Бальтазар Косса - Балашов Дмитрий Михайлович. Страница 18

XIV

Далее Парадисис пишет, что Бальтазар нашел пастуха (вернее, пастух обнаружил спящих путников), у которого купил «его дохлого осла», попутно установив, что они находятся в местах, ограбленных ими всего полгода назад. Дабы не быть пойманными, Косса говорит пастуху, что они идут в Меркато, а сами же путники направляются в противоположную сторону, в Ночеру.

Тут все не так!

Прежде всего, путники нуждались в еде, и, конечно, золотой цехин, полученный бедным козопасом в обмен на черствый хлеб, сыр и кислое молоко, должен был насторожить крестьянина, тем паче, что путники отнюдь не стремились спуститься в деревню, чтобы обрести там ночлег и приличный стол. Конечно, фотороботы преступников в те века не вывешивали еще для всеобщего сведения (техника отставала!). Но, скажем, одноглазого и криворотого Гуиндаччо нетрудно было узнать даже и по рассказам потерпевших… А получив за своего осла два цехина вместо одного, крестьянин и вовсе убедился, что дело не чисто. Слишком непохожи были путники на потерпевших крушение мирных мореплавателей! Да и одетая по-мужски баба (а что баба, он понял сразу по лицу, по стану, по разметанным волосам) прибавила уверенности в том, что перед ним пираты. Словом, группу крестьян, схвативших Коссу со спутниками уже близ Ночеры, можно смело почесть за жителей Амальфи, пустившихся в погоню за бандитами.

К Ночере, меж тем, стягивались неаполитанские королевские войска. Размашисто шла пехота, подрагивая копьями, уложенными на плечи, проезжали закованные в сталь кавалеристы на тяжеловесных рыцарских першеронах. Скрипели и визжали оси обозных телег. Война? С кем?

Тут вторая неясность. Война-то война! Новый неаполитанский король, рассорившись с папой Урбаном VI, с коим до того был дружен, шел вышибать папу из Ночеры — владения неаполитанского короля. Но почему крестьяне, схватившие наших путников, — причем Косса, как утверждает Парадисис, до того, как попасть в плен, насмерть уложил двоих, — почему не убили их сразу, и почему, после споров, криков и взаимной ругани, повели не к стану королевских войск, а в Ночеру, прямиком к папе Урбану VI? Все это архинеясно и так и остается необъясненным. Не рука ли все той же святой инквизиции своеобразно спасла наших пиратов? Не была ли назначена, скажем, солидная награда за голову Коссы? (Которому совсем необязательно было «убивать двоих» своим, неизменным по Парадисису, стилетом!) И кому же, как не папе, коему только и подчинялась святая инквизиция, было решать теперь его дальнейшую судьбу?

Парадисис опять заставляет огромного Гуиндаччо плакать и жаловаться, а Коссу награждать его полновесными тумаками — уже в камере крепостной тюрьмы, куда крестьяне втолкнули (?) наших путников… Предварительно развязав, что ли? И как это крестьяне самовластно распоряжаются в крепости? Где стража, где капитан? Где переговоры о награде за поимку преступника? Тут явно очень многого не хватает, и многое неясно совсем!

И почему город Ночеру осаждают местные, а не королевские войска? И почему Бальтазара ведут сперва через помещения башни, столь богато убранные, что ему «не приходилось до сих пор видеть такой роскоши». Это Коссе-то? И почему сразу затем его проводят мимо камеры пыток, а наверху, в круглой башенной зале, где его встречает папа Урбан VI и куда долетают камни вражеских катапульт, находится, меж тем, трон самого папы, окруженного коленопреклоненной придворной челядью? И Косса «лицемерно» раскаивается (и всем ясно, что лицемерно!), а папа его принимает и выслушивает со «странной загадочной улыбкой», а об инквизиции, о его нападении на замок подесты в Болонье, убитых «капитанах Святой Марии», о похищении Яндры, наконец (которая сидит, схваченная, тут же, внизу, в камере!), и речи нет? При этом крестьянину Косса представил Яндру как свою жену, а папе Урбану — как сестру, и тот нимало не усомнился в этом, и тут же принял Коссу в службу к себе, даже и наградил…

Нет уж, давайте разбираться!

С этого момента рассказ Парадисиса, упорно повествующего только об амурных делах да пиратских подвигах Коссы, и даже его политическую деятельность вешающего на тот же крюк, становится уже вовсе неправдоподобен, хотя и сопровождается множеством реальных и, самих по себе, интересных исторических отсылок. Приходится вплотную обращаться к иным источникам, и тогда выясняется, по крайней мере, следующее:

а) годы жизни Яндры делла Скала никак не стыкуются с хронологией веронских событий и годами жизни ее предполагаемых родичей;

б) никто и нигде не говорит о двух периодах пиратства Коссы;

в) нигде нет ни одного упоминания о его столкновении с инквизицией, так что, возможно, описанного нами штурма дворца подесты в Болонье не было вовсе, и он сочинен Парадисисом (и тогда описание этого штурма целиком лежит на моей совести);

г) и, наконец, с момента предполагаемой встречи с Урбаном VI все не так, хотя как раз с этой поры биографию Коссы можно проследить по источникам. Впрочем, имя самого Коссы в источниках упоминается еще позднее, уже после смерти Урбана VI, с момента интронизации Томачелли (Бонифация IX).

Но, в любом случае, тут нам придется погрузиться в земные дела папства, во-первых, и в историю неаполитанского королевства, во-вторых. А тогда мы уже увидим, что участие Коссы во всех этих событиях было далеко не случайностью. И предполагаемый союз его с папой Урбаном VI объяснялся причинами куда более весомыми, чем «загадочная улыбка» и личный каприз Урбана VI.

Ибо это только кажется, что руководитель, обладающий неограниченной властью, свободен. (И тому из держателей власти, кто рискует поверить в это, очень быстро и жестко напоминают об истинном положении вещей.)

Всякий — неважно, наследственный или избираемый — глава как бы вставляется в систему, созданную задолго до него, и обязан продолжать традиционную политику этой системы. Урбан VI был так же связан обстоятельствами, как и нынешний папа, Иоанн-Павел II, лично очень приятный, культурный, даже добрый человек, но обреченный продолжать политику борьбы с православием и на этом пути обязанный благословлять и любую жестокость и всяческую несправедливость, ибо этого хочет система, и римский папа попросту не может перестать преследовать православие как в Сербии, так и в России.

XV

В Рим я впервые попал на праздник тысячелетия крещения Руси в составе советской писательской делегации. В Ватикане нас принимал сам Иоанн-Павел II (поляк Войтыла), как оказалось, отлично владеющий русским языком. У меня до сих пор где-то лежит цветная фотография, где я здороваюсь за руку с папой (мы все получили по такой!), снятая скрытой камерой во время приема.

Забавно было видеть в стеклянной будке уличного телефона с трубкой в руках молодого охранника с подчеркнуто современным лицом, обряженного в средневековый наряд, не изменившийся со времен Микеланджело: свисающий на плечо берет, полосатые, фиолетово-оранжевые куртку и штаны-буфы с разрезами и цветными вставками в синих, желтых и черных лентах, над ногами, обтянутыми в средневековые шоссы, тоже оранжево-черные. И такие же стражники с алебардами встречали нас в подъезде папского дворца, вытянувшись и ударив алебардами в пол при виде нашего епископа Кирилла, чрезвычайно польщенного этим приветствием.

Удалось, хотя и бегло, что-то оглядеть, побегать в сумерках по городу, узреть круглую неприступную громаду замка Ангела, куда из Ватикана ведет крытый ход на аркадах, возведенный еще Бальтазаром Коссой (Иоанном XXIII), и, конечно, по утрам, до заседаний, посчастливилось пару раз попасть в собор Святого Петра, огромный («как вокзал!» — сказал кто-то из нас), весь в роскоши полированного камня, с безмерностью своих сводов, с микеланджеловской «Пиетой» за бронированным стеклом (в нее стреляли), которая — стоит вглядеться! — из века в век недоуменно озирает тело сына и — о, ужас и чудо! — тихонько поводит туда и сюда своею мраморной головой. Необычайная скульптура, способная одна оправдать весь холод и казенную величавость католичества.