Младший сын - Балашов Дмитрий Михайлович. Страница 100
– Вот батя приедет с войны, задаст!
– А бати еще нет! – сказал Юрий, сторожко глядя то на няньку, то на мать. Он на всякий случай кончил притворный рев и, решив подольститься к матери, повис у нее на руках.
– Буквы учишь? – спросила Овдотья.
– Ленится! – ответила за него мамка. – Да и непоседа такой, уж дьячка замучил, все вертится.
Овдотья, взяв на руки трехлетнего Борю (он тотчас прижался и стал слегка подхныкивать), – «ну-ко!» – стала перебирать светлые волоски.
«И в кого это Юрко такой рыжий? – подумала она. – Как солнышко!» – На Юрия, первенца своего, Овдотья совсем не могла сердиться и баловала ужасно. Сама знала, ничего с собой поделать не могла.
– Мам! Коня хочу! – стал ныть Юрий, пристраиваясь сбоку. Сашок меж тем занялся игрушкой, из-за которой, видимо, и разгорелась драка.
– Вона сколь! – кивнула Овдотья на деревянных расписных и глиняных лошадей.
– Да-а-а, живой чтобы! Езди-и-ить!..
– Нос не дорос!
– Дорос! – капризно возразил Юрко. – Я уже сажался на дворе!
– Батю проси! Ну-ко! – обратилась она к няньке. – Дай гребень! Плохо следишь, кажись, гниды у их.
– Дак всюду бегают! В девичьей все! Всяк на руки норовит, и на поварне, и на дворе, не уследишь!
– Да и глаза вон заплыли. Девок построжи! Пущай и за собой следят! Отец увидит, обем нам с тобой мало не будет! – Взяв гребешок, она стала ловко щелкать насекомых. – Рубашки тоже перемени! – приказала Овдотья. – Ну, пойду. Заспалась я сей день!
– Мама, мам! Мамка, не уходи! – затянули в три голоса княжичи, а Юрка, забежав, ткнулся в материны пышные бедра. Приодержавшись, она огладила золотую голову сына.
– Мам, наклонись!
Она склонилась, он обвил руками ее за шею, потянулся, дыша горячо в ухо, попросил шепотом:
– Подари коня!
Овдотья расхохоталась, шутливо подрала Юрия за вихор, ушла.
Надо было обойти службы, посмотреть, как ткут портна, что делается в бертьянице, в медовушах, солодожне, проверить рукодельниц: заштопано ли то, выходное? Цела ли снасть, что выдавала сама мастерицам давеча, и почто так много уходит шелку, не воруют ли? В девичьей похвалила шитье, в моечной за разбитую ордынскую дорогую чашку набила по щекам неумеху девку, велела сослать на двор, в портомойницы. Пока держался гнев, прошла в детскую, где Юрко мучал дьячка. Юрию досталась изрядная трепка. Поняв, что мать в нешуточном гневе, он только тихо скулил. После порки ученье пошло резвее. Посидев рядом с дьячком для острастки и убедясь, что дело движется, Овдотья опять отправилась в обход служб. Так, в хозяйственных заботах, пролетело полдня. Отобедали. Наконец, к вечеру, уселись за пяльцы и уже наладились читать жития святых старцев египетских, «Лавсаик», когда ворвалась дворовая девка с выпученными глазами:
– Приехали! В гневе! За зерно!
Овдотья всплеснула руками. Как не догадала с утра приказать заволочить в анбар! Уже все заметались как угорелые.
– Кормить, живо! – приказала Овдотья, сама, отругав себя, торопливо побежала встречу.
Данил входил, отшвыривая двери и на ходу расстегивая дорожное платье. Слуги подхватили ферязь и шапку, Овдотья, охнув, обхватила в объятия полными руками, грудью, вжалась лицом в бороду. Густой конский дух шел ото всего.
– Заждалась, Данилушка!
Он еще фыркал неизрасходованным гневом.
– Моя беда! – скороговоркой повинилась Овдотья.
– Ты в дому! На то бояра есь! – буркнул Данил в ответ. Он еще метал глазами по сторонам, ища домашнего беспорядку. Но тут с ликующим визгом налетели малыши. Юрко, вцепившись, полез, как белка, и уже, сопя, усаживался на плечи. Сашок повис на ногах. И Борисок уже торопился, ковыляя, а нянька, сияя во весь рот, семенила, поддерживая его за ручку, а другой рукой неся уставившегося на отца круглыми глазами Ванятку.
– Ну, даве дрались, а тута вместях!
– Дрались? – спросил Данила, стягивая Юрка. – Ты, поди?!
Дети разом погасили гнев. Тут уж Овдотья могла без труда усадить мужа, сама стянула сапоги, уже несли сменное платье, уже стояла девка с полотенцем. Данил, отмахнувшись, прошел в изложницу. Овдотья следом. Сволок рубаху, брызгался, тер шею.
– Ладно! Париться ужо!
Жена с поклоном подала чистую сорочку, зипун. Данила переменил порты, перепоясался. В мягких домашних сапогах вышел в столовую палату. Овдотья сунулась подавать.
– Седь! – приказал Данил. – Слуги есь!
Овдотья присела, стала отламывать по кусочку, взглядывая на мужа. Знала, что не любил есть один за столом.
Данил наконец отвалился, срыгнул. Посидел, прикрыв глаза. Тело гудело от целодневной скачки.
– Что за послы? – спросил он еще сердитым голосом.
– Завтра…
– Завтра, завтра! Знать должон! Зови!
Думный боярин боком влез в покой, поклонился князю.
– Каково доехали?
Приличия не позволяли сразу начать о деле. Расспросил князя про поход. Данил, дернув усом, отмахнул рукой.
– Сказывай!
– Опять выход требуют, батюшка-князь!
– Что они там сами не сговорят никак! Телебуга с Ногаем в брани, а я при чем? Али и тому и другому выход давать? Ладно, из утра приму. Опеть подарки давать, будь они неладны… А вы тут с хлебом!
– Виноваты, батюшка!
– Помене бы виноватых, поболе тружающихся! – проворчал Данил. В голове уже складывалось, как лучше отделаться от татар: «Свалить на Митю! Пущай брат, раз уж великий князь, сам и решает, а послам – ни да ни нет!»
– Что еще?
Боярин улыбнулся:
– Как ты, батюшка, велел примать убеглых, дак с Рязани к нам много народа нонече!
– Слышал. Елортай Рязань громит! Как еще всех не разогнали?
– Тут такое дело… Коломенски бояра опеть просятся к нам!
– С Романовичами в ссору…
– Дак вишь… татары… Им и тех забот хватает!
– Сейчас хватает, а уйдут татары, как тогда? Коломна рязанская ить!
– Душат нас! Мытное с кажной лодьи в Коломне даем! – В голосе боярина аж слезы зазвенели.
Данил пожевал губами. Пристально глядя в лицо боярину, задумался. Коломна была нужна! Как на смех – сразу-то он не разобрался, – его княжество со всех сторон оказалось зажато соседями. К югу пути запирали рязанские города: Коломна и Лопасня, к Смоленску – Можайск, меж ним и Тверью поместился дмитровский князь, хоть и свой, а пошлины платить все же приходилось, от Новгорода отделял Волок Ламской, когда-то новгородский, а теперь Митин город… Туда, к Переяславлю, леса, а там уж удел великого князя. С любым товаром ни к себе, ни от себя без торговых пошлин никуда не сунешься. Купцы, пока доберутся до Москвы, платят и платят. Хорошо Михайле Тверскому: Волга! До самого Сарая, и того дале – до Персии самой, путь чист. Волга – не Москва, ее цепями не запрешь, плотами не перегородишь поперек воды! И все-таки воевать не стоило. Сейчас разорены, дак уломаю. Позволил бы хоть рязанский князь свои анбары в Коломне поставить, и то добро! А бояр… Бояр… Поговорить надо, а принять…
– Ладно, иди! Да, что там за колгота у Кочевы с Блином? Места в думе не поделят? Или покосов на Воре? Скажи, вдругорядь выдам головой, тем и кончится, и села отберу! – пообещал Данил. Боярин с поклонами полез вон.
Коломна не выходила из головы, пока парился, смывая дорожную грязь. Все просят! Дак на иные просьбы… Как Овдотья тогда рыдала, узнавши, что Муром снова громят, требовала бить татар: «Ты можешь!» Даже брат не может! А Рязань… Нет, нынче Рязань трогать не след. Еще не след!
После бани Данил, подобревший, возился с детьми. Журил за драки. Теперь велел принести веник и дал ломать. Несмышленыши сопели, старались. Юрко даже с яростью ломал – не получалось. Отец посмеивался. Наконец, когда уже почти дошло до слез, сказал:
– Дай-кося!
Ловко рознял, и стал ломать по прутику, и откидывать.
– А я думал, надо целый!
– Вот то-то, что целый! Целый не поломашь! Так и вы, братья. Одна семья! Вместях вас николи никто не сломат! А будете драться – ратиться, так кажного по одинке… Уразумел?
– Да! А они!..