Обманный Дом - Стоддард Джеймс. Страница 10

— Папа, у тебя рука такая холодная, просто ледяная, — сказала Лизбет. — Ты болел? Поэтому тебя так долго не было?

— Тише, — буркнул отец. — Потом.

Он отказывался отвечать на вопросы девочки, Они шли по проулкам между домами, по длинным аллеям, иногда останавливались и прятались от прохожих. К тому времени, когда они миновали последние улочки и вышли в поле за Иннмэн-Пиком, окончательно стемнело.

— Папа, мне страшно.

Но отец сердито сжал руку Лизбет и ничего не ответил. Она дёрнулась и вырвала руку.

— Мне страшно, папочка.

Он глянул на неё сверху вниз холодными, бесчувственными глазами и потянулся к её руке. Лизбет отпрянула в сторону.

— Зачем ты это делаешь?

— Верь мне, — сказал он и протянул ей руку. — Пойдём.

Больше всего на свете Лизбет хотелось убежать, потому что в этот миг отец показался ей чужим, каким-то существом с лицом отца, смотревшим на неё его глазами. Девочка в неуверенности застыла. Она обернулась, посмотрела на огни городка, вспомнила о графе Эгисе, о Саре и Картере, о теплом доме, где жила два года. Губы её задрожали, она расплакалась.

— Не… плачь, — сказал отец, неподвижно, словно манекен, держа протянутую руку. — Пойдём. Я твой отец.

Как ни хотелось ей убежать, она маленькими шажками приблизилась к отцу. Её вела боль прежней потери. Она дала ему руку, а он резко и грубо поднял её, прижал к себе и быстро побежал по полю.

Вот тут Лизбет стало по-настоящему страшно. Она кричала, но отец был равнодушен к её мольбам, а они уже далеко ушли от Иннмэна, и никто не услышал её криков. Отец пробежал мимо того самого места, где Картер просил у Сары руку и сердце, мимо корсиканских сосен, фонтана с ангелом и вбежал в дверь под тёмным навесом.

Они неслись по коридорам и лестницам, и когда у Лизбет больше не осталось сил кричать, она тихо заплакала, а когда и слез не осталось, умолкла. Минуты сменились часами, девочка заснула, и ей приснилось, что её укачивает на руках Сара.

Проснувшись, она обнаружила, что отец все ещё куда-то несёт её, но только теперь они были не одни. К ним присоединились двое мужчин в серых плащах. Один из них нёс фонарь и освещал путь по тёмным коридорам. Лизбет догадалась, что это анархисты, потому что они были похожи на тощих людей в балахонах, которые когда-то всем заправляли в Иннмэн-Пике. Все молчали, но вели себя как люди, опасающиеся погони. Всю ночь они торопливо шли вперёд, и отец ни разу не опустил девочку на пол. Как ни страшно было Лизбет, а быть может, именно из-за того, что ей было страшно, она заснула.

Потом её разбудили в пустом коридоре, где фонарь освещал дощатый пол и обои с рисунком в виде белых лебедей, и покормили сушёным мясом и размоченными в воде сухарями. Она сидела рядом с отцом, машинально, без аппетита пережёвывая невкусную еду.

— Папочка, куда мы идём?

Отец посмотрел на неё. Глаза его в свете фонаря казались жёлтыми. Он не потянулся к девочке, не прикоснулся к ней.

— Недалеко. Теперь уже недалеко.

— Где ты был, папа? — спросила. Лизбет, но он не ответил, и она решила, что очень плохо вела себя, раз он так сердится на неё. Она снова заплакала, судорожно, отчаянно всхлипывая.

Когда все перекусили, отец снова понёс Лизбет на руках, и они шли по коридорам, пока не добрались до застеклённых дверей, выходивших на восток. Взошедшее солнце светило в окна за дверьми. Там протянулся коридор, вдоль стен которого развевались флаги пурпурных королевских цветов, висели пурпурные занавеси, вышитые золотом, и лежали пурпурные ковры с рисунком в виде золотых лилий. Медная табличка над дверью гласила:

Из-за солнечного света Лизбет стало немного веселее, и она решила, что отец и его спутники отыскали славное место, но никто не вышел встретить их, когда они миновали застеклённые двери.

— Ты все сделал как надо, — сказал один из анархистов. — Ты будешь вознаграждён. Отдай её мне.

— Нет, папа! Не отдавай меня ему! Нет!

Но отец передал Лизбет с рук на руки анархисту, и было видно, как ему тяжело её держать, а ведь отец нёс её без устали столько часов подряд. Когда Лизбет уносили, отец молча стоял в дверях. Девочка билась, вырывалась, кричала, тянулась к отцу, умоляла его забрать её. Глядя через плечо анархиста, она увидела, как отец отвернулся, и не было в его взгляде ни любви, ни тревоги. Его звериные глаза были равнодушны.

Она ещё долго вырывалась, но в конце концов изнемогла и затихла. Потом ей стало все равно. Она понимала, что будет наказана, вот только не знала, за что. Она плакала о Саре и графе, пока у неё не осталось сил плакать.

Много дней они шли по Дому извилистыми путями, одни из которых были светлы и радостны, другие — каменно-угрюмые, где отсветы фонаря на стенах казались похожими на блуждающие огоньки. Уже через час анархисты брали Лизбет на руки только тогда, когда она уставала до изнеможения, а остальное время она шла сама, но её вели на верёвке, обвязанной вокруг запястья, чтобы девочка не убежала. Лизбет было тоскливо и одиноко, потому что анархисты почти не разговаривали даже между собой, а если и говорили, то о том, чего она не понимала. Они с неё глаз не спускали, хотя она не знала, куда бы могла уйти от них. Лизбет чувствовала себя столь же беспомощной, как тогда, когда впервые пропал её отец два года назад, но только теперь ей было ещё хуже, ведь тогда она ждала его возвращения, а теперь — нет.

Наверное, через несколько дней они добрались до суровой и угрюмой части Дома, выстроенной из железа и серого кирпича. Злобные стражники в кольчугах из стальных колец, с пиками в руках, стояли у прохода в каждый коридор, и анархистам приходилось всем им показывать рекомендательные письма. Стражники всегда спрашивали у них, куда они идут, а анархисты неизменно отвечали: «В Заграничье». Тогда стражники умолкали, их взгляды тяжелели от страха, больше они уже ни о чем не спрашивали и пропускали анархистов.

Ещё несколько дней они шли по этой суровой стране и наконец спустились по винтовой лестнице в коридор шириной не больше двух футов и высотой не больше шести, выложенный все теми же серыми кирпичами. По этому коридору шли не один час, и Лизбет уже стало казаться, что они странствуют по внутренностям каменного змея. В конце концов они подошли к обитой железом двери высотой не больше роста Лизбет. Дверь открылась поворотом железного вентиля, и обоим анархистам пришлось здорово постараться, чтобы повернуть его.

Затем они погасили фонарь и втащили Лизбет внутрь, в кромешный мрак.

— Пожалуйста, — сказала она анархисту, который держал её, хотя она его не видела в темноте, — скажите, где мы? Почему тут нет света?

— Тут нет ни луны, ни звёзд, — отозвался он. — Это страна, которую некоторые называют Забвением.

Они немного подождали, и Лизбет увидела, что тут не так темно, как ей показалось сначала, а всего лишь как в безлунную ночь при свете лучины. Её похитители выглядели мрачными тенями, но источника тусклого света Лизбет не видела. Но все же, если бы девочка задумалась, она бы поняла, что в этом свете есть что-то жуткое, сверхъестественное. Вокруг простиралась огромная равнина с едва заметным подъёмом. А на горизонте виднелся чёрный страшный дом, и в его окне горел свет, а кроме этого дома вокруг ровным счётом ничего не было.

Анархисты тронулись в путь по равнине. Лизбет охватил страх, она начала вырываться. Тот, что вёл её, замахнулся, чтобы ударить, но второй вскричал:

— Нет! Сжалься над ней! Она совсем маленькая, и её ожидает ужасная участь!

— Тогда ты её и тащи! — огрызнулся первый и отдал девочку своему спутнику.

Как ни напугали Лизбет его слова, но проявленная им доброта тронула её, и она перестала вырываться. Она закрыла глаза и стала молча молиться о том, чтобы граф Эгис и Хозяин Андерсон пришли ей на помощь. Как это свойственно детям, она с надеждой оглянулась назад — вдруг они уже догоняют её похитителей, но позади увидела только величественные стены и башни Высокого Дома, от которых её уносили все дальше и дальше… Острые коньки крыш, каменные горгульи… Громада дома чернела в ночи, слепо таращились жёлтые огни окон.