Черная стрела - Стивенсон Роберт Льюис. Страница 13

А шум вдали все усиливался; ветер доносил грохот телег, конский топот, крики людей. Ясно было, что разбитая армия, словно наводнение, хлынула на дорогу.

Дик нахмурился. По этой дороге он собирался идти до поворота на Холивуд, но теперь ему приходилось искать какой-нибудь другой путь. А главное, он узнал знамена графа Райзингэма и понял, что сторонники Ланкастерской Розы потерпели полное поражение. Успел ли сэр Дэниэл присоединиться к ланкастерцам? Неужели он тоже разбит? Неужели и он тоже бежит? Или, быть может, он запятнал свою честь изменой и перешел на сторону Йорка? Неизвестно, что хуже.

– Идем, – угрюмо сказал Дик.

И он побрел назад в рощу. Мэтчем устало ковылял за ним.

Они молча шли по лесу. Было уже поздно. Солнце опускалось в долину за Кэттли; вершины деревьев горели золотом в его лучах; тени увеличивались; становилось сыро и холодно.

– Как жаль, что нечего есть! – воскликнул Дик и остановился.

Мэтчем сел на землю и заплакал.

– Вот из-за ужина ты плачешь, а когда нужно было спасать людей, ты был холоден и равнодушен! – презрительно сказал Дик. – На твоей совести семь человек, мастер Джон, и этого я тебе никогда не прощу!

– На совести? – воскликнул Мэтчем яростно. – На моей совести? А на твоем кинжале красная человеческая кровь! За что ты убил его, беднягу? Он поднял лук, но не выстрелил. Он мог тебя убить, но пощадил! Не так уж много нужно храбрости, чтобы убить человека, который не защищается.

Дик онемел от оскорбления.

– Я убил его в честном бою. Я кинулся на него, когда он поднял лук!

– Ты убил его, как трус, – возразил Мэтчем. – Ты крикун и хвастунишка, мастер Дик! У всякого, кто сильнее тебя, ты будешь валяться в ногах! Ты не умеешь мстить! Смерть твоего отца осталась неотмщенной, и его несчастный дух напрасно молит о возмездии. А вот если какая-нибудь бедняжка, слабая и не умеющая драться, подружится с тобой, она погибнет.

Дик был слишком взбешен, чтобы обратить внимание на слово «она».

– Вздор! – крикнул он. – Возьми любых двух человек, и всегда окажется, что один сильнее, а другой слабее. Сильный побеждает слабого, и это правильно. А тебя, мастер Мэтчем, следует выдрать ремнем, потому что ты непослушен и неблагодарен. И я тебя выдеру!

И Дик, умевший в самом сильном гневе казаться спокойным, начал расстегивать свой пояс.

– Вот что ты получишь на ужин, – сказал он мрачно. Мэтчем перестал плакать; он был бел как полотно, но твердо смотрел Дику в лицо и не двигался. Дик шагнул вперед, подняв ремень. Но остановился, смущенный большими глазами и осунувшимся, усталым лицом своего товарища. Уверенность покинула его.

– Скажи, что ты был не прав, – извиняющимся тоном проговорил он.

– Нет, я был прав, – сказал Мэтчем. – Бей меня! Я хромаю, я устал, я не сопротивляюсь... Я не сделал тебе ничего дурного – так бей же меня, трус!

Услышав эти оскорбительные слова, Дик взмахнул поясом. Но Мэтчем так вздрогнул, скорчился в таком испуге, что у Дика снова не хватило решимости нанести удар. Рука с ремнем опустилась; он не знал, как поступить, и чувствовал себя дураком.

– Чтоб ты сдох от чумы! – сказал он. – Если у тебя слабые руки, так попридержи свой язык! Но бить я тебя не могу – пусть меня лучше повесят!

И он надел свой пояс.

– Бить я тебя не буду, – продолжал он, – но и простить я тебе никогда не прощу. Я тебя не знаю. Ты враг моего господина – я отдал тебе свою лошадь, я отдал тебе свой обед, а ты говорил, что я сделан из дерева! Ты обозвал меня трусом и хвастунишкой. Нет, мера моего терпения переполнена. Теперь я вижу, как выгодно быть слабым. Ты можешь совершать самые гнусные поступки, и никто тебя не накажет; ты можешь украсть у человека оружие, когда ему грозит опасность, и человек этот не посмеет потребовать его у тебя – ведь ты такой слабый! Значит, если кто-нибудь направит на тебя копье и крикнет тебе, что он слаб, ты должен дать ему пронзить тебя? Вздор! Глупости!

– А все-таки ты меня не бьешь, – сказал Мэтчем.

– Черт с тобой! – ответил Дик. – Ты дурно воспитан, но все же в тебе есть что-то хорошее, и, главное, ты вытащил меня из реки. Впрочем, об этом я вспоминать не хочу. Я решил быть таким же неблагодарным, как ты. Однако надо идти. Если ты хочешь попасть в Холивуд сегодня ночью или хотя бы завтра утром, мы должны торопиться.

Несмотря на то что Дик был опять добродушен, как прежде, Мэтчем не простил ему ничего. Нелегко ему было забыть и ссору с Диком из-за крючка, и убийство лесного удальца, и, самое главное, поднятый ремень.

– Приличия ради благодарю тебя, – сказал Мэтчем. – Но, пожалуй, я и без тебя найду дорогу, добрый мастер Шелтон. Лес широк. Ты ступай своей дорогой, а я пойду своей. Я у тебя в долгу – ты накормил меня обедом и прочитал мне нравоучение. При случае я отблагодарю тебя. Всего хорошего!

– Ну и убирайся! – крикнул Дик. – И черт с тобой!

Они пошли в разные стороны, не заботясь о направлении и думая только о своей ссоре. Но Дик не прошел и десяти шагов, как Мэтчем окликнул его и побежал за ним.

– Дик, – сказал он, – мы нехорошо с тобой попрощались. Вот тебе моя рука и вот тебе мое сердце. За все, что ты сделал для меня, за твою помощь мне, я благодарю тебя, и не из приличия только, а от всей души. Всего тебе хорошего!

– Ладно, приятель, – сказал Дик, пожимая протянутую руку. – Желаю, чтобы тебе везло во всем. Но боюсь, что не повезет. Слишком уж ты любишь спорить.

Они расстались во второй раз. И снова разлука их не удалась, но теперь уже не Мэтчем побежал за Диком а Дик за Мэтчемом.

– Возьми мой арбалет, – сказал он. – Ведь у тебя нет никакого оружия.

– Арбалет? – воскликнул Матчем. – У меня не хватит сил натянуть его, да я и не умею из него стрелять. Арбалет не принесет мне никакой пользы, добрый мальчик. Благодарю тебя!

Приближалась ночь, и в тени ветвей они уже с трудом различали лица друг друга.

– Я немножко провожу тебя, – сказал Дик. – Ночь темна. Я доведу тебя хотя бы до тропинки, а то один ты можешь заблудиться.

Не сказав больше ни слова, он пошел вперед. И Мэтчем опять побежал за ним. Становилось все темней и темней, лишь изредка сквозь густые ветви видели они небо, усеянное мелкими звездами. Шум, с которым отступала разгромленная армия ланкастерцев, все еще доносился до них, но с каждым их шагом он становился все слабей и глуше.

После получаса молчаливой ходьбы они вышли на большую поляну, поросшую вереском. Кое-где, словно островки, над ней возвышались кущи тисов, слабо озаренные мерцаньем звезд. Мальчики остановились и посмотрели друг на друга.

– Ты устал? – спросил Дик.

– Я так устал, – ответил Мэтчем, – что хотел бы лечь и умереть.

– Я слышу журчанье ручья, – сказал Дик. – Дойдем до него и напьемся. Меня мучит жажда.

Местность медленно понижалась, и действительно, на дне долины они нашли маленький лепечущий ручеек, который бежал между ивами. Они упали ничком на землю и, вытянув губы, вдоволь напились воды, отражавшей звезды.

– Дик, – сказал Мэтчем, – я выбился из сил. Я ничего больше не могу.

– Когда мы спускались сюда, я видел какую-то яму, – сказал Дик. – Залезем в нее и заснем.

– Как я хочу спать! – воскликнул Мэтчем.

Яма была песчаная и сухая; ветви кустов, словно навес, склонялись над ней. Мальчики влезли в яму, легли и крепко прижались друг к другу, чтобы согреться. Ссора их была забыта. Сон окутал их, как облако, и они мирно заснули под росой и звездами.