Младший сын - Балашов Дмитрий Михайлович. Страница 121
В лугах уже косят, мужики идут в ряд, с горбушами, низко нагибаясь, взмахивая вправо-влево, вправо-влево. Трава под ножами горбуш валится в обе стороны. Трава нынче добра. Подымаются копны, растут стога. Лето в полном разгаре. По ночам вспыхивают зарницы, и крупные спелые звезды, срываясь, прочерчивают стремительный путь.
Начинается жатва хлебов. По утрам, на призывное пение владимирского рожка выгнав корову в стадо, хозяйки торопятся истопить печи. В полдни деревни стоят пустые, все в полях. Страда. Скрипят, покачиваясь, возы, выстукивают цепа на току.
Богатая Тверь уже шлет торговые караваны вниз по Волге в Сарай и вверх по Тверце в Новгород. Через Смоленск и Москву пробираются реками немецкие торговые гости. Кострома и Нижний принимают бухарских и персидских купцов.
Князь Андрей строит новый княжеский терем на Городце. Константин Борисович, посадив сына в Угличе, устраивается на ростовском столе. Федор Черный нынче опять в ссоре с племянником, Александром Глебовичем, коего сам посажал в Смоленске. Племянник подрос и не хочет слушаться дядю. Ни тот, ни другой, впрочем еще не ведают, что через четыре года дело дойдет до войны…
Андреевы бояра вновь и опять нещадно обирают Кострому, Нижний и прочие грады, подвластные Андрею: готовят очередные поминки в Орду, выбивают припас и серебро для княжьих дружинников, оплачивают затеи нового великого князя – Андрей ладит жениться.
В Переяславле уже поднялись сожженные церкви, княжеский терем, городня и палаты бояр. Жизнь понемногу устраивается. Вновь торгуют купцы, куют кузнецы, лепят горшки горшечники. В Горицком и Никитском монастырях опять переписывают книги. Князь Иван покровительствует книжному научению. Москвичи, что прислал Данила, понемногу ворочаются назад. С собою везут связки сушеного леща, бочки знатной соленой переяславской ряпушки – иного товару мало нынче в Переяславле.
Князь Данила у себя на Москве идет по торгу. Идет хозяином, дал себе отдых на час. Коня под узорной попоной ведут в поводу.
– Данил Ляксаныч, батюшка! – весело приветствуют его и, теснясь, расступаются мужики. На румяных лицах продавцов расплываются улыбки, каждый спешит выставить лучшее. Данил прищуривается, иногда трогает постав сукна, резную братину, расписное решето. Сдержанно хвалит. Хотелось бы взять все: оправились, навезли товару! Торг радует. Есть что продать, значит, есть чем и жить! В руках у бабы, что продает не с прилавка, – совсем, стало, бедна или случаем зашла в ряды, – приметил солоницу хитрой работы.
– Сын! Да погиб.
– Кто остался-то? Сноха? Добра ли?
– А грех жалитце!
Взял солоницу, поглядел еще, вздохнул: такого мастера убили!
– Сколь просишь?
– Ты, батюшко, хучь в подарок прими!
– Внуки остались?
– Внучек.
– Благодарствую, а только и князь не беден. Снохе передай.
Пестрый восточный шелковый плат развернулся, ослепив. Старуха повалилась в ноги:
– Каку диковину! Не по нам!
– От княжа дара не отказывайся. Сына не уберег, на мне грех.
– Воля божья.
– Воля-то воля, а и я в ответе за вас!
Произнося, знал, что слушают, и видел: слушали хорошо. Не подумали бы, что откупается. Эх, дарить так дарить! Достал, поморщась про себя, – знал счет деньгам, – серебряную гривну. Мужик вырастет, заслужит. Сказал строго:
– Внука береги!
Еще строже повел по жадно вспыхнувшим лицам торгашей: не думали бы, что и весь торг золотом осыплю! Шевельнулась мысль – уехать, но не насмотрелся еще, двинулся дальше.
– К нам, к нам, княже! – кричали ему новгородские купцы.
Обойдя торг, князь садится на коня. Подъезжают слуги, что на торгу пробирались, поотстав от Данилы – так велел всегда, чтобы не мешали смотреть.
Острожев лицом, князь окидывает холопов, и те разом подтягиваются. Переехали Яузу. Данил глазом прикинул расстояние до Кремника. Намедни выбирал место, где поставить двор для приезжих иерархов церковных. Митрополит Максим ладился через год в Суздальскую землю, хотелось, чтобы и у него на Москве побывал митрополит. Да и на другое какое время. Данилов монастырь тесноват, да и далековато стоит от Кремника. Пущай! Чернецы в спокое будут, от мирского подалей… В Даниловом выстаивал князь все воскресные службы, там и похоронить себя велел. Хоть и не скоро, а помыслить о том надоть! После смерти Дмитрия впервые подумалось, что и сам не вечен на земле.
Он ехал по берегу Москвы к Крутицам – так называлось место, где ладил строить епископское подворье, – а думал о том, что нынче надо ставить житницы в княжеских селах, что прохудился заплот у мельницы на Яузе, что к тверскому князю Михайле надобно послать с поминками, что боярин Федор Бяконт давеча опять толковал про Коломну, будь она неладна! Давно ли на Москве, а уже в одно с Протасием и всеми ими. Ратиться с рязанцами придет – ну их! А Коломна была нужна… Там бы, при Оке-реке, и амбары, и житницы ставить, и пристани, зараз и грузить на волжские-то корабли, а то тут на челнах да с перегрузкой, не торговля его – один разор! И бояра рязански просят и просят их под себя забрать! Данил вздохнул и, прищурясь, посмотрел вдаль, туда, где за полями, за лесами, за речными излуками, при устье Москвы-реки, лежала такая дорогая, такая нужная ему Коломна, рязанская волость, рязанский град…
Осень уже пятнала желтым занавесы лесов. Здесь, за городом, слышнее стал легкий дух увядающей травы, предвестник еще не близкой зимы. Впереди небыстро чвакали топоры, двигались кони, мелькали серо-белые рубахи плотников. Ему навстречу ехал в дорогой шелковой распахнутой ферязи на дорогом белоснежном коне улыбающийся боярин Бяконт, «хозяин Москвы», как звал его иногда и сам князь, поручивший Федору Бяконту посад, сбор мыта и все дела градские. Он приветливо помахал рукой, приударил коня, легко, красуясь, подъехал к Даниле. Поздоровались. Данил кивком головы указал ему на место рядом. Поехали конь о конь.
– Рубят! – сказал Бяконт. – Я уж велел начинать. Местные, вятичи!
Данил усмехнулся. Тут никто не называл вятичами, звали «московляне». Бяконт еще по-своему, по-черниговски.
– Женка как? – спросил Данил, косясь на Бяконтова белоснежного коня. (Боярыне было невдолге родить, и Данил подумывал пойти в крестные к первенцу своего городского головы, оказать честь, о которой намеками Бяконт уже не раз просил его.) Пока ехали, поговорили о конях, что пригнали продавать ордынцы и из которых Бяконт оставил для князя сорок отборных жеребцов. Данил обещал поглядеть (коней на княжой двор без него не покупали). Поговорили о белокаменной церкви, что уже свершали Бяконтовы мастера: стройной, с возвышенными, на черниговский лад, закомарами в основании главы, оплетенной перевитью резного узорочья. Поговорили о делах ордынских. После Дюденевой рати Тохта, слышно, осильнел в Орде. А Ногай гневается. Послал задушить Джиджекхатунь, а теперь перебил у себя многих татар. Верно, стали недовольны им или о вере бесерменской расспорили! Данил помолчал, пожевал бороду, подумал: «С Тохтой надо теперь по-доброму. Похоже, хозяином станет. И нам спокойнее безо свары ентой!» От Тохты мысли перекинулись к брату.
– Великий князь Андрей жениться надумал! – отрывисто сказал Данил.
Бяконт новости еще не знал, спросил осторожно:
– На ком?
– На ростовской княжне, Митрия Борисыча покойного дочери.
– Анне?
– На Василисе. А к Анне сватается Михайло Тверской. Две свадьбы и будут. Вот!
Бяконт искоса поглядел на Данилу Александровича, подумал. Великому князю Андрею было уже сорок пять – пора внуков нянчить. Михайле Тверскому двадцать три. Андрею в сыновья годится. А сестрам-погодкам шестнадцать одной и пятнадцать другой. Что ж! Князья и позже женились, да и не одни князья. А Данил Лексаныч с братом, видать, не зело мирен! Подумав, Бяконт не сказал ничего. Впрочем, они уже подъезжали к Крутицам.
Глава 103
Свадьбы великого князя Андрея и Михайлы Тверского играли в одни и те же дни, Святками. Константин Борисович Ростовский устроил племянницам смотрины у себя, в Ростове, после чего Василиса должна была ехать венчаться в Городец, а Анна – в Тверь. (На непременном венчаньи в Твери настояла великая тверская княгиня.) На смотрины ростовских княжон съехалось много народу. Федор Ярославский с боярами, суздальский и стародубский князья, дмитровский князь и Иван Дмитрич Переяславский – ради жены: она хотела посидеть с сестрами, проститься перед венцом. Данила в Ростов не поехал, сослался на хворь, отправилась одна княгиня Овдотья, по сложному старому родству, через покойную муромскую бабушку ростовских княжен, приходившаяся им свойственницей.