Сент Ив - Стивенсон Роберт Льюис. Страница 14

Однако дозор прошел, ничего не обнаружив; третий беглец спустился на землю без всяких затруднений; для четвертого это была уже поистине детская игра; и, когда нас набралось около десятка, я решил, что без малейшего ущерба для моих товарищей могу позаботиться о себе.

План их был мне известен: у них имелись карта и календарь, и они хотели добраться до Грейнджмута и завладеть там кораблем. Даже если бы им это и удалось, я не очень был уверен, что они сумеют с ним управиться. Что и говорить, вся эта затея была чистейшим безумием: только нетерпение пленников и солдатское невежество могли породить столь нелепый замысел; и хоть я вел себя как верный товарищ и вместе со всеми рыл подкоп, но после того, что сообщил мне поверенный дядюшки, мне следовало предоставить им действовать дальше без меня. Что ж, теперь они уже не нуждались в моей помощи, как прежде не нуждались в моих советах, и, не сказавши никому ни слова и ни с кем не простясь, я отделился от остальных. Правда, я предпочел бы дождаться Лакла и пожать ему руку, но в том, кто только что спустился, я как будто узнал Клозеля, а с памятной сцены под навесом я решительно ему не доверял. Я не сомневался, что он способен на любую подлость, и последующие события подтвердили мою правоту.

ГЛАВА VII

«ЛЕБЯЖЬЕ ГНЕЗДО»

У меня было два намерения. Первое, естественно, скрыться из крепости и из города и, разумеется, от моих товарищей; второе — пока темно, пробраться как можно дальше на юг и к утру быть у «Лебяжьего гнезда». Что я стану делать, оказавшись там, я понятия не имел и не слишком о том тревожился, ибо издавна поклонялся двум божествам, что зовутся Случаем и Удачей. Подготовься, если возможно; если же невозможно, иди напролом, смотри в оба и не скупись на лесть. Острый ум и приятная внешность — вот, коротко говоря, и все, что требуется в жизни.

Поначалу путешествие мое оказалось полно превратностей: я плутал в огородах, натыкался на стены домов, а один раз даже имел несчастье разбудить целую семью, и кто-то, должно быть, отец, появился в окне и прицелился в меня из мушкетона. Словом, хотя с тех пор, как я покинул своих товарищей, времени прошло немало, я все еще ушел недалеко, когда по несчастной случайности побег наш был обнаружен. Ночь внезапно огласилась отчаянным воплем. За ним послышался тяжелый удар оземь и следом — мушкетный выстрел с крепостной стены. Странно было слышать, как распространялась по городу тревога. В крепости забили барабаны, и запоздало зазвонил колокол. Со всех сторон застучали колотушки йторожей. Даже в этом преддверии ада, по которому я пробирался, в домах зажглись огни, распахнулись ставим; я слышал, как соседи переговаривались из окон, наконец окликнули и меня.

— Кто там? — загремел густой бас.

Голос этот принадлежал крупному мужчине, что высунул из окна первого этажа голову в высоченном ночном колпаке; и, поскольку я еще не поравнялся с его домом, я почел за благо ответить. Не впервые мне доводилось вот так ставить жизнь на карту, когда все зависело от моего умения объясняться на чужом языке, и всякий раз, делая эту ставку, я, как заправский игрок, входил в азарт и ощущал прилив вдохновения. Я завернулся в одеяло, превратив его в некое подобие дорожного плаща, чтобы скрыть свою ярко-желтую ливрею, и смело отозвался:

— Друг!

— Что это там за баламутия? — вопросил он.

Я никогда в жизни не слыхал этого диковинного слова — «баламутия», — но при той кутерьме, какая стояла в городе, сразу понял, о чем он спрашивает.

— Право, не знаю, сэр, — отвечал я, — но, похоже, кто-то из военнопленных сбежал из крепости.

— Черт их дери!

— Ничего, их быстро изловят, сэр. Их вовремя хватились. Мое почтение, сэр!

— А вы поздненько гуляете, сэр, — заметил он.

— Ну, что вы, — со смехом отвечал я, — скорей уж раненько, если вам угодно! — И с этими словами миновал его дом, очень довольный тем, как я обвел его вокруг пальца.

Теперь я вышел на хорошую дорогу, которая, сколько я мог судить, вела в нужном мне направлении. Она почти тотчас вывела меня на улицу — здесь совсем близко слышалась колотушка сторожа, и я понимал, что чуть ли не каждое пятое окно будет раскрыто и люди в самых разнообразных ночных одеяниях будут переговариваться, приятно взволнованные нежданным переполохом. Тут мне снова пришлось пройти сквозь строй полудюжины вопросов, а колотушка раздавалась все ближе и ближе; но, поскольку шел я не спеша, изъяснялся как истый джентльмен, а уличные фонари горели слишком тускло, чтобы можно было разглядеть, как я одет, мне и на сей раз все сошло с рук. Правда, нашелся один любопытный, который спросил, куда это я собрался в такой час.

Я отвечал туманно, но весело и, уже поворачивая за угол, увидел, что в другом конце этой чересчур оживленной для меня улицы блеснул фонарь сторожа. Но теперь я был уже в безопасности на темном деревенском большаке, свет фонарей и страх повстречаться со сторожами остались позади; однако не прошел я и сотни ярдов, как с обочины дороги кто-то на меня ринулся. Я отскочил в сторону и изготовился к бою; я клял себя за то, что в руках у меня нет хоть какого ни на есть оружия, гадал, кого же это нанесла нелегкая — полицейского или просто разбойника, — и сам не понимал, с кем бы сейчас предпочел иметь дело. Противник мой остановился поодаль, я в потемках я смутно видел, как он покачивается и словно бы делает ложные выпады, готовясь половчее на меня наскочить. И вдруг он заговорил.

— Л-любезный друг, — сказал он, и при первом же слове я навострил уши, — л-любезный друг, не будете ли вы столь д-добры с-сказать, к-которая тут д-дорога н-на Крэмонд?

Я громко, от души рассмеялся, подошел к этому славному гуляке, взял его за плечи и повернул лицом к городу.

— Любезный друг, — отвечал я, — сдается мне, я куда лучше вашего знаю, что вам требуется, и да простит вам бог, что вы так меня напугали! Отправляйтесь-ка вы в Эдинбург!

Я дал ему пинка, и он, словно мяч, послушно покатился по дороге и тот же час исчез во тьме в той стороне, откуда прибыл я сам.

Отделавшись от этого дурня, я опять пошел своей дорогой, которая поднималась на холм, за перевалом спускалась в долину, пересекала деревушку и затем вновь поднималась в гору, к Пентленду, к тому самому месту, куда я стремился.

Когда я уже забрался довольно высоко, туман стал рассеиваться; еще немного — и вокруг меня засияла ясная, звездная ночь, а впереди отчетливо проступили вершины Пентленда, за ними — долина реки Форт и погруженный в дымку город, где еще недавно я был пленником. За все время мне почти никто не повстречался, лишь однажды издалека услыхал я в ночи скрип колес; он все приближался, и наконец, едва забрезжил рассвет, я точно во сне увидел деревенскую повозку — она медленно проплыла мимо, две молчаливые фигуры, сидящие в ней, клевали носами в такт лошадиным шагам. Они, видно, дремали; голову и плечи одной из них окутывала шаль, и я решил, что это женщина. Понемногу светало, близился день, и туман мало-помалу таял. Небо на востоке засветилось, по нему протянулись холодные розовые полосы, и постепенно Эдинбургский замок высоко на скале, шпили и трубы верхней части города обрели явственные очертания и поднялись, точно острова в тающем озере тумана. Вокруг был тихий, мирный, лесистый край, все дышало покоем, дорога, петляя, поднималась в гору, не видно было ни экипажа, ни прохожего, щебетали птицы, должно быть, радуясь приближению солнца, ветки деревьев колыхал ветер, тихо кружились и падали красные листья.

Когда я завидел цель своего путешествия, уже совсем рассвело, но солнце еще не взошло и холод пробирал до костей. Над холмом поднимался конек единственной крыши и труба; немного поодаль и чуть выше меж деревьев, у сбегающего вниз ручья стоял старый высокий оштукатуренный дом, а дальше по холмам раскинулись пастбища. Мне вспомнилось, что пастухи встают спозаранку, и если кто-нибудь завидит, как я тут брожу, это может означать конец всем моим надеждам; прячась в тени живой изгороди, я дошел до ограды, окружающей сад моих друзей: дом их был невелик, но причудлив, с несколькими грубоватыми фронтонами и серыми скатами крыш. Казалось, это беспорядочно построенный крохотный собор, главный корабль которого возвышается посредине на два этажа и увенчан непомерно высокой двускатной крышей, а со всех сторон к нему примыкают, словно приделы, часовенки или поперечные нефы, одноэтажные приземистые пристройки. К тому же он был нелепо изукрашен лиственным орнаментом и выступающими водосточными трубами в виде чудищ с широко разинутыми пастями, словно в каком-нибудь средневековом храме. Дом будто прятался от сторонних взоров, скрытый не только деревьями сада, но с той стороны, откуда я подошел, еще и складкой холма — той самой, над которою виднелась одна лишь крыша. Вдоль садовой ограды выстроились могучие вязы и буки, — вязы уже совсем облетели, на буках еще уцелела багряная листва, а посредине зеленели заросли благородного лавра и падуба, в которых были прорублены арки и вились тропинки.