Дракула - Стокер Брэм. Страница 27

9 сентября.

Я приехал в Хиллингэм усталый и утомленный. Две ночи я почти совершенно не спал, и мозг мой начинал уже цепенеть. Люси проснулась, настроение у нее было веселое: здороваясь со мною, она посмотрела на меня серьезно и сказала:

— Сегодня вам нельзя дежурить. Вы истощены. Мне опять совсем хорошо. Серьезно, я совсем здорова, и если кому— нибудь из нас непременно нужно бодрствовать, то уж лучше я постерегу ваш сон.

Я не хотел с нею спорить и пошел ужинать. Затем Люси пришла ко мне наверх и повела меня в комнату, которая была рядом с ее комнатой, где топился камин.

— Теперь, — сказала она, — вы расположитесь здесь. Эту дверь я оставлю открытой. Вы ляжете на кушетке, так как я все равно знаю, что во время дежурства ничто не заставит вас — докторов — лечь в постель, если около вас находится пациент. Если мне что—нибудь понадобится, я вас позову, и вы тотчас сможете прийти ко мне.

Мне пришлось повиноваться, тем более, что я устал как собака, и не в силах был больше бодрствовать, если бы даже и желал этого. Она еще раз повторила, что позовет меня, если ей что—нибудь понадобится; я лег на кушетку и забыл обо всем на свете.

9 сентября.

Сегодня вечером я чувствую себя совершенно счастливой. Все это время я была очень слаба, сегодня же я в состоянии двигаться, разговаривать и думать; у меня на душе точно солнышко выглянуло после пасмурных дней. Мне кажется, что Артур где—то очень, очень близко от меня — я чувствую его присутствие. Я знаю, где мои мысли. Если бы только Артур знал! Мой милый, милый! У тебя, наверное, звенит в ушах. О, благодатный покой прошлой ночи! Как хорошо мне спалось в то время, как этот славный доктор Сьюард дежурил около меня; сегодня мне тоже не страшно будет спать, раз он так близко, ведь я каждую минуту могу позвать его. Бесконечное спасибо всем за доброту ко мне. Благодарю тебя, Создатель мой. Спокойной ночи, Артур!

10 сентября.

Почувствовав руку профессора на своей голове, я моментально проснулся и вскочил на ноги. Мы к этому приучились в больнице.

— Ну, что с нашей пациенткой?

— Ей было хорошо, когда я ее покинул, или, вернее, когда она меня покинула, — ответил я.

— Пойдем, посмотрим, — сказал он, и мы вместе вошли в ее комнату.

Штора была спущена; я пошел поднять ее, между тем как Ван Хелзинк тихо, на цыпочках, подошел к кровати. Когда я поднял штору и солнечный свет залил комнату, я услышал глубокий вздох профессора. Я знал уже значение этого вздоха, и ужас охватил меня. Когда я подошел, то увидел, что его суровое лицо исказилось и побледнело. Я чувствовал, как задрожали мои колени.

Бедная Люси лежала в постели, по—видимому, в глубоком обмороке, еще бледнее и безжизненнее на вид, чем раньше. Даже губы ее побелели.

— Скорее, — сказал Ван Хелзинк, — принеси водки.

Я помчался в столовую и вернулся с графином. Мы смочили водкой ее губы и натерли ладони рук и область сердца. Он выслушал ее сердце и после нескольких тревожных минут сказал:

— Еще не поздно. Оно бьется, хотя и слабо. Весь наш прежний труд пропал; придется начать сначала. Юноши Артура здесь, к сожалению, больше нет; на этот раз мне придется обратиться к тебе, друг Джон.

Проговорив эти слова, он начал рыться в своем чемодане и вынул оттуда инструменты для трансфузии. Я снял сюртук и засучил рукав рубашки. Не было никакой возможности прибегнуть к усыпляющему средству, да, в сущности, и незачем было прибегать к нему; поэтому мы принялись за операцию, не теряя ни минуты. Некоторое время спустя Ван Хелзинк поднял руку, предостерегающе грозя мне пальцем:

— Тихо, не шевелись, — прошептал он, — я боюсь, что благодаря притоку сил и жизни она с минуты на минуту может прийти в себя, а тогда нам грозит опасность, ужасная опасность. Впрочем, я приму меры предосторожности. Я сделаю ей подкожное впрыскивание морфия.

И он принялся осторожно приводить свое намерение в исполнение. Морфий хорошо подействовал на Люси; благодаря этому средству обморок ее медленно перешел в сон. Чувство гордости охватило меня, когда я увидел, как нежная краска возвращается на ее бледные щеки и губы. Все—таки приятно сознавать, что принес хоть маленькую пользу любимой женщине. Профессор внимательно следил за мной.

— Довольно! — сказал он.

— Уже? — удивился я. — У Арчи ты взял гораздо больше!

Он грустно улыбнулся в ответ и сказал:

— Он ее возлюбленный, ее жених! А тебе придется немало жертвовать своей жизнью как для нее, так и для других; а пока — довольно.

Когда операция кончилась, он занялся Люси. Я же в ожидании, пока он освободится чтобы помочь мне, прилег на кушетку, так как чувствовал слабость и даже дурноту. Вскоре он и мне перевязал рану и послал меня вниз выпить стакан вина. Когда я выходил из комнаты, он нагнал меня и прошептал:

— Помни, никому об этом ни слова, даже Артуру, если он неожиданно придет сюда. Это может напугать его и вместе с тем возбудить ревность. Ни того, ни другого не нужно. Пока — все.

Днем Люси великолепно спала и, когда проснулась, то вид у нее был хороший, она казалась окрепшей, хотя все—таки выглядела хуже, чем накануне. Вид ее удовлетворил Ван Хелзинка, и он пошел прогуляться, строго наказав мне не спускать с нее глаз. Я слышал, что он в передней спрашивал, как ближе всего пройти на телеграф.

Люси мило болтала со мной и, казалось, понятия не имела о том, что с ней случилось. Я старался занимать и забавлять ее. Когда миссис Вестенр пришла ее навестить, то, по—видимому, не заметила в дочери никаких перемен и сказала мне:

— Мы так страшно обязаны вам, доктор Сьюард, за все то, что вы для нас сделали; но очень прошу вас не переутомляться. Вы сами выглядите бледным и осунувшимся. Вам нужна жена, которая немного поухаживала бы за вами; это вам необходимо.

При этих словах Люси покраснела, хотя всего только на секунду, так как ее опустошенные вены не могли надолго удержать столь неожиданного и непривычного прилива крови к голове. Реакция наступила мгновенно: Люси невероятно побледнела. Я улыбнулся и отрицательно покачал головой, приложив палец к губам, чтобы показать больной, что разговоры ей еще не разрешены. Ван Хелзинк вернулся через два часа и сказал мне:

— Теперь — скорей домой, поешь, выпей вина и подкрепись сном. Я тут останусь на ночь и сам посижу с маленькой мисс. Мы с тобой должны следить за ее болезнью — другим ни к чему об этом знать. У меня на это есть свои причины. Не спрашивай о них; думай, что хочешь. Можешь даже вообразить самое невозможное! Спокойной ночи.

В передней две служанки подошли ко мне и спросили, не нужно ли кому— нибудь из них посидеть у мисс Люси. Они умоляли меня позволить им это. Когда же я сказал, что доктор Ван Хелзинк желает, чтобы только он сам или же я сидели у кровати больной, они начали просить меня поговорить с иностранцем. Я был тронут их любезностью. Моя ли слабость, забота ли о Люси вызвали в них такую преданность — не знаю, но время от времени мне приходилось выслушивать их просьбы. Я вернулся в лечебницу к позднему обеду; сделал свой обход — все благополучно. Тогда я прилег. Безумно хочется спать.

17 сентября.

Сегодня вечером я снова был в Хиллингэме. Ван Хелзинка я застал в хорошем расположении духа. Люси гораздо лучше. Вскоре после моего приезда принесли какой—то пакет Ван Хелзинку. Он нетерпеливо раскрыл его и показал нам целую кучу белых цветов.

— Это для вас, мисс Люси, — сказал он.

— О, доктор, как вы любезны!

— Да, моя дорогая, для вас, но не для забавы. Это лекарство.

Тут Люси сделала недовольное лицо.