Криптономикон, часть 1 - Стивенсон Нил Таун. Страница 33

Надо выбросить все это из головы и сосредоточиться на деле, которое пока еще скрыто мраком.

Над входом в станцию метро Сент-Джеймс-Парк сидит угловатая современная скульптура. Двадцать четыре часа в сутки она наблюдает за Бродвей-билдингс. Как все штабы разведки, которые видел Уотерхауз, здание страшно разочаровывает.

Это в конечном счете всего лишь здание — примерно десять этажей, сложенных из рыжего камня (три верхних составляет непомерно высокая мансарда), чуточка классического орнамента над окнами. Как все окна в Лондоне, они разделены клейкой лентой на восемь прямоугольных треугольников. Уотерхауз находит, что с классической архитектурой это согласуется лучше, чем, скажем, с готикой.

Он изучал физику и не верит, что от ударной волны, когда по соседству взорвутся несколько сот фунтов тринитротолуола, спасет клейкая лента. Скорее это суеверие, круги от сглаза на голландских коровниках в Пенсильвании. Может быть, вид ленты помогает людям сосредоточиться на войне.

На Уотерхауза это не действует. Он вдумчиво переходит улицу, думая о направлении движения, на случай, если из зданий за ним наблюдают. Входит, придерживает дверь стремительной девице в одежде военного покроя (которая всем своим видом показывает, что Уотерхауз ничего не добьется, просто подержав ей дверь), потом — утомленному библейскому старцу с длинными седыми усами.

Вестибюль надежно охраняется. У Лоуренса долго проверяют документы. Затем он, естественно, поднимается не на тот этаж, потому что в Англии они нумеруются по-другому. Все было бы куда смешнее, не происходи это в штабе военной разведки в разгар величайшей войны за всю историю человечества.

Нужный этаж, когда Уотерхауз наконец туда попадает, оказывается просто шикарным. Вообще в Англии шик во всем. Ничто не делается наполовину. Надо пройти милю, чтобы отыскать телефонную кабинку, зато уж выстроена она так, будто в недавнем прошлом немотивированный подрыв телефонных кабинок динамитом представлял собой реальную проблему для общества. А британский почтовый ящик, по всему, остановит немецкий танк. Ни у кого нет автомобиля, но уж если есть, так трехтонная махина ручной сборки. Идея, что можно штамповать машины на потоке, совершенно чужда здешнему сознанию: есть некий заведенный порядок, мистер Форд, которому надо следовать: ручная пайка радиаторов, выстругивание покрышек из цельного куска каучука и все прочее.

То же с официальными встречами. Уотерхауз всегда — Гость; ему еще ни разу не приходилось принимать людей у себя. Гость прибывает в незнакомое здание, сидит в приемной; миловидная, но неприступная особа женского пола предлагает кофеинсодержащий напиток, от которого положено отказаться, потом проводит его в Кабинет, где сидят Главный и Остальные. Знакомят по некоторой системе, в которой Гостю разбираться не обязательно, поскольку он функционирует в пассивном режиме и должен лишь отзываться на сигналы извне: пожимать протянутые руки, отказываться от кофеинсодержащих и (на этой стадии) алкогольных напитков, садиться, где и когда скажут. В данном случае Главный и все Остальные, кроме одного — британцы, выбор напитков слегка иной, Кабинет сложен из массивных глыб, как внутренняя гробница фараона, окна заклеены обычной неубедительной лентой. Фаза Предсказуемого Юмора короче, чем в Америке, фаза Светского Трепа — длиннее.

Уотерхауз перезабывал все их фамилии. Он всегда с ходу забывает фамилии, а даже если бы не забыл, они ничего ему не говорят, потому что перед ним не положили организационные схемы Министерства иностранных дел (которое ведает разведкой) и Военного ведомства. Все постоянно говорят «Вот и Хайс!», и когда он уже готов озираться в поисках Хайса, до него внезапно доходит, что так они произносят «Уотерхауз». Кроме того, в его мозг проникает только одна ремарка — когда кто-то из Остальных говорит о премьер-министре тоном, предполагающим короткое знакомство. А это даже не Главный. Главный гораздо старше и внушительнее. Поэтому Уотерхауз (хотя давно перестал слушать) остается под впечатлением, что по меньшей мере половина присутствующих недавно общались с Уинстоном Черчиллем.

Потом внезапно в разговоре мелькает определенное слово. Уотерхауз не слушал, но почти уверен, что в последние десять секунд кто-то сказал: «Ультра». Он моргает и выпрямляется.

Главный поднимает брови. Остальные озадачены.

— Кажется, несколько минут назад что-то говорили про кофе? — спрашивает Уотерхауз.

— Мисс Стенхоуп, кофе капитану «Вот и Хайсу», — говорит Главный в металлический селектор. Это один из полудюжины учрежденческих селекторов в Британской империи, зато цельнолитой, чугунный, весит сто фунтов и подсоединен к розетке с напряжением 420 вольт проводами толщиною в указательный палец. — И будьте так любезны принести чай.

Теперь Уотерхауз знает, как зовут секретаршу Главного. Что ж, это зацепка. Отталкиваясь от нее, он сможет путем разысканий восстановить фамилию Главного.

Судя по всему, это вернуло их в фазу Светской Болтовни. Американские боссы были бы раздосадованы, британцы же, напротив, демонстрируют явное облегчение. Мисс Стенхоуп просят принести и другие напитки.

— Вы в последнее время видели доктора Шеэна? — спрашивает Уотерхауза Главный с ноткой тревожной заботы в голосе.

— Кого? — Тут Уотерхауз понимает, что речь о каперанге Шойне, и что в Лондоне его имя произносят более правильно.

— Капитан Уотерхауз? — спрашивает Главный через несколько минут. Уотерхауз придумывает новую криптографическую систему, основанную на разном произношении слов, и довольно долго не произносит ни слова.

— Ах да! Я заскочил к нему перед отъездом. Конечно, когда он… э-э… малость не того, с ним запрещено говорить о шифрах.

— Разумеется.

— Беда в том, что, когда у тебя с человеком все общие дела насчет криптологии, трудно удержаться и не нарушить приказ.

— Да, весьма затруднительная ситуация.

— Мне кажется, он более-менее ничего. — Уотерхауз говорит не очень убежденно. В кабинете наступает приличествующая тишина.

— Когда он находился в более благоприятном состоянии, он восторженно писал о вашей работе над «Криптономиконом», — говорит один из Других, до сих пор по большей части молчавший. Уотерхауз решает, что это какая-то шишка в мире машинной криптологии.

— Мировой дядька, — говорит Уотерхауз. Главный использует это как отправную точку.

— Поскольку вы работали с машинами доктора Шойна, то входите в список «Мэджик». Теперь, когда наши страны договорились — по крайней мере в принципе — сотрудничать в области криптологии, это автоматически включает вас в список «Ультра».

— Понятно, сэр, — говорит Уотерхауз.

— «Ультра» и «Мэджик» в значительной степени симметричны. В обоих случаях вражеская держава разработала шифр, который считает абсолютно невзламываемым. В обоих случаях союзная держава взломала шифр. В Америке доктор Шойн и его команда раскололи «Индиго» и построили машину «Мэджик». У нас команда доктора Нокса взломала «Энигму» и построила «Бомбу». Здесь светилом был доктор Тьюринг, у вас — доктор Шойн, но он, как вы выразились, малость не того. Однако он утверждал, что вы вполне на уровне Тьюринга.

— Чертовское преувеличение, — говорит Уотерхауз.

— Вы учились с доктором Тьюрингом в Принстоне, так?

— Мы были там в одно время, если вы меня понимаете. Катались на велосипедах. Нас нечего сравнивать.

— Но ведь доктор Тьюринг учился в аспирантуре, а вы были простым второкурсником.

— Конечно. И все равно он гораздо сильнее меня.

— Вы чересчур скромны, капитан Уотерхауз. Многие ли студенты публикуют статьи в международных журналах?

— Мы просто катались на велосипедах, — упрямо повторяет Уотерхауз. — Эйнштейн даже говорить со мной не захотел.

— Доктор Тьюринг всерьез занимался теорией информации, — произносит не по годам изможденный тип с длинными седыми патлами. Уотерхауз мысленно определяет его как оксфордского профессора. — Вероятно, вы обсуждали с ним эти темы.