Ртуть - Нотомб Амели. Страница 8

– Нет, не знаю я ту женщину. Уже не помню.

– А как звали утопленницу?

– Откуда же нам было знать?

– Может быть, Капитан говорил.

– Может, и говорил.

– Ну что у вас за память! Неужели не было ни одной детали, которая бы запомнилась?

– На ней была очень красивая ночная сорочка, белая.

«Вкусы Капитана не меняются», – подумала Франсуаза и пошла в больничный архив. Но и там она не нашла ответ: в 1903 году в больнице Нё умерли десятки женщин, поскольку это был самый обычный год.

«Как бы то ни было, Лонкур мог назвать любое вымышленное имя, раз настоящее знал только он один», – решила Франсуаза.

И еще подумала о том, что ту женщину где-то должны были похоронить.

Улыбка Хэзел казалась вымученной.

– Я много думала о нашем вчерашнем разговоре.

– Угу, – равнодушно отозвалась медсестра.

– Я понимаю, что вы были правы. И все-таки никак не могу с вами согласиться.

– Это не страшно.

– Вот и я так думаю: мы ведь не обязаны во всем соглашаться с друзьями, правда?

– Конечно.

– Дружба вообще странная штука: друга любят не за его тело и не за его мысли. Откуда же тогда возникает это непонятное чувство?

– Вы правы, это любопытно.

– Может быть, между некоторыми людьми существует какая-то таинственная связь. Наши имена, например. Ведь ваша фамилия Шавень, правда?

– Да.

– Почти «шатень», и вы шатенка, волосы у вас каштановые. А меня зовут Хэзел, это значит «орешник», и у меня волосы орехового цвета. Каштан, орех – мы с вами из одного семейства.

– Как странно – имя, означающее орешник.

– Другое название орешника – лещина. А вы знаете, что с помощью веток лещины искали родники? Это дерево будто бы вздрагивало, почувствовав силу и чистоту готовой забить из недр воды. Ореховые прутики когда-то считались волшебными.

– Так вы волшебница!

– Хотела бы ею быть. Но у меня нет волшебной силы.

«Какое заблуждение», – подумала медсестра.

– А каштан, – продолжала Хэзел, – не обладает способностью указывать воду, зато это дерево исключительно прочное, крепкое, несгибаемое. Как вы, Франсуаза.

– Не знаю, стоит ли придавать, такое значение именам. Нам ведь их дали наобум.

– А я думаю, что в имени заложена судьба. Вот у Шекспира. Джульетта говорит, что ее Ромео, зовись он иначе, был бы так же прекрасен. Но сама она служит доказательством обратного – она, чье чудесное имя стало мифом. Если бы Джульетту звали… ну, не знаю…

– Джозианой?

– Да, если бы ее звали Джозианой, ничего бы не вышло!

Обе рассмеялись.

– Сегодня хорошая погода, – сказала медсестра, массируя Хэзел. – Мы могли бы выйти и прогуляться по острову.

Девушка побледнела.

– У меня нет сил.

– Вам полезно проветриться, не все же сидеть в четырех стенах.

– Я не люблю выходить из дому.

– Жаль. А мне так хотелось погулять по берегу моря.

– Идите одна.

– Без вас неинтересно.

– Нет, и не просите.

«Вот дурочка! – негодовала Франсуаза. – Вне этих стен мы могли бы, по крайней мере, поговорить свободно».

– Я вас не понимаю. На острове никого нет. Если мы выйдем, вас никто не увидит. Бояться нечего.

– Не в этом дело. Однажды я вышла прогуляться. Я была одна, но все время чувствовала чье-то присутствие. Оно преследовало меня. Это было так страшно.

– У вас слишком богатое воображение. Я каждый день хожу пешком от пристани до дома и ни разу не встречала призраков.

– Это не призрак. Это чье-то присутствие. Гнетущее присутствие. Больше я ничего не могу вам сказать.

У медсестры вертелся на языке вопрос, слышала ли девушка о прежней любовнице Лонкура. Она задала его окольным путем:

– Мне очень нравятся ваши белые ночные сорочки.

– Мне тоже. Это Капитан мне их подарил.

– Они великолепны. Какое качество! Я никогда не видела таких в продаже.

– Это потому, что они старинные. Капитан сказал, что они достались ему от матери.

«Она ничего не знает», – заключила медсестра.

– Грустно иметь такие красивые сорочки, когда ты сама безобразна. Их следовало бы носить той, чье лицо – само совершенство.

– Только не начинайте опять жаловаться, Хэзел!

– Мне хочется подарить вам одну, вам так пойдет.

– Я ее не приму. Нельзя передаривать подарки.

– Ну, тогда разрешите мне хотя бы сказать вам: вы красивая. Очень красивая. Доставьте мне удовольствие: пользуйтесь своей красотой и радуйтесь ей. Это великий дар.

Перед тем как направиться к пристани, Франсуаза прошлась по берегу. Ей хватило двадцати минут, чтобы обойти остров.

Медсестра была не из тех, кто верит в потустороннее. Она знала, что двадцать лет назад здесь утонул человек, и ей не пришлось искать иррациональных объяснений гнетущему чувству, которое навевали эти места.

Вопреки своим ожиданиям никакой могилы она не обнаружила. «И в самом деле, глупо искать ее здесь! Лонкур не стал бы так рисковать. Если бы ставили надгробье везде, где кто-то покончил с собой, и земля и море превратились бы неплотные кладбища».

Однако со стороны, обращенной к Нё, Франсуаза заметила выдававшийся далеко в море каменный выступ в форме стрелы. Она долго смотрела на него: хотя она ничего не знала наверняка, у нее почему-то сжалось сердце.

На следующий день, прибыв на остров, она встретила Капитана, который куда-то собирался.

– Мне нужно в Нё, уладить кое-какие дела. В виде исключения катер сегодня сделает лишний рейс. Не бойтесь, он будет здесь вовремя, чтобы отвезти вас на материк. Я оставляю вас одну с нашей милой больной.

Медсестре подумалось, что это слишком хорошо, чтобы быть правдой. Она испугалась, заподозрив ловушку, и пошла к дому как можно медленнее, чтобы видеть, как Лонкур поднимается на борт. Когда катер отчалил, она закрыла за собой дверь и бросилась в курительную.

Она выдвинула все ящики стоявшего там секретера.

Среди бумаг ей попались старые фотографии; на одном портрете стояла дата; 1893 – «год моего рождения», – промелькнуло у нее в голове, и тут она увидела ангельски прекрасное лицо молодой девушки. На обороте чернилами было написано имя: «Адель».

Франсуаза рассмотрела портрет: девушке было на вид лет восемнадцать. Она была так свежа и прекрасна, что дух захватывало.

Непрошеная гостья вдруг вспомнила, что Лонкур был не единственным тюремщиком в этом доме.

Она закрыла ящики и поднялась к своей пациентке.

Та ждала ее, бледная, как полотно.

– Вы опоздали на десять минут.

– Разве это причина, чтобы встречать меня с таким лицом?

– Вы не понимаете! Вы – единственное событие в моей жизни. Раньше вы никогда не опаздывали.

– Я просто прощалась с Капитаном, он уехал до вечера на материк.

– Уехал? А мне он ничего не говорил.

– Он сказал, что ему нужно уладить какие-то дела. К вечеру он вернется.

– Как жаль. Лучше бы он не возвращался и поручил вам посидеть со мной эту ночь.

– По-моему, вы не нуждаетесь в сиделке, Хэзел.

– Я нуждаюсь в подруге, и вы это прекрасно знаете. Когда я была маленькой, Кэролайн нередко оставалась ночевать у меня. До самого утра мы рассказывали друг другу истории, придумывали всякие игры, смеялись. Мне так хочется, чтобы это вернулось.

– Нам это уже не по возрасту.

– Какая же вы зануда!

Пока девушка держала во рту термометр, медсестра собиралась с мыслями, чтобы задать ей несколько вопросов. Увы, она подозревала, что Лонкур мог оставить на посту у слуховой трубы кого-нибудь из своих ищеек. Ей оставалось только надеяться, что никто не видел, как она выходила из курительной.

– Тридцать восемь.

Франсуаза зашла на минутку в ванную, вернулась и приступила к привычному массажу. Она уже убедилась, что Хэзел всегда говорила с ней свободно, не подозревая, что старик подслушивает их разговоры; теперь ей хотелось выведать у девушки еще кое-что. И медсестра начала невинным голосом: