Марфа-посадница - Балашов Дмитрий Михайлович. Страница 18

— На Вагу… Любо на соль… — неуверенно, сам пугаясь своей просьбы, пробормотал Степанко.

— На соли не выдюжишь! — решительно отвергла Марфа. — Рыбу не заможешь ли ловить?

— Как будет твоей милости…

— На рыбу пошлю! На море. Кто у тя ищо? Дедушко? И он тамо сгодитце.

А малец твой?

— Мой, мой, наш! — опять замельтешился Степанко, хватая малого за плечи и подталкивая вперед. Мальчонка — лобастый, курносый, тонкошеий («Эк, он всю семью приморил!» — поморщилась Борецкая) дернул головой, исподлобья недобро глядя на боярыню («Волчонок!»).

— Шапку, шапку сыми! — пугаясь, прикрикнул отец, сам стаскивая с того истрепанный малахай. Малец вырвался и вновь нахлобучил рванину себе на голову.

Марфа глядела, прихмурясь.

— К работе приуцаешь ле?

— Холопом не стану! — угрюмо, ломающимся звенящим голосом, ответил паренек. — На Волгу ушкуйничать уйду!

— В ушкуйники нынце не ходят. Московский князь пути не дает. Поздно ты родилсе, на век припоздал! — ответила Марфа с неожиданно для самой себя просквозившей добротой.

Малец сторожко, неуверенно улыбнулся, ямка сделалась на щеке. Чем-то напомнил маленького Дмитрия.

— Не-е-е… А дядя Федя бает!

— Кто ж луцше знат, дядя Федя твой али я?! — чуть возвысив голос, ответила Марфа. Повела бровью. — То-то! Рости. Отечь, смотри, из силов выходит, а ты — на Волгу… Оглупыш!

Марфа переглядела остальных, задержавшись глазами на одной молодой паре. Таких вот любила боле всего: мужик и ладный и умный, видать по лицу.

Оглядела прищурясь, любуясь. Молодец! И жонка под стать.

— Плотничаешь ле?

— Я и кузнечное дело знаю!

(«Мастер!») — Детей нету?

— Ужо! Наше от нас не уйдет!

(«Такого хоть тут оставляй!») Мужиков увели. Марфа еще помедлила у крыльца, потом прошла калиткою в сад. Отсюда, с косогора, из-за вершин яблонь, был хорошо виден вымол, где кипела муравьиная работа поденщиков. Пересчитала корабли. Ключник подошел, стал сбоку, чуть позади. Полуобернувшись, Марфа увидела его хищное, с крючковатым носом, жесткое лицо. Укорила:

— Медленно грузят!

— Наймовать об эту пору некого… — ответил тот хмуро. Сам знал, что медленно.

— К Покрову нать управитьце со всем!

— К Покрову навряд…

— По сколь выходит у тебя за лодью?

Ключник назвал цену.

— Дружиной работают? Старшой есть ле?

— Как не быть!

— Дак ты и сговори с ним! Плати ети деньги артели за всю лодью, сдельно, пущай хоть в полдня нагрузят! Им выгода и мне тож!

Ключник склонил голову, злясь на себя (такого простого и не додумал!).

— Нынце ж и объяви! — приказала Марфа. — Цто еще?

— Демид приехал, ждет… — угрюмо вымолвил ключник.

С Демидом, холопом Марфы, что ведал в Кострице полотняным промыслом, у них были давние нелады. Иев Потапыч, ключник, никак не мог понять этого на диво сметливого и легкого что видом, что норовом мужика. В особенности его усердия; чего надо дурню? Добро бы вольный, а то холоп, и получает-то никакие там великие доходы! К тому примешивалась и ревность. Борецкая, хоть и держала в строгости, а любила Демида. Вот и сейчас тотчас пошла к нему. Иев тяжело посмотрел вслед боярыне и направился к пристани. Приказов своих Борецкая не забывала никогда.

Марфа прошла в гостебную избу, где ее ждал Демид со своим товаром.

Слуги носили полотно, штуку за штукой (Демид только что прибыл). Марфа уселась на лавку, спросила:

— Поисть-то успел?

Демидкино полотно было особое, тонкое, не хуже голландского привозного. Такое еще только в Липне делали. Штуку, размотав, можно было сквозь перстень протянуть. И шло это полотно целиком для себя, для дома.

Марфа глядела, мяла и разглаживала ткань. Работа была хороша, цены нет Демиду! Даром что холоп, и получает второе меньше того, липенского мастера, что из вольных. А работа, почитай, лучше еще! Демид, юркий, остроглазый, в легкой солнечно-рыжей бороде, подскакивал воробьиным скоком, бойко пояснял, походя. Называл мастериц, сам любуясь товаром.

Марфа хвалила от души.

Осмелев от похвалы, Демид решился высказать заветное, что его давно мучило.

— Государыня Марфа Ивановна, дозволь слово молвить!

— Ну!

— Вот ты хоть, будь не во гнев, хоть другие великие бояра. Мелким доходом не займуетесь, только для своего двора идет, и ладно. А с немцами вся торговля заморским товаром да сырьем: скора, да воск, да лен, да зуб рыбий или иное что. С волосток опеть хлеб да деньги, али белка заместо прочего…

— Дак чем плохо, что я господарский доход на деньги перевожу? Это московськи князья копят лен да сало, да мед, у иного из княжат на сто рублей добра портитце в анбарах, холсты гниют, рыба тухнет, скору моль потратила, а сам у холопья своего три рубля денег займует: в поход пошел, а не на что сбрую купить. А и мелкому купцу в моих волостях доход. Вон сколь их по осеновьям наедет!

— А хорошо бы и нам во своих-то рядках лавки заиметь, не с одними немцами дело вести!

— Что мне прикажешь, селедками вразнос торговать? — спросила Марфа сочным молодым голосом, трепещущим от внутреннего смеха. («Надумает же Демид!») Видя, однако, что боярыня не гневается, Демид заговорил бойчее:

— Мелкий купец почасту вразнос от немца торгует. Привозим из-за рубежа и сельди, и соль, и сукна. Купец перепродаст, а лихва серебра идет за границу. С кого то серебро? С черных людей! Бояра будут богатеть, народ беднеть. Потом с кого взять будет? Своего товару надо делать больше! Сукно ввозим, шерсть вывозим, а могли бы добрые сукна ткать! Иной дорогой товар у них лучше, а почему? Наше вот полотно не хуже голландского, дак только во своем хозяйстви держим. А кабы дело-то поднять, да рынок свой, куда крепче бы стало! И серебро не уйдет, и за рубеж прибыльнее не лен возить, а готовое полотно, и черный народ к нам тогда больше привязан будет!

— Тебе дай волю… — протянула Марфа неопределенно, не то осуждая, не то одобряя, и остановилась. Увидела глаза Демидовы. Не жадные, нет, а голодные. А ведь он и не для себя старается! Мастер!

Марфа гордилась своим хозяйством, гордилась и тем, что вела его по-мужски, не мельчилась, смелее переводила на деньги оброчные доходы. А тут

— что же выходит? Свой холоп винит в том, что свою же пользу не углядела? В чем-то Демид и прав, верно! Это… Богдан ежели, к примеру…

За железо нынь в Ковоше, в волостке своей, он деньгами берет, дак чтобы сам кузни ставил и торг вел железным товаром! Полотно-то полотно… А как заставишь делать по-годному? Ну, Демид мой сам старается, а вольных? Им платить надоть, где деньги? Так-то сразу получил, уж продавать заботы нет.

А холопы как еще сработают товар! Демид один такой, а иные норовят поменьше да похуже сделать, да побольше взять. «Чужой корысти ради хорошо не сработают! Да и доход когда? А как останесси с непроданным товаром…»

— Ладно, ступай, Демид! Трудное дело предлагашь. Придумал хорошо, а делать некому. Лодью тебе сегодня же и нагрузят, в ночь отправь. А сам задержись, на кони уедешь!

К себе Марфа поднималась боковым ходом. Редко хаживала тут.

Рассохшиеся за лето ступени поскрипывали под ногами. Поморщилась: надо наказать Проньке, пущай поправит. А то словно разваливается терем! Не по нраву было, когда скрипели ступени. Любила все прочное, крепкое, тяжелое, яркое, сработанное так, чтобы в вещи виден был мастер и гордость мастера талан; в делах — разворотливость, в хозяйстве — размах и умное береженье, в узорочье — хитрость, в письме иконном — властный красный цвет. Тож и в хоромном строении — недаром двор ее славился лепотою среди всех прочих в Новгороде Великом.

Подымаясь, Марфа опять вспомнила мальчонку, что хотел в ушкуйники.

Усмехнулась: «Волчонок! Поди, моря-то не видал и не знает, како оно. Тоже будут дивитьце весной, что солнце над морем не закатаетце!» Вспомнилось, как молодой боярыней, девочкой большеглазой, впервые приехала на Север, как муж подавал руку, усаживая в лодью, а на берег несли ее на руках…