Берег Фалеза - Стивенсон Роберт Льюис. Страница 17

Прошло около месяца без особых перемен, В тот день, когда мы с Юмой сочетались браком, вечером к нам забрел Галюше; он держался с нами очень любезно, и после этого у него вошло в обычай заглядывать к нам, как стемнеет, — посидеть, покурить трубку. С Юмой он объяснялся на ее языке и принялся мало-помалу обучать и меня — и туземному и французскому языку разом. Он был в общем-то добродушный старый хрыч, только больно уж опустившийся и грязный, а что до его иностранных языков, то, постигая его науку, я чувствовал себя вроде как при сотворении вавилонской башни.

Его посещения малость развлекали нас, и благодаря им мне уже было не так одиноко, хотя не скажу, чтобы была нам от них какая ни на есть корысть, так как священник приходил, садился, судачил с нами, но никого из своей паствы не мог заманить ко мне в лавку, и если бы я не нашел для себя нового занятия, в нашем доме не набралось бы и одного фунта копры. А придумал я вот что: у Фаазао, матери Юмы, имелось десятка два плодоносных деревьев. Нанять себе в помощь работников мы, находясь вроде как под заклятием, понятно, никак не могли, и потому обе женщины и я принялись добывать копру собственноручно. Но зато это была копра так копра — у вас при виде ее слюнки бы потекли.

Не собери мы эти четыреста фунтов собственными силами, я бы и представления не имел, до какой степени обманывают нас туземцы; наша копра весила так мало, что у меня прямо руки чесались самому ее подмочить.

Когда мы этак вот работали, многие канаки приходили поглядеть на нас и подолгу стояли в отдалении, а однажды появился и негр. Он стоял вместе с канаками в стороне и так насмешничал, кривлялся и шумел, что я в конце концов не выдержал.

— Эй, ты, черномазый! — сказал я.

— Я не к вам адресовался, сэр, — сказал он. — Я разговаривал с этими джентльменами.

— Это мне известно, — сказал я, — но зато я адресуюсь к тебе, мистер Черный Джек. И вот что хотелось бы мне знать: довелось ли тебе видеть физиономию Кейза примерно этак с неделю назад?

— Нет, сэр, — сказал он.

— Отлично, — сказал я. — В таком случае ровно через две минуты я покажу тебе точную ее копию, только черного цвета.

Я направился к нему медленно, не торопясь, опустив руки, но приди кому-нибудь охота заглянуть мне в глаза, он бы, пожалуй, кое-что в них прочел.

— Вы грубый скандалист, сэр, — сказал негр.

— Ты не ошибся! — сказал я.

Тут ему, должно быть, показалось, что я подошел чересчур уж близко, и он сразу навострил лыжи, да так шустро, что любо-дорого смотреть. И больше вся эта теплая компания не попадалась мне на глаза до той поры, о которой речь пойдет далее.

А в те дни я еще, помимо всего прочего, пристрастился бродить с ружьем по лесу в поисках любой дичи, какая попадется. И, верно, как говорил мне Кейз, ее водилось в этих лесах немало. Я уже упоминал однажды о том, что и наш поселок и мое жилище были расположены с западной стороны мыса. Туда по берегу вела тропа, а, обогнув мыс, можно было попасть в соседнюю бухту. Здесь всегда дул крепкий ветер, полоса рифов обрывалась у острия мыса, и прибой с ревом обрушивался на берег. Невысокая скалистая гряда словно бы разрезала прибрежную долину надвое и доходила до самой воды; во время прилива волны разбивались о нее, преграждая путь. Бухту замыкали поросшие лесом горы; подъем на них был крут, заросли почти непролазны. Низ этого горного массива подступал к самому морю — отвесные черные утесы с прожилками киновари; выше зубчатой стеной стояли могучие деревья. Листва была где ярко-зеленой, где красной, а прибрежная песчаная полоса казалась черной, как гуталин. Над бухтой вечно кружили стаи снежно-белых птиц, а огромные летучие мыши, поскрипывая зубами, носились туда и сюда даже среди бела дня.

Долгое время мои охотничьи прогулки не заводили меня дальше этих мест. Тропа здесь обрывалась. Кокосовые пальмы в ложбине, казалось, были последними, за ними шла чащоба. Эта восточная оконечность, или «глаз» острова, как называли ее туземцы, представляла собой безлюдные заросли. От поселка Фалеза до Папа-Малулу не было ни жилья, ни человека, ни единого посаженного плодового дерева. Береговые скалы стояли отвесной стеной, риф почти всегда оставался скрытым под водой, прибой разбивался об утесы, и пристать к берегу было здесь почти невозможно.

Должен сказать, что, когда я начал бродить по лесу, кое-кто из местных жителей стал по собственному почину приближаться ко мне там, где нас никто не мог увидеть, хотя в мою лавку они по-прежнему опасались заглядывать. Я уже мало-помалу осваивал их язык, а они почти все знали два-три слова по-английски, и у нас порой завязывалось даже нечто вроде мимолетных бесед. Толку от этих встреч, конечно, было мало, но все же у меня как-то полегчало на сердце; это ведь не легко — чувствовать себя вроде как прокаженным.

И вот, когда первый месяц был уже на исходе, я сидел как-то в этой бухте у края зарослей вместе с одним канаком и поглядывал на восток. Я предложил ему табачку, и мы потолковали как умели. Этот канак лучше других понимал английскую речь.

Я спросил его, есть ли здесь где-нибудь дорога к востоку.

— Раньше была дорога, — сказал он. — Теперь дорога ушла.

— И никто здесь не ходит? — спросил я.

— Плохо ходить, — сказал он. — Много, много дьяволы.

— Вот как! — сказал я. — В этих кустах дьяволы водятся?

— Дьяволы мужчины, дьяволы женщины, много, много дьяволы, — сообщил мой собеседник. — Всегда там. Кто туда идти, назад не прийти.

Я подумал, что поскольку этот малый так хорошо осведомлен по части дьяволов и так охотно о них говорит, а это для канака редкость, то мне, пожалуй, стоит малость порасспросить его насчет меня самого и Юмы.

— А я тоже дьявол, ты как считаешь? — спросил я.

— Твой не дьявол, — постарался он меня успокоить. — Твой просто глупый человек.

— А Юма — она дьявол? — продолжал я расспрашивать его.

— Нет, нет, она не дьявол. Дьявол сидит кусты, — сказал молодой канак.

Я смотрел прямо перед собой на чащу по ту сторону бухты и вдруг увидел, как кусты на опушке раздвинулись, и Кейз с ружьем в руке ступил на черный, ослепительно сверкавший песок. На Кейзе была легкая белая куртка, ствол ружья поблескивал на солнце, вид у него был, прямо сказать, внушительный, и крабы так и кинулись от него врассыпную по своим расщелинам.