоголовыми ослами? — Выпалив эту тираду, он замолчал, а она взорвалась:

— Какими ослами?

— Одного я видел с тобой на фотографии.

— Значит, ты знал?!

Он посмотрел на нее и кивнул:

— Знал.

— Так почему же не сказал мне? — На мгновение ее глаза вспыхнули. Она позволила ему проникнуть в святая святых своей жизни! Что за предательство?

— Как я мог сделать это? «Эй, леди, пока вы еще не взяли у меня интервью, хочу предупредить, что знаю ваше настоящее имя, поскольку читал о вас в прессе». И что после этого? Я подумал, что ты скажешь обо всем сама, когда будешь к этому готова, или не скажешь вовсе. А если бы тогда я объявил, что узнал тебя, ты уж разъярилась бы… А этого-то как раз мне и не хотелось.

— Почему? Боялся, что не попадешь в газеты? Не беспокойся, они послали бы кого-нибудь еще. Твоя история не пропадет, будь уверен. — Она почти глумилась над ним.

Тут Лукас схватил ее за руку столь неожиданно, что она вздрогнула.

— Но ведь я мог потерять тебя!

— Она надолго замолчала, Люк продолжал держать ее за руку.

— Разве это так важно?

— Очень. А сейчас ты должна решить, как жить дальше: продолжать лгать или сказать правду. Ты похожа на человека, которого ужасает одна только мысль, что кто-то придет и спросит, когда, где, с кем и что он делает. Кому какое дело? Пусть они увидят тебя! Покажи им, кто ты есть на самом деле. Или для тебя самой это загадка, Кизия? Думаю, что именно в этом суть. Может быть, К.-С. Миллер столь же фальшива, как Мартин Хэллам или Кизия Сен-Мартин.

— Да пошел ты к дьяволу! — выкрикнула она, вырывая руку. — Тебе чертовски легко сидеть здесь и рассуждать. Тебе абсолютно нечего терять. Ты ничто, откуда тебе знать, как все это выглядит на самом деле? Ты… ты-то можешь делать все, что тебе заблагорассудится.

— Разве? — Его голос вновь стал мягким, как атласная ткань. — Хорошо, теперь послушайте меня, мисс Кизия Сен-Мартин. Будь я проклят, но о долге знаю побольше вашего. Только мой долг не распространяется на мумии из высшего общества. Я в долгу перед живыми людьми, перед парнями, с которыми съел не один пуд соли, перед теми, кого некому защитить, кто не имеет родных, чтобы нанять адвоката, — о них никто не помнит, и никто им не помогает. Я знаю, кто они, сидящие на каменном полу в ожидании свободы, запертые в тюремных камерах, забытые на годы. Некоторые из них проводят так всю свою жизнь, Кизия. И если я, черт побери, не помогу им, этого не сделает никто. Они — мой долг. Они реальны по крайней мере, и я счастлив, что должен им, и не боюсь. Не боюсь потому, что так хочу. Ради них я рискую своей шкурой — ведь меня могут упрятать вместе с ними всякий раз, как только я раскрываю рот в их защиту. Поэтому не рассказывай мне ни о долге, ни о том, что мне нечего терять. Я мог бы вновь жениться, наплодить детей и жить где-нибудь на лоне природы. Кизия, если ты не веришь в то, чем живешь, откажись от такой жизни. Все просто. В любом случае тебе не открутиться — придется заплатить высокую цену. Ты думаешь, что решишь эту проблему, если заклеймишь себя за потраченные впустую годы, а затем продолжишь игру, из которой давно выросла. Если ты покончила с такой жизнью — прекрасно. Если нет — к чему все это?

— Я действительно не знаю. Я ведь не такая, как ты…

— Ты такая, какой захочешь стать. Все это отговорки. Ты просто ищешь легкий выход. Тебе нужна индульгенция, дарующая свободу, человек, который за руку выведет из неволи. Отлично, может, нечто такое и произойдет. А если нет? Вполне возможно, что тебе придется решать все самой, как и многим другим.

Девушка молчала, и Люку захотелось поддержать ее. Он сознавал, что обрушил на нее слишком большую дозу, но остановиться не мог. Сейчас, когда она позволила ему заглянуть в приоткрытую дверь, он должен сказать ей, что там увидел. Ради них обоих. Но прежде всего ради нее.

— Я не хотел топтать тебя, малышка…

— Это надо было сказать.

— Я понимаю, какие трудности тебе приходится преодолевать, и ты права, считая, что мне намного легче. Мне постоянно говорят, насколько я ужасен. Говорят не те, что досрочно освободились, — говорят друзья. А это большая разница. То, что ты пытаешься сделать, намного сложнее. Победа дается в борьбе. Разрыв с домом — это еще не победа. Но она может прийти… позже. Много позже. Но ты добьешься. Ты уже на полпути к успеху, хотя об этом и не догадываешься.

— Ты так думаешь?

— Я уверен. Ты сумеешь. Но мы оба знаем, что это тернистый путь. — Наблюдая за ней, он вновь поразился тому, что услышал. Глубинные тайны ее души, исповедь о семье и сумасбродная теория о традициях и предательстве. В сущности, это было не в диковинку и все же интриговало. Она — продукт странного и чужого мира, своеобразный гибрид.

— Между прочим, куда ведет тебя свобода? В Сохо? — Ему хотелось знать, но она рассмеялась.

— Не будь смешным. Я прекрасно провожу там время, но это нечто нереальное. Даже мне это известно. Просто помогает выжить. Ты знаешь, что единственное, что действительно реально, — это К.-С. Миллер.

— Это газетная строка, а не человек. Человек — ты, Кизия. Думается, ты забыла об этом. Может, умышленно.

— Может, мне следовало забыть. Взгляни на мою жизнь, Люк. Не жизнь, а игра, причем играть становится все труднее. Все — сплошная игра. Игра партий, комитетов, игра в Сохо, игра в сплетни на газетных страницах. Все — игра. Я устала жить в мире, состоящем всего лишь из восьмисот человек. А в Сохо я тоже не вписываюсь.

— Почему? Не твой класс?

— Нет, просто не мой мир.

— Тогда не браконьерствуй там. Создай собственный. Сумасшедший, хороший, плохой — какой хочешь. Но который тебя устраивает. Ты диктуешь правила. Не афишируй их, если не считаешь нужным, но по крайней мере попробуй уважать собственную жизнь. Не выставляй себя на продажу, Кизия. Ты слишком хороша для этого. Мне кажется, ты уже поняла, что созрела для выбора.

— Я знаю. Поэтому и хватило мужества пригласить тебя сюда. Я должна была это сделать. Ты хороший человек, я уважаю тебя. Не оскорблю больше ни ложью, ни уклончивостью. Не хочу оскорблять и себя подобным образом. Полное доверие.