Только раз в жизни - Стил Даниэла. Страница 1

Даниэла Стил

Только раз в жизни

Поверь мне, в жизни только раз

момент любви находит нас.

Много их, лишь к нам слепых.

Но если ты силен и храбр, правдив и смел

И рядом случай пролетел,

Не дай ему уйти, ведь нам не знать его пути;

Любовь исчезнет поутру, а ты сжимаешь пустоту.

Услышишь сердцем, как судьба даст знать тебе в окошко:

Не бойся, крошка, платить сполна.

Любви цена мала всегда,

какой бы ни была,

Любой ценой узнай любовь, она лишь раз находит нас.

Глава 1

Когда в рождественский сочельник в Нью-Йорке идет снег, город внезапно преображается. Если посмотреть из окна на Центральный парк, можно видеть, как постепенно все окутывает белая снежная пелена, все кажется таким неподвижным, таким спокойным. Однако ниже, на улицах, по-прежнему шумит большой город: гудки машин, людская речь; только гул шагов, транспорта, всеобщей спешки становится приглушенным, как бы неясным.

В последних часах ожидания Рождества есть какое-то замечательное напряжение, готовое вот-вот взорваться смехом и подарками... Прохожие спешат домой с охапками пакетов в руках, уличные певцы колядуют, бесчисленные Санта Клаусы, подвыпившие и румяные, радуются, что наступил последний вечер их торчания на холоде, мамы крепко держат за руку детишек, беспокоятся, чтобы те не упали, улыбаются и смеются. Все торопятся, все взволнованны, всех в этот неповторимый вечер объединяет одно... Веселого Рождества!.. – машут швейцары, радуясь рождественским чаевым. Через день, через неделю возбуждение будет забыто, подарки развернуты, ликер выпит, деньги истрачены, но в сочельник еще ничто не закончилось, все только начинается. Для детей кульминация месяцев ожидания, для взрослых безумного периода покупок, столпотворения, поиска подарков... время свежих, как падающий снег, надежд, ностальгических улыбок, воспоминаний далекого детства и юности. Время воспоминаний, надежды, любви.

Снег шел не переставая, и движение на улицах стало наконец затихать. Сильно похолодало, и только редкие пешеходы брели по снегу, хрустящему у них под ногами. То, что днем было слякотью, теперь превратилось в лед, который скользил, скрытый шестью дюймами свежего снега. Ходить стало опасно, и к семи часам движение совсем замерло. Воцарилась непривычная для Нью-Йорка тишина. Лишь изредка сигналили автомобили да случайные прохожие звали такси.

Голоса дюжины людей, расходившихся с вечеринки из дома № 12 по 64-й улице, звучали как веселый колокольный перезвон. Они смеялись, пели, так как чудесно провели время. На вечеринке были и жженка, и глинтвейн, шампанское лилось рекой, была огромная елка и много попкорна. Уходя, каждый получил небольшой подарок: кто флакончик духов, кто коробку конфет, кто миленький шарфик или книгу. Принимали гостей бывший литературный обозреватель газеты «Нью-Йорк таймс» и его жена, известная писательница. Среди приглашенных были подающие надежды писатели, известные пианисты, выдающиеся красавицы и умы Нью-Йорка. Все они собрались в большой гостиной их городского дома, где дворецкий и две служанки разносили закуски и напитки. Это была традиционная вечеринка в сочельник, продолжавшаяся обычно до трех-четырех часов утра. В числе немногих, кто покинул ее незадолго до полуночи, была миниатюрная блондинка в большой норковой шапке и длинной темной норковой шубе. Всю ее фигуру окутывал густой шоколадного цвета мех, а лицо едва виднелось из-под воротника. Она на прощание помахала своим друзьям и пошла домой пешком, а не поехала вместе с ними. В этот вечер она видела достаточно людей, и теперь ей нужно было побыть одной. Ей всегда было тяжело во время рождественского сочельника. Многие годы она проводила его дома, но в этот вечер решила поступить иначе: ей захотелось повидать друзей, хотя бы ненадолго, и все были удивлены и обрадованы ее появлением.

– Рады видеть тебя, Дафна. Наконец-то ты вернулась в Нью-Йорк. Работаешь над книгой?

– Я только начала.

Большие голубые глаза излучали доброту, а нежная свежесть лица маскировала ее возраст.

– И это значит, что ты закончишь ее на следующей неделе?

Было известно, что обычно она пишет очень быстро. Весь же прошедший год был посвящен работе над фильмом.

Веселая улыбка ответила на привычную шутку. Зависть... любопытство... уважение. Она была женщиной, которая вызывала все эти чувства, целеустремленной, решительной, заметной в литературных кругах, хотя по-настоящему в них не вращалась. Всегда казалось, что она чуть в стороне, недосягаема, когда же смотрела на вас, возникало ощущение, что она касается самой души. Словно видит все и в то же время как бы не хочет быть замеченной. Когда ей было двадцать три года, она была общительной, веселой, неистовой... защищенной, счастливой. Теперь стала спокойнее, веселость таилась лишь в глубине ее глаз.

– Дафна!

На углу Медисон-авеню она быстро обернулась, услышав сзади шаги, приглушенные снегом.

– А, Джек!

Это был Джек Хокинс, главный редактор ее нынешнего издательства «Харбор и Джонс». Его лицо покраснело от холода, светло-голубые глаза слезились на ветру.

– Может, подвезти?

Она покачала головой, улыбнулась и опять поразила его своей миниатюрностью, которую подчеркивала огромная норковая шуба. Руками в черных замшевых перчатках Дафна придерживала воротник.

– Нет, спасибо. Мне правда хочется пройтись. Я живу недалеко.

– Но уже поздно.

При виде нее ему хотелось ее обнять, как, впрочем, и другим мужчинам. Но он никогда этого не делал. В свои тридцать три ей все еще можно было дать двадцать пять, а порой и двенадцать... Трепетная, свежая, нежная... но не только в этом дело. В ее глазах сквозила тоска независимо от того, каким бы эффектным ни было лицо. Дафна была одинокой женщиной, хотя этого не заслуживала. Но жизнь была несправедлива к ней, и ее уделом стало одиночество.

– Сейчас полночь, Дафф... – Он не решил, присоединиться ли к медленно удалявшейся остальной компании.

– Сегодня сочельник, Джек. И ужасно холодно. – Дафна усмехнулась, и чувство юмора проснулось в ней. – Я не думаю, что сегодня меня кто-то будет насиловать.

Он улыбнулся:

– Нет, но ты можешь поскользнуться и упасть на лед.

– Ну да! И сломаю руку, и не смогу несколько месяцев писать, ты об этом? Не беспокойся. Следующую вещь я сдаю только в апреле.

– Ну поедем, умоляю тебя. Выпьешь с нами.

Она поднялась на цыпочки и поцеловала его в щеку, похлопав по плечу.

– Иди. Не беспокойся. Я просто не хочу.

После этого она помахала ему, повернулась и быстро пошла по улице, уткнув подбородок в шубу, не глядя ни вправо, ни влево, не обращая внимания на витрины магазинов и лица редких прохожих. Ветер обвевал ее лицо, и ей было лучше, чем на вечеринке. Подобные встречи, как бы они ни были приятны, сколько бы там ни было знакомых, всегда были одинаковы и утомляли ее. Но в тот вечер ей не хотелось оставаться одной в своей квартире, не хотелось возвращаться мыслями к событиям этого года... не хотелось... это было невыносимо... Даже теперь, когда снежинки покалывали лицо, воспоминания возвращались, и она ускоряла шаг, словно хотела обогнать их.

Почти инстинктивно она добежала до перекрестка, взглянула, нет ли машин – их не было, – и не стала дожидаться зеленого сигнала светофора... словно рассчитывая, что если будет бежать достаточно быстро и перебежит улицу, то ей удастся оставить позади воспоминания. Но они всюду неотступно следовали за ней... особенно в этот рождественский сочельник.

Перебегая Медисон-авеню, Дафна поскользнулась и чуть не потеряла равновесие. На углу она резко повернула налево, чтобы пересечь улицу, и не заметила длинный красный, набитый людьми автомобиль-универсал, спешивший проскочить на зеленый свет. Раздался крик женщины, сидевшей рядом с водителем, глухой удар, возглас кого-то из пассажиров, странно завизжали по льду колеса, и машина наконец остановилась. Наступила тишина. А потом все дверцы сразу открылись, и полдюжины человек выскочили наружу. Голоса, слова, крики – все умолкло, когда водитель, подбежав к ней, остановился. Женщина, лежавшая на мостовой, напоминала маленькую порванную тряпичную куклу, брошенную лицом в снег.