Звезда - Стил Даниэла. Страница 2

Она уже видела вдалеке их дом, когда услышала визгливый голос бабушки, зовущей ее с крыльца кухни: «Кри-и-сте-ел!» Ее имя, казалось, эхом отдается по всей долине, она засмеялась и помчалась к дому – длинноногая девочка с развевающимися за спиной волосами.

– Кристел!

Девушка приближалась к старой женщине, стоящей на крыльце кухни. Бабушка Минерва облачилась в черное платье, которое надевала всегда, когда ей предстояла большая работа на кухне. Поверх платья красовался чистый белый фартук. Ее губы гневно сжались, когда она увидела Кристел, вприпрыжку приближающуюся к дому в белой хлопчатобумажной ночной рубашке, прилипшей к мокрому телу. В движениях девушки не было ни капли жеманства или скованности, она вела себя непосредственно, как ребенок, совершенно не сознавая, насколько она красива. Она и была еще совсем ребенком, и, казалось, должна пройти вечность, прежде чем она почувствует себя женщиной.

– Кристел! Ты только посмотри на себя! Тебя всю можно разглядеть через эту ночную рубашку! Ты уже не маленькая девочка. Что, если кто-нибудь из мужчин тебя увидит?

– Но, бабушка, ведь сегодня суббота... и здесь никого нет. – Она посмотрела прямо в старое морщинистое лицо и улыбнулась широкой, открытой улыбкой, в которой не было ни тени раскаяния или смущения.

– Тебе, должно быть, самой стыдно, и вообще пора готовиться к свадьбе сестры, – укоризненно ворчала бабушка, вытирая руки о фартук. – Носишься по полям на рассвете, как дикая кошка. А между прочим, у нас тут полно работы, Кристел Уайтт. Зайди в дом и посмотри, чем ты можешь помочь маме.

Кристел улыбнулась и побежала вокруг широкого крыльца к окну своей спальни, в которое ей ничего не стоило влезть, а бабушка с грохотом захлопнула дверь и вернулась на кухню помогать своей дочери.

Кристел, оказавшись в своей комнате, замерла на секунду, а потом, мурлыча что-то себе под нос, стянула ночную рубашку и небрежным движением забросила ее в угол, при этом ее взгляд упал на платье, которое она должна надеть на свадьбу: простое белое хлопчатобумажное платье с пышными рукавами и маленьким кружевным воротничком. Мать шила его сама и сделала все возможное, чтобы платье было как можно проще: никаких кружев, никаких украшений, которые могли бы подчеркнуть и без того ошеломляющую красоту дочери. Оно выглядело совсем по-детски, но Кристел ничего не имела против. Потом она сможет носить его в церковь. В Напе ей купили белые туфельки-лодочки, а отец привез пару капроновых чулок специально для нее. Бабушка, конечно, как всегда, начала неодобрительно ворчать, а мама сказала, что Кристел еще слишком мала, чтобы носить их.

– Она же еще совсем ребенок, Тэд. – Оливию ужасно раздражало, что муж так откровенно балует их младшую дочь. Отец всегда приносил ей сладости или привозил из Напы или Сан-Франциско какие-нибудь невероятные наряды.

– Ничего, пусть чувствует, что она особенный ребенок.

Кристел с самого рождения стала предметом его обожания. Каждый раз, когда он ее видел, у него начинало щемить сердце. Она была еще совсем крошкой, ее головку окружал ореол очень светлых волос, а ее глаза, казалось, заглядывали прямо в его душу; ему всегда казалось, будто она хочет сказать что-то именно ему и никому другому. Ребенок с глазами, полными мечты, в ее облике было что-то завораживающее, что заставляло прохожих останавливаться и долго смотреть ей вслед. На нее всегда все смотрели. Кристел привлекала внимание людей не только своей красотой, но и чем-то другим, скрытым, казалось, в самой глубине ее души. Она не походила ни на кого из членов семьи, была совершенно особенной, а для отца была песней души. Именно он дал ей имя, когда впервые увидел малышку, которую Оливия прижимала к груди через несколько секунд после ее рождения. Чистая и прекрасная, Кристел. И это имя подходило ей как нельзя лучше, оно прекрасно гармонировало с ее ясными светлыми глазами и волосами платинового цвета. Даже ребятишки, с которыми она играла, будучи еще ребенком, понимали, что она не такая, как они, что она каким-то непостижимым образом отличается от них. Она была свободнее, естественнее, веселее, никогда не подчинялась тем правилам и запретам, которые пытались ей внушить домашние. С ней никто не мог сладить: ни нервная, вечно на что-то жалующаяся мать, ни сестра, которая была далеко не так красива, как Кристел, ни ее брат, который бесцеремонно издевался над младшей сестрой, ни даже грозная бабушка, переехавшая к ним, когда Кристел было семь лет и когда в Оризоне умер ее дедушка Ходгес. И только отец, казалось, понимал ее, только он видел, какая она замечательная, как диковинная птичка, которой хозяин время от времени разрешает вылетать из клетки и парить в вышине над всем земным и обыденным. Можно было подумать, что он верил, будто это существо передано ему прямо из рук Господа. Ради нее он всегда готов был идти против правил: приносил ей небольшие подарки и всячески выделял ее, зачастую к великому раздражению всех домашних.

– Кристел! – За дверью раздался грубый голос матери. Кристел продолжала стоять посреди комнаты, которую она делила со своей сестрой почти пятнадцать лет. Прежде чем она успела ответить, дверь распахнулась и Оливия Уайтт остановилась на пороге, уставившись на нее гневным, осуждающим взглядом. – Почему ты стоишь в таком виде? – Дочь была ослепительно хороша в своей наготе, но как раз это и не нравилось Оливии. Ей не хотелось думать о ней как о женщине, женщине с невинными глазами ребенка. И сейчас взгляд этих глаз был обращен к матери, одетой в синее шелковое платье, в котором она собиралась пойти на свадьбу Бекки. Поверх платья, так же как и на бабушке Минерве, красовался белый фартук. – Оденься немедленно! Отец и брат уже встали! – Она пристально посмотрела на Кристел и еще плотнее прикрыла за собой дверь, как будто опасалась, что они оба стоят там, прямо за порогом, жаждущие взглянуть на голую Кристел. Честно говоря, отец восхищался ею как ребенком, он просто боялся увидеть в ней женщину, а Джед оставался совершенно равнодушен к потрясающей красоте сестры.

– О мамочка... – Она прекрасно понимала, как разозлилась бы мать, увидев ее несколько минут назад стоящую голышом посреди горного потока. – Но они же не станут заходить сюда. – Она улыбнулась и недоуменно пожала плечами. Но Оливия продолжала ворчать: