Возвращение - Стил Даниэла. Страница 40

Наступил четверг, на который был назначен ленч с Энгусом. Я немного тревожилась из-за работы, но не слишком. Стоял ясный, солнечный осенний день. Я чувствовала себя неплохо и находилась в хорошем расположении духа.

Я вошла в ресторан, когда часы показывали три минуты второго. Энгус уже ждал меня в баре, как всегда, холеный, ухоженный, в костюме от Билла Бласса. Волосы на макушке начинали редеть, но умелый парикмахер ловко замаскировал намечавшуюся плешь. Едва я переступила через порог, как лицо Энгуса расплылось в улыбке.

— Джиллиан! Чудесно выглядишь! Просто божественно. Замечательный загар. И прическу сменила, не правда ли, дорогая?

После сто сорок седьмого «Джиллиан, дорогая» я набралась храбрости и спросила, нельзя ли мне вернуться под священные своды «Декора», и получила отказ. Грациозный, элегантный, очаровательный отказ, сопровождавшийся лучезарной улыбкой, которая должна была подсластить пилюлю. Он ужасно сожалеет, он был бы рад, но… Ему страшно неприятно, однако… В делах застой… Я и сама не обрадовалась бы, если бы вернулась… В чем-то он был прав, но я нуждалась в работе и обратилась к нему первому. Мне бы хотелось снова оказаться сотрудником редакции, но уж если ты уходил из «Декора», то уходил навсегда. Как из монастыря или материнского лона, куда невозможно вернуться.

Тем не менее ленч прошел не без приятности. В запасе оставался Джон Темплтон, встреча с которым была назначена на следующий день. Не в пример четвергу пятница принесла с собой проливной дождь и отвратительное настроение. Я понимала, что «Жизнь женщины» — мой последний шанс.

Втиснувшись в автобус, я мечтала о второй чашке кофе, которая помогла бы мне окончательно проснуться. Со всех сторон меня окружали деловитые люди, думавшие только о своем бизнесе. Господи, скорее бы все кончилось! Нужно собраться, сделать вид, что ты ни в чем не нуждаешься, что в твои паруса дует попутный ветер, и тогда на тебя свалится работа, словно спелое яблоко на сэра Ньютона. Стоит признаться, что в чем-то нуждаешься, как тебе конец. Взгляд сразу станет безнадежным, вид болезненным, и прости-прощай, яблоко! Нужда отпугивает людей. Кому нужен бедный, голодный нищий, просящий милостыню на углу? Ты сочувствуешь ему, но брезгуешь подойти близко, потому что боишься, как бы его «болезнь» не передалась тебе. А вдруг нужда заразнее чумы? Своя рубашка ближе к телу…

В десять минут десятого я стояла у мраморного подъезда «Жизни женщины». Рядом с дверью красовались бронзовые буквы и цифры: «353 Лексингтон». Висевшие в вестибюле люстры покрывал слой пыли. Я, волнуясь, направилась ко второму из четырех лифтов, нажала на кнопку и представила себе, что через час выйду из редакции с удостоверением сотрудника в кармане.

Девять часов двенадцать минут. Третий этаж… Привратник…

— Миссис Форрестер? Присаживайтесь, пожалуйста. Секретарь мистера Темплтона сейчас выйдет.

Семь экземпляров журнала «Лайф», два выпуска «Холидей» и все последние номера «Жизни женщины» лежали на низком столике рядом с кушеткой Ногахайда, этого эпигона Миза ван дер Роэ [10] . Седьмая сигарета за утро, второй приступ тошноты — короткое напоминание о беременности, влажные ладони… Наконец появляется улыбающаяся девица примерно моего возраста, по виду родом откуда-нибудь из Кливленда, и приглашает меня пройти к «мистеру» Темплтону. В сравнении с ней я начинаю чувствовать себя юной, глупой, невежественной и абсолютно никчемной. У нее ведь есть работа, а у меня — увы…

Ну же, Джиллиан, соберись! Эти три нескончаемых коридора — всего лишь дешевая попытка произвести впечатление на посетителя. После второго коридора я окончательно перестала ориентироваться в пространстве. Вот и приемная. Бежевое на бежевом, большая оранжевая пепельница на письменном столе «мисс Кливленд», еще одно кресло а-ля Миз ван дер Роэ и дверь. Дверь с большой буквы. В проеме стоял улыбающийся Джон — жилистый, нервный, энергичный и приветливый. Он втащил меня в кабинет, закрыл дверь, предложил кофе, раскурил трубку, задал несколько ничего не значащих вопросов, перечислил все достопримечательности Сан-Франциско и всячески изображал начальника-друга, радушно встречающего блудную дочь, бывшую внештатную сотрудницу, вернувшуюся под родимый кров. Можно было слегка подыграть ему. Я знала, как это делается. Если он и дальше будет строить из себя Друга с большой буквы, тогда все о'кей. Я расслабилась, посмотрела в окно, поинтересовалась здоровьем его детей, поделилась впечатлениями от Нью-Йорка и спросила, как «Жизнь женщины» справляется с кризисом, охватившим средства массовой информации. Все это говорилось с ленцой, между прочим, как принято в беседах коллеги с коллегой. Какое там интервью? Боже упаси! О поисках работы не было и речи.

Завязался приватный разговор о делах, о том, что одни «книжки» вот-вот закроются, а другие хоть и держатся на плаву, но испытывают серьезные трудности, «как все мы знаем».

Когда я допивала вторую чашку кофе, Джон вдруг умолк на полуслове, с минуту смотрел на меня, а потом спросил:

— Джиллиан, почему ты вернулась?

Хмм-м… Джон Темплтон не был моим близким другом, которому можно рассказать всю правду и поплакаться в жилетку. По крайней мере такого желания у меня не возникало. Что сказать? Пришлось вернуться? Захотелось? Соскучилась по Нью-Йорку? Единственное, что могло сойти за правду, собственно, и было правдой: я приехала искать работу и хочу вернуться в «Жизнь женщины». Ни одно из этих объяснений никуда не годилось, и последнее — меньше всего. Прошло лет восемь, прежде чем я подняла глаза и произнесла то, что пришло в голову:

— Надо было на время уехать из Сан-Франциско. Думаю, вскоре вернусь обратно.

Сию глубокомысленную фразу можно было толковать и так и сяк. В общем, причины личные, понятно? Как ни странно, Джона это удовлетворило. Он только спросил, надолго ли я приехала. Этого я и сама не знала. Месяцев на шесть, не меньше. Может, на год-другой… Все зависит от того, как сложится моя жизнь в Нью-Йорке.

— Нужна работа?

— Да… Нет. Я позвонила просто потому, что мне нравится «Жизнь женщины». Возвращаться в рекламное агентство не хочется, а все журналы, как ты сам сказал, дышат на ладан. Я подумала, что, если позвоню тебе, хуже не будет.