Пять дней в Париже - Стил Даниэла. Страница 4

Однако отец не выполнил своего обещания и не приехал. За неделю до свадьбы он попал в аварию на тракторе и слег с поврежденной спиной и сломанной рукой, в то время как Мюриэл вот-вот должна была родить четвертого ребенка. Она приехать не могла, а ее муж Джек решил не оставлять ее ради путешествия в Нью-Йорк. Поначалу Питер чувствовал себя из-за этого очень несчастным, но потом, как и всегда в его новой жизни, водоворот бизнеса снова захватил его, заставив забыть о тяготах своих близких.

На медовый месяц они поехали в Европу, а потом долго никак не могли выбраться в Висконсин. У Кэти или у Фрэнка вечно были какие-то планы, требовавшие присутствия Питера. Несмотря на все их обещания и добрые намерения, в течение целого года Питер так и не смог познакомить Кэти с отцом и сестрой. Но он дал отцу слово, что приедет на Рождество, и на этот раз его ничто не могло остановить. Он даже Кэти не говорил об этом своем плане, думая ее удивить. Вообще Питер начинал подозревать, что это единственный способ выбраться туда.

Но когда перед самым Днем благодарения отец Питера умер от сердечного приступа, его сына переполнили противоречивые эмоции. Он чувствовал вину, скорбь и сожаление из-за всего того, что он не сделал, хотя и хотел. Получилось так, что Кэти так ни разу и не увидела своего свекра:

Питер взял ее с собой на похороны. Эта унылая процедура происходила под проливным дождем. Питер с женой стояли по одну сторону могилы, а рыдающая Мюриэл, окруженная мужем и детьми, – по другую. Контраст между жителями деревни и городскими щеголями был совершенно очевиден. Питер был поражен тем, насколько он отдалился от своих корней, как далеко отошел от родных после своего отъезда, как мало у них теперь общего. Кэти явно было неуютно рядом с родственниками своего мужа, о чем она не преминула ему сообщить. И Мюриэл была на удивление холодна с ней, хотя вообще-то ей это было несвойственно. Когда Питер указал на это своей сестре, та неловко пробормотала, что Кэти совсем из другого мира. Будучи женой Питера, она даже не познакомилась с его отцом. Одетая в дорогое черное пальто и отделанную мехом шляпу, она, казалось, была очень раздражена тем, что ей пришлось приехать в такую глушь, и Мюриэл это заметила, окончательно расстроив своего брата. Они даже поссорились из-за этого, и в конце концов оба расплакались. Чтение завещания только усугубило и без того напряженную ситуацию. Отец оставил ферму Мюриэл и Джеку, и Кэти не смогла скрыть своего гнева в тот момент, когда адвокат закончил чтение последней воли покойного.

– Как он мог с тобой так поступить? – спрашивала она Питера, оказавшись с ним наедине в его старой спальне, где дощатый пол был застелен линолеумом, а стены покрыты потрескавшейся расписанной штукатуркой. Это мало напоминало дом, который Фрэнк купил им в Гринвиче. – Он же лишил тебя наследства!

Кэти была возмущена до глубины души, и Питер попытался как-то объяснить ей происшедшее. Он понимал это гораздо лучше своей жены.

– Это все, что у них есть, Кейт. Это жалкое, забытое Богом место. Здесь вся JHX жизнь. У меня есть карьера, хорошая работа, ты. Мне не нужна ферма. Я никогда не хотел владеть ею, и папа это знал.

Питер не считал это неуважением или несправедливостью. Он хотел, чтобы ферма досталась Мюриэл. Для них она значила все.

– Ты мог бы продать ее и разделить с ними деньги, чтобы они могли переехать в более симпатичное место, – оскорбленно ответила Кейт, заставив Питера еще раз убедиться в том, что она ничего не понимает.

– Они этого не хотят, милая, и скорее всего именно этого папа и боялся. Он не желал, чтобы мы продавали ферму. На то, чтобы купить ее, он потратил всю жизнь.

Кейт не стала ему говорить, каким бедствием, по ее мнению, это было, но ее мысли были написаны у нее на лице, и между супругами воцарилось молчание. Кейт считала, что ферма в еще худшем состоянии, чем выходило из рассказов Питера. Она почувствовала облегчение от сознания того, что они никогда больше сюда не вернутся. После того как старый Хаскелл лишил своего сына наследства, ей больше нечего было сказать. Кейт решила, что Висконсин стал частью отдаленного прошлого. Ей хотелось, чтобы Питер поскорее уехал отсюда.

Мюриэл все еще казалась очень расстроенной, когда они возвращались в Нью-Йорк, и у Питера возникло странное чувство, что он прощается не только с отцом, но и с ней тоже. Кейт как будто только это и было нужно, хотя она ни разу не сказала ему об этом в открытую. Его жене словно хотелось, чтобы он был связан только с ней, чтобы его корни и его пристрастия, его верность и любовь – все принадлежало ей. Казалось, Кейт ревнует его к Мюриэл и к тому куску его жизни, который она собой воплощает. То, что Питер не получил свою долю в имуществе отца, было хорошим поводом покончить с этим раз и навсегда.

– Ты правильно сделал, что уехал отсюда несколько лет назад, – тихо сказала Кейт, когда они ехали обратно. Она делала вид, что не замечает слез, лившихся по щекам Питера. Ей хотелось только одного – добраться до Нью-Йорка как можно быстрее. – Питер, здесь тебя ничто не держит, – твердо добавила она.

Он хотел было возразить жене, сказать ей, что она не права, но он знал, что это не так, что Кейт все правильно почувствовала, и теперь ему не оставалось ничего другого, как испытывать чувство вины. Он больше не принадлежал своей родине. Он никогда ей не принадлежал.

И когда в Чикаго они сели в самолет, он почувствовал облегчение, прокатившееся по его телу сладкой волной. Ему снова удалось сбежать. На каком-то глубинном душевном уровне он страшно боялся того, что отец оставит ферму ему и он будет вынужден управлять ею. Но отец оказался мудрее, чем думал Питер, и лучше него знал, что его сыну это не нужно. Родительская ферма больше не волновала Питера Хаскелла. Она ему не принадлежала и не могла его поглотить, чего он так страшился. Наконец-то он был свободен. Теперь это была головная боль для Джека и Мюриэл.

И когда самолет, оторвавшись от земли, взял курс на аэропорт Кеннеди, Питер вдруг понял, что сама ферма и все, что она собой символизировала, осталось позади. Оставалось надеяться только на то, что вместе со всем этим он не потерял и сестру.

Во время полета он молчал и в течение нескольких последовавших после этого недель так же молча оплакивал своего отца. Питер почти не делился своими переживаниями с Кейт, по большей части из-за того, что она, как ему казалось, не хочет этого слышать. Пару раз он позвонил Мюриэл, но она всегда была занята детьми или помогала Джеку по хозяйству. На разговоры у нее времени не хватало, но когда однажды она все-таки улучила минутку, Питеру совсем не понравилось то, что его сестра говорила про Кэти. Критические замечания Мюриэл в адрес его жены еще сильнее расширили пропасть между ними, и через некоторое время Питер перестал ей звонить. Он целиком погрузился в работу и нашел убежище в том, что происходило в его кабинете. Его дом был здесь. Вся его жизнь в Нью-Йорке казалась ему совершенной. Он идеально вписался в «Уилсон-Донован», в круг новых друзей, в общественную жизнь, которую вела Кейт. Как будто он родился здесь и ничего иного у него до этого не было.

Нью-йоркские друзья считали Питера своим. Он был интеллигентным и остроумным человеком, и окружающие смеялись над ним, когда он говорил, что вырос в деревне. В большинстве случаев ему просто никто не верил. Он был больше похож на бостонца или жителя Нью-Йорка. И у него очень хорошо получалось делать все то, что от него ожидали Донованы. Фрэнк настоял на том, чтобы они жили в Гринвиче, штат Коннектикут, как он сам. Он хотел, чтобы «его детка» была поближе к нему, да и сама Кэти к этому привыкла и не мыслила свою жизнь иначе. «Уилсон-Донован» размещалась в Нью-Йорке, и у молодых была там квартира, но вообще Донованы всегда жили в Гринвиче, в часе езды от Нью-Йорка. Питер быстро привык каждое утро вскакивать в поезд вместе с Фрэнком. Ему нравилось в Гринвиче, он полюбил их дом и свою жизнь с Кэти. В основном они прекрасно общались друг с другом, и единственным поводом для разногласий было то, что, по мнению Кейт, Питер должен был бы получить в наследство ферму и продать ее. Но они давно уже перестали спорить на эту тему, уважая суждения друг друга.