Крукенские пески - Стокер Брэм. Страница 8

Но едва он пришел к этим заключениям, как внутри него проснулся другой Мэкам. Этот его второй внутренний Мэкам насмешливо спросил: неужели он больше не наденет этого костюма, когда он из-за него столько вытерпел? Теперь уж слишком поздно, говорил вкрадчиво он. Надо продолжать так же, как было до этой минуты.

– Нет, еще не поздно! – быстро ответила лучшая половина Мэкама. Погруженный в свои мысли, он поднялся со своего места и решил тут же пойти домой и избавиться от ненавист­ного костюма. Он бросил последний взгляд на окрестности, словно застывшие в ночной красоте. Свет луны побледнел, зато обрел мягкость. Глаза Мэкама проскользили по верши­нам далеких скал, верхушкам деревьев на холме, крыше своего дома, затем он вновь посмотрел на море. Оно погрузилось в тень, и только видно было, как медленно, но неуклонно набегает вода на пляж – начался прилив. Мэкам спрыгнул со скалы и пошел по берегу.

Однако едва он сделал несколько шагов, ужас свел судоро­гой его ноги! Кровь бросилась в голову и заслонила от него свет луны. Он увидел двойника! Последний стоял по противопо­ложную сторону впадины от Мэкама. Ужас, охвативший анг­личанина, был тем больнее, что контрастировал с красотой и покоем природы, которыми он только что любовался, сидя на скале. А теперь, парализованный страхом, он недвижно стоял на месте и смотрел на фатальный облик самого себя всего в нескольких футах. Их разделяла смертная чаша зыбучего пе­ска. Он шевелился и морщился, как бы зазывая жертву в свои объятия. Ошибки быть не могло! И хотя луна не осветила лицо двойника, Мэкам со страхом – словно в зеркале – увидел свои одутловатые щеки, маленькие двухнедельные усики… Лунный свет ласкал красочный шотландский костюм и ор­линое перо на шапочке. Последняя была лихо сдвинута набок и из-за нее выглядывала мэкамская лысина. На плече поб­лескивала брошь из дымчатого топаза, на животе – серебря­ные пуговицы.

Завороженно глядя на самого себя, Мэкам вдруг почувст­вовал, что его ноги стали потихоньку сползать вниз. Он оп­устил взгляд вниз и с ужасом обнаружил, что стоит у самой кромки впадины с зыбучим песком. Вскрикнув, он отскочил назад, поднял взгляд на двойника и заметил, что тот придви­нулся со своей стороны ко впадине. Так что расстояние между ними опять восстановилось.

Мэкам и его двойник стояли друг перед другом и разделяв­шей их смертью, замершие словно в каком-то роковом оцепе­нении. Сквозь стук и шум крови в голове Мэкама ему вдруг показалось, что он слышит слова предсказания: «Да встре­титься тебе с самим собой!.. Да раскаяться! А, песку – да пожрать тебя!» Теперь он встретился с самим собой. Раскаял­ся. Что ждет его? Смерть в зыбучем песке?! Слова сумасшед­шего старика начинают сбываться.

Над его головой слышались крики чаек, стремительно пикирующих к пенной кромке воды в поисках пищи. Эти звуки готовили его к самому худшему. Неведомым образом его сапоги опять стали захлестываться песочной массой, он в страхе сделал несколько быстрых шажков назад. Едва он остано­вился, как тот, другой, также сделал несколько шагов. Только не назад, а вперед. Его ноги до лодыжек погрузились в смерто­носный песок, и он стал медленно тонуть. Глядя на эту сцену, Мэкам чувствовал стеснение в груди, которое наконец нашло выход в исполненном ужаса крике. В ту же секунду вопль, в котором соединились страх и предчувствие смерти, раздался и из уст его двойника. Мэкам в отчаянии вскинул вверх руки, то же сделал и его двойник. Завороженно глядя на то, как тонет в песке его двойник, Мэкам, повинуясь мистической силе, сам устремился вперед ко впадине. Но едва его нога ступила в ложе смерти, крики чаек вернули ему самообладание. Неимо­верным усилием воли он заставил себя отступить в безопасное место. В следующее мгновенье он повернулся и побежал. Си­лы изменили ему уже далеко от берега, и он упал лицом вниз на тропинку и остался лежать, приходя в себя, в окружении песчаных барханов.

Артур Мэкам решил не сообщать семье о случившемся но­чью ужасном приключении. По крайней мере до тех пор, пока он окончательно не будет контролировать собственную пси­хику и расшатанные нервы. Двойник, в котором он видел теперь олицетворение своей худшей половины, погиб в песке, и Мэкам ощутил прилив прежних сил и покоя.

В ту ночь он спал крепко и не видел снов, а наутро почув­ствовал себя прекрасно, как в старые добрые времена. Он был убежден, что все его терзания погибли вместе со второй половиной его личности. Удивительно, но Сафт Тамми не пришел утром на свой пост у ворот Красного Дома и не появился больше никогда. Он сидел на своем старом стуле на берегу бухты, как всегда устремив потухший взгляд на свои ноги.

В соответствии с принятым накануне решением Мэкам не надел в этот день шотландский костюм, а, улучив удобную минуту, завязал его вместе с палашом и пистолетами в узел, снес на берег и бросил во впадину с зыбучим песком. Он с огромным удовольствием смотрел на то, как костюм тонет и как смыкается над ним мраморный безжалостный песок. За­тем Мэкам вернулся домой. Настроение у него было прекрасное. Он нашел свою семью всю в сборе для вечерней молитвы и сделал свое торжественное сообщение:

– Теперь, дорогие мои, я рад сказать вам, а вы рады будете услышать то, что я оставил наконец мысль привыкнуть к шот­ландскому костюму. Только сейчас я понял, каким старым, упрямым дураком я был и насколько смешно выставлял себя перед людьми! Этого костюма вы больше не увидите. Ни на мне, ни вообще.

– Но где же он, папа? – спросила одна из дочерей только для того, чтобы дать какой-то отклик на столь самоотвержен­ное признание отца. Он ответил ей спокойно и весело, а она подбежала к нему и поцеловала. Вот что он сказал:

– Он на дне впадины с зыбучим песком! И я надеюсь, что моя вторая половина – худшая и мрачная – похоронена там вместе с ним. Навечно!

Оставшаяся часть летнего отдыха в Крукене прошла прек­расно, и по возвращении в Лондон мистер Мэкам почти совсем забыл обо всех неприятностях, связанных для него с зыбучи­ми песками. Но, как оказалось, ничто не проходит бесследно. Однажды он получил письмо от МакКаллума, которое заставило его серьезно задуматься. Он не обмолвился ни словом семье об этом послании и оставил его по некоторым причинам без ответа. В нем говорилось следующее: