Алмазный век, или Букварь для благородных девиц - Стивенсон Нил Таун. Страница 87

Глядя на блестящие медали и значки Нэйпира, Нелл поняла, что именно эта выдержка и сделала викторианцев богатейшими и могущественнейшими людьми мира. Умение задавить обычные, естественные чувства – своего рода мистическая наука, дающая волшебную власть над природой и более интуитивно-эмоциональными народами. В том же сила ниппонцев.

Исход поединка еще не определился, когда умная стрелка, размером с овода, влетела в разбитое окно, поводя антенной (длинною с палец, хотя и не толще волоса) и впилась кулаку в загривок. Она куснула не очень глубоко, но, видимо, впрыснула ему в мозг быстродействующий яд. Кулак осел на пол, закрыл глаза, да так, сидя, и умер.

– Не очень рыцарственно, – заметил полковник Нэйпир. – Думаю, за это надо благодарить какого-нибудь чинушу с Нового Чжусина.

Обыскали здание и нашли еще несколько настигнутых тою же смертью кулаков. Снаружи толпа беженцев, попрошаек, пешеходов и рассыльных-велосипедистов по-прежнему текла невозмутимая, как Янцзы.

На следующей неделе полковник Нэйпир не пришел, но хозяйка не винила в этом Нелл, а, напротив, похвалила, что та правильно угадала желания Нэйпира и быстро нашлась. "Удачное представление," – сказала она.

Нелл не думала о своей работе, как об актерской, и слово, выбранное мадам Пинг, долго не давало ей уснуть в ту ночь. Она лежала в темноте, смотрела в потолок и думала.

Сызмальства она рассказывала Букварю истории своего сочинения, а он часто вплетал их в сюжет. Вполне естественно было делать то же у мадам Пинг. Однако теперь хозяйка назвала это представлением, и Нелл должна была согласиться, что та в какой-то мере права. Ее история стала частью, но не Букваря, а другого человека.

Все это было очень просто, и она не могла понять, что же ее тревожит, пока не пролежала несколько часов в полудреме, напряженно ища ответ.

Полковник Нэйпир не знает ее и, вероятно, никогда не узнает. Все их с Нелл общение происходило через актрису, игравшую мисс Брейтвейт, и разные технологические системы.

Тем не менее, она сумела разбередить его душу, проникнуть дальше, чем любая возлюбленная. Если полковник Нэйпир придет через неделю и рядом не будет Нелл, чтобы направить его сценарий, ощутит он ее отсутствие? Нелл подозревала, что да. Ему недостанет чего-то очень существенного, и он уйдет разочарованный.

Если такое случилось в полковником Нэйпиром у мадам Пинг, не могло такое быть с Нелл в Букваре? Она всегда чувствовала, что в книге есть нечто очень глубинное, оно понимает ее, даже любит, прощает ошибки и радуется успехам.

Маленькой она не задавалась такими вопросами: книга волшебная, и этим все сказано. Недавно она поняла, что Букварь – невероятно большой и мощный параллельный компьютер, запрограммированный понимать человеческий мозг и откликаться на его нужды.

Теперь у нее закрались сомнения. Последнее путешествие принцессы Нелл в землях Короля-Койота, по замкам с их сложнейшими компьютерами, которые в конце-концов оказывались машинами Тьюринга, загнало ее в логический круг. Из первого замка она вынесла, что машина Тьюринга неспособна понять человека. Но если, как она подозревает, Букварь – та же машина Тьюринга, то как умеет он понять Нелл?

Может ли быть, что сам Букварь – лишь посредник, технологическая система, связывающая Нелл и кого-то, кто на самом деле ее любит? В конце концов, так устроены все рактивки. Догадка настолько пугала, что Нелл долго бродила вокруг да около, поглядывая то с той стороны, то с этой, словно пещерная женщина, впервые обнаружившая огонь. Однако постепенно она угрелась возле этой мысли, приуютилась и к тому времени, как накатил сон, уже и помыслить не могла о возвращении на холод и мрак, по которым странствовала все эти долгие-долгие годы.

Карл Голливуд возвращается в Шанхай; его предки на земле Одиноких Орлов; чайный домик миссис Куан

Проливные дожди налетели на Шанхай с запада, как провозвестники Кулаков Праведной Гармонии и громогласно объявили о наступлении Поднебесной. Карл Голливуд сразу понял, что вернулся в другой город. Прежний вечно куда-то спешил, но то была обычная суета мегаполиса, сейчас же во всем ощущалась напряженность пограничного форта. Она растекалась по улицам, как озон после грозы. За окнами аэропорта тяжелые струи дождя смывали нанотехнологическую взвесь в сточные канавы, в Хуанпу, а затем и в Янцзы. То ли из-за общей взбудораженной атмосферы, то ли из-за дождя, он остановил носильщиков, чтобы сменить головной убор. Шляпные коробки были навалены на одной из тележек; цилиндр он убрал в верхнюю, пустую, самую большую пришлось вытаскивать снизу, придерживая остальные, чтоб не упали. В ней хранилась ковбойская шляпа – сооружение размером чуть ли не с зонтик. Взглянув сквозь стекло на бурый поток, увлекавший мусор, пыль, холерные пищевые отбросы и тонны прибитой дождем нанотехнологической дряни, он снял кожаные туфли и натянул ручной работы ковбойские сапоги из кожи пресмыкающихся и птиц, пропитанной мушками, которые сохранят его ноги в сухости, даже если придется ступить в канаву.

Переоблачившись, Карл вышел в Шанхай. Едва он шагнул за порог аэропорта, плащ надуло холодным ветром и даже нищие попятились. Он остановился закурить сигару, но никто не дернул его за полу. Даже беженцам, умирающим с голоду или, по крайней мере, кричащим об этом на каждом углу, вид его доставлял удовольствие, которое не купишь ни за какие деньги. Он прошел четыре квартала до гостиницы, сопровождаемый бегущими носильщиками и толпой юнцов, загипнотизированных зрелищем живого ковбоя.

Дед Карла был Одинокий Орел. В девятьсот девяностых он сбежал из суеты и сутолоки Силиконовой Долины, купил заброшенное ранчо у бурной ледяной реки на склоне хребта Уинд-Ривер, где зажил вольным кодировщиком и консультантом. Жена бросила его ради светских удовольствий Калифорнии и немало удивилась, когда он убедил судью, что лучше сумеет обеспечить будущность их ребенка. Все свободное от сидения за компьютером время дед проводил за охотой, рыбалкой, рубкой дров, так что отец Карла Голливуда вырос практически на природе. Шли годы. К ним постепенно присоединялись единомышленники, люди сходной судьбы. К Смутному Времени набралось несколько сот человек, рассеянных на тысячах квадратных километров, однако в электронном смысле связанных не менее тесно, чем любой поселок на Старом Западе. Технологическая оснащенность, богатство и вооружение средней тяжести сделали их опасным сообществом, и заезжие грабители на грузовиках, промышлявшие на удаленных ранчо, молниеносно оказывались взятыми в клещи. Дедушка любил рассказывать об этих подонках: только подумать, они оправдывались стесненными обстоятельствами или наркотической зависимостью! Дальше дедушка повествовал, как Одинокие Орлы, из которых иные сами когда-то выбрались из бедности или сошли с иглы, расстреливали мародеров и оставляли на границах своей территории в виде предупреждения "ПОСТОРОННИМ ВХОД ВОСПРЕЩЕН", понятного даже неграмотному.

С принятием Общего Экономического Протокола жизнь вошла в нормальную колею и, с точки зрения старожилов, утратила самый смак. Ничто так не сплачивает и не бодрит, как подъем в три утра и поездка с дозором по утреннему морозцу. Карл еще захватил эти времена, и самые яркие воспоминания были связаны именно с вооруженными объездами, куда брал его отец. Они сидели на снегу, жгли костер, варили кофе в котелке, но приемник уже рассказывал о джихаде на Синцзян, ханьских беженцах и первых всплесках нанотехнологического терроризма в Европе. Отец мог не говорить Карлу, что их община быстро превращается в музей под открытым небом; вскоре пришлось отказаться от объездов и ввести более современную оборонительную систему.

Даже после всех нововведений, вслед за которыми б#ольшая часть общины влилась в Первую Распределенную Республику, дед и отец Карла продолжали жить по старинке, стрелять лосей, топить печку дровами и в потемках просиживать ночи за компьютерами, вручную собирая программы на ассемблере. Хозяйство было чисто мужское (мать Карла погибла на сплаве, когда ему было девять), и Карл сбежал при первой возможности, сперва в Сан-Франциско, потом в Нью-Йорк, где брался за любую работу в театре. Однако, чем старше он становился, тем больше понимал, что всеми корнями уходит в дедовское ранчо. Это чувство особенно обострилось сейчас, когда он шагал под проливным дождем людными шанхайскими улицами, курил сигару и глядел сквозь брызжущие со шляпы струи. Самые яркие впечатления запали в его юный и неокрепший мозг в первый рассветный объезд, когда он знал, что враг – где-то рядом. В зрелые годы он много раз пытался воскресить то чувство, внушить его рактерам. Сейчас, впервые за тридцать лет, оно вернулось к нему на улицах Шанхая, горячечного, бьющегося на краю династического мятежа, как артерия старика перед первым за долгие годы оргазмом.