Воспоминания - Стил Даниэла. Страница 52

В восемь часов утра за ними прибыла машина, чтобы отвезти в Гавр. Чемоданы уже были собраны и ожидали в холле. Рядом с ними стояли Мари-Роза и Пьер, очень расстроенные, напряженные и бледные. Мари-Роза то и дело прикладывала к глазам платок, а на лице Пьера, когда он в последний раз пожимал руку Брэду, застыло грустное выражение, какое бывает у отца, навсегда расстающегося с сыном. Впервые за последние годы они с такой любовью относились к людям, на которых работали, и вот теперь молодая пара, пробудившая в них эту любовь, стояла перед ними, также сожалея о разлуке.

Для Брэда это означало конец одной эры и начало нового периода в жизни. Он отлично это понимал. Во время войны он стал просто человеком с самым заурядным именем Фуллертон. В армии это имя никому ничего не говорило. Фуллертон? Ну и что? Но теперь он возвращался в Америку. Брэдфорд Джервис Фуллертон III и все такое прочее. Он увидит мать, отца, братьев, друзей, отправится на свадьбу к Грегу, попытается объяснить, почему остается в армии, почему ему это подходит и нравится и почему он не собирается покидать ее. Ему придется объяснить, почему у него нет желания заниматься политикой, как отец, или же работать в семейной юридической фирме, почему он так уверен в правильности своего выбора. Он также отлично понимал, что ему придется ответить и на молчаливый вопрос, который никто не посмеет задать вслух: почему он женился на Сирине? Теперь, когда они покинули безопасный уют семейного очага в Европе, он чувствовал себя готовым защитить ее. В особенности теперь, когда она носит его ребенка. Но если бы Сирина и не была беременна, он все равно мечтал бы сделать для нее переезд максимально безболезненным, отлично понимая, что первые дни общения с его матерью, вероятнее всего, окажутся для нее очень трудными. Но Брэд не сомневался, что даже его властолюбивая мать капитулирует перед обаянием Сирины. Впрочем, если этого и не произойдет, ему на это совершенно наплевать. Отныне его сердце полностью принадлежало Сирине. После долгих лет, проведенных в армии, семья казалась ему чем-то менее важным, менее реальным.

Все это всплыло в голове Брэда, когда он обменивался последним рукопожатием с Пьером, склонился расцеловать в обе щеки Мари-Розу, что за мгновение перед ним проделала Сирина.

– Обещаете прислать нам фотографии малыша?

То же самое попросила Марчелла накануне вечером, когда Сирина разговаривала с ней по телефону.

– Дюжину снимков, обещаю.

Сирина пожала руку Мари-Розе, а затем провела по едва заметно увеличившемуся животу. Брэд уже не оставлял без внимания ее живот, почти ежедневно проверяя, как он подрастает, а она подтрунивала над его влюбленностью к сыну.

– К дочери, – неизменно поправлял он, а Сирина радостно смеялась. Ей хотелось родить мальчика, чтобы он унаследовал его имя, Брэд же всегда заявлял, что ему наплевать на имя и единственное, о чем мечтает, – это о маленькой девочке, которая была бы ее точной копией.

Они обменялись последними рукопожатиями со стариками и сели в машину. Когда они проезжали по авеню Гочи в направлении площади Звезды, Сирина на миг положила голову на плечо Брэду, как когда-то в Риме, и подумала, увидит ли она когда-нибудь эти ставшие знакомыми места.

– Ты в порядке?

Брэд озабоченно посмотрел на нее. Однако Сирина кивнула и улыбнулась.

– Отлично. – Затем, бросив взгляд а окно, добавила: – Просто я прощалась… еще раз.

Брэд нежно сжал ее руку.

– Ты уже много раз прощалась, любовь моя. – Он заглянул ей в глаза. – Надеюсь, теперь мы устроимся и у нас будет свой дом. По крайней мере на время. – Он предполагал, что сможет остаться в Сан-Франциско лет на пять, может быть, даже дольше. – Мы устроим замечательный дом для нашего ребенка, пустим корни, обещаю. – И, еще раз взглянув на жену, добавил: – Ты будешь очень тосковать по своему дому, любимая?

– О Париже?

– Я имел в виду все, не только Париж… Европу.

– Да, Брэд. Я все время боялась войны, волновалась за бабушку, смогу ли когда-нибудь вернуться в Венецию или Рим. Я чувствовала себя словно в тюрьме, когда была в монастыре. Теперь все будет совершенно иначе.

Правда состояла еще и в том, что у нее теперь никого не было в Европе. Кроме разве что Марчеллы. Единственный близкий человек, который был у Сирины, – это муж, и она понимала, что ее место рядом с ним. Вчера она позвонила Марчелле и сказала об отъезде. Она рассказала ей и о малыше. Марчелла так обрадовалась, что смеялась и плакала. Однако она отказалась от приглашения Сирины поехать с ними в Штаты. У Сирины теперь есть Брэд, а Марчелла чувствовала, что ее место в Риме.

– На этот раз все по-другому. – Сирина пожала плечами и улыбнулась. – Мне грустно уезжать отсюда, но только потому, что я привыкла жить здесь, потому что мне все тут знакомо, потому что я говорю на этом языке.

– Не глупи, ты говоришь по-английски почти так же, как и я. Должен признать, – он улыбнулся жене, – даже лучше.

– Я не об этом. Здесь меня понимают, понимают мою жизнь, мой характер, мою душу. В Штатах все иначе. Там люди не такие, как мы.

– Да, пожалуй, ты права.

Брэд знал, что многие в Америке не поймут ее прошлого. Даже не утрудят себя попыткой представить, какие прекрасные творения окружали ее с самого детства: уникальные скульптуры, панно, картины, дворцы в Венеции и Риме – все это составляло ее детское окружение, а также люди, с которыми она общалась, образ ее жизни. Всего этого она лишилась. Но огромная часть прошлого и пережитого проникла в ее кровь, стала неотъемлемой частью ее личности. Брэд очень долго мучился вопросом, насколько все это может вписаться, влиться в его культуру. Это-то и служило одной из причин, почему он не слишком торопился возвращаться обратно в Америку. Но теперь этот момент настал, и для того, чтобы сделать этот переход постепенным, более легким, он решил использовать часть своего отпуска. Брэд взял билеты на «Либертэ» – океанский лайнер, который по окончании войны реквизировали у Германии и передали Франции. Им предстояло пересечь Атлантику в каюте первого класса, расположенной на одной из верхних палуб.