Третий Вавилон - Столяров Андрей Михайлович. Страница 3

Он стоял посередине библиотеки. Луна струилась в широкие окна, и корешки книг за стеклом налились жирным золотом. В простенке громоздился резной стол с секретером. Дай бог, чтобы это оказалось здесь. Потому что может быть тайник, сейф, абонемент в банке. Где еще хранить миллионное состояние? Но не деньги же мне нужны. «Медицина часто утешает, иногда помогает, редко исцеляет»… Записки какие-нибудь, протоколы наблюдений, просто лабораторный дневник… Он не замечал, что бормочет себе под нос, — руки уже сами выдвигали верхний ящик, наполненный бумагами. Пальцы дрожали от нетерпения. Страховой полис, поручительство, векселя на имя господина Констанди — не то, на пол… Старые документы, аккредитив, кипы желтых акций — не то… «Немецкий банк развития промышленности», «Гампа», «Товарищество железных дорог Юго-Востока России»… Ящик был пуст… Он вдруг испугался, что двойное дно, и перевернул его. Бронзовый подсвечник в виде обнаженной нимфы нерешительно качнулся на краю зеленого сукна и звякнул по ковру. Он обмер, закусив пальцы. Боже мой, нельзя же так, он же все погубит этой спешкой.

Внутри квартиры распадались неопределенные шорохи. Или кажется? Дно чистое, простое, без тайника… Дальше, — фотографии на ломком картоне, остолбеневшие лица, женщины со вздернутыми плечами, мужчины в касках, — на пол, давно умерли… Диплом медицинского факультета Санкт-Петербургского Императорского — не то… Письма, груды писем… Опустившись на колени, он разбрасывал их. Третий ящик — ага! История болезни. Поближе к свету, хорошо, что луна яркая… Господин Мохов Евграф Васильевич, пятидесяти трех лет, купец первой гильдии, житель города Саратова, обратился по поводу… Крохман Модест Сергеевич, сорока девяти лет, мещанин, житель Санкт-Петербурга, обратился по поводу… Грицюк Одиссей Агафонович… Быстрый Яков Рафаилович… Дымба Мустафа… Двести диагнозов. Палладину потребовался год, чтобы повторно собрать их… Чисто научные интересы — любезный господин Палладин, который все понимает… Обещал помочь с документами, потому что нынешние документы — барахло, дрянь, на грани провала… Четвертый ящик — истории болезни — некогда, на пол… Дно простое, без тайника… Теперь с другой стороны, тоже четыре ящика… А затем секретер из множества отделений…

Тетради! Тетради с заметками! Наконец-то!.. Он листал серые клетчатые страницы. Ужасно много времени уходило, чтобы разобрать пляшущий почерк… «Симптомы, кои при наружном осмотре позволяют определить»… «Повышение температуры не есть признак болезни, но всегда признак ненормального состояния организма»… Одна, две, три, четыре — восемнадцать тетрадей. Придется захватить все. И, наверное, есть еще. Конечно, еще — оба нижних ящика. Как я их унесу? Первый же городовой кинется на прохожего, который тащит узел в три часа ночи. Надо идти дворами, отсюда — вниз, через дровяные склады, мимо барж на канале, по Сименцам и Богородской протоке. В крайнем случае — отсидеться, в Сименцах есть такие притоны, господь бог не найдет…

Желтый колеблющийся свет озарил комнату.

— Руки вверх! — нервно сказали у него за спиной.

Доктор Гертвиг стоял в дверях. Оказывается, были другие двери, ведущие прямо в спальню. Проклятая спешка! На докторе был малиновый халат, расшитый драконами, в левой руке, — отставя, чтобы видеть, — он держал керосиновую лампу, а в правой сжимал плоский вороненый пистолет.

Бульдожьи щеки у него дрожали.

— Руки вверх!

Человек, сидящий на полу, выпрямился.

— Не подниму, — угрюмо ответил он.

Доктор Гертвиг отступил на шаг и потерял туфлю без задника.

— П-п-почему?..

— Потому что я не вор, — сужая зрачки, сказал человек в фуражке. — Потому что я хочу взять то, что вам не принадлежит. Потому что должна быть в мире хоть какая-то справедливость!..

— Ах, это вы, — с громадным облегчением вздохнул доктор Гертвиг. — Я вас узнал: студент-медик… Упорный молодой человек, я мог бы и выстрелить нечаянно… Боже мой, какое время!.. — Он нащупал туфлю, прошлепал к креслу, раскорячившему витые лапы, грузно сел, поставив лампу на широкий подлокотник и поправил съехавший на ухо ночной колпак. Сказал брюзгливо: — Ну и кавардак. Вам бы лучше уйти, господин Денисов. Удивляюсь, как вы этого не понимаете.

— Я никуда не уйду, Федор Карлович.

— Боже мой, ну что мне с вами делать? Передать полиции? Вы звоните мне, вы посылаете мне письма, вы врываетесь ко мне в приемную и устраиваете скандалы. Вы меня измучили. Хотите, я дам вам денег? Хотите, я дам вам шесть тысяч? Это все, что у меня есть. Только уходите, честное слово, я вас не обману…

— Нет, — сказал студент.

— Конечно! Вы желаете обладать миллионами, — потея от ненависти, проскрипел доктор Гертвиг. — Что вам больной старик?..

— Деньги меня не интересуют.

Студент стоял боком, а теперь повернулся, и расширенные глаза его искрами, как у рыси, отразили лампу.

— Я помню, помню: вы собираетесь облагодетельствовать человечество…

— Не надо смеяться, Федор Карлович…

— Элементарная гигиена даст в тысячу раз больше, чем все ваши замысловатые потуги! Да! Идите в коломенские кварталы — кипятите воду, сжигайте нечистоты в ямах, отбирайте у младенцев тряпочку, смоченную сладкой водой!

— Я все знаю, доктор, — опасным тоном, разевая напряженный рот, сказал студент.

— Конечно, славы здесь не будет и денег тоже, — доктор Гертвиг обессилел. И вдруг закричал. — Нет у меня ничего! Поймите вы это! Я даже не представляю — как… Я смотрю и вижу! Я не могу научить, я пробовал, это все бестолку!

Он осекся и тревожно поворотился к темному проему спальни. Сказал шепотом:

— Ко мне ходил ваш настойчивый коллега — Ясенецкий. Он, кажется, убедился.

— Сапсан? — спросил студент.

— Что?

— Его звали Сапсан?

— Вы нелегал? Не желаю знать ваших кличек! — доктор Гертвиг сердито запахнул халат на животе. — Уходите, прошу вас, вы все выдумали.

— Я не выдумал, — тем же ровным и опасным тоном сказал студент. — Я смотрел ваших пациентов — двести случаев…

— Ну это вы врете. Откуда?

— Мне помог господин Палладин, — студент приветливо улыбнулся.

— Статский советник Палладин? Секретарь Всероссийского общества народного здоровья? — У доктора Гертвига побагровели отвисающие щеки. Он, как птица, замахал малиновыми рукавами. — Вы с ума сошли! Палладин служит в охранке, это же всем известно!

Студент мучительно опустил веки.

— За Хрисанфа Илларионовича я убить могу…

— О! Вы не понимаете, молодой глупец!

— Фон Берг, — студент неловко чмокнул деревянные костяшки на пальцах.

— Вы из гессенских фон Бергов, — благосклонно кивнула старуха. — Я знавала вашего деда, Гуго фон Берга, Лысого…

— Муттер, вы бы пошли к себе прилечь, у вас начнется мигрень, — плачущим голосом сказал доктор Гертвиг, поддерживая ее за локоть и осторожно вынимая свечу. — Мне еще нужно осмотреть молодого человека.

Старуха вздернула костяной подбородок.

— Не забывай, Теодор, я урожденная Витценгоф, мы в родстве с Бисмарками… Мой бедный муж и твой отец привез меня сюда шестьдесят лет назад. «Кляйнхен, мы будем очень богатеть», — говорил он… Мой бедный муж

— его обманули и обобрали, он умер в нищете, вспоминая родной Пупенау… «Ах, зачем я покинул фатерлянд и приехал в эту ужасную грубую страну?» — таковы были его подлинные слова перед смертью. — Она повернулась. — Теодор, предложи молодому человеку бокал настоящего рейнвейна.

С несчастным видом доктор Гертвиг открыл инкрустированный шкафчик, внутри которого блеснуло стекло.

— Не беспокойтесь, гнедиге фрау, — растерянно сказал студент.

— Слава богу, в этом доме еще найдется настоящий рейнвейн, — сказала старуха. — Теодор пошел по стопам своего бедного отца. Представьте: является нищий русский учитель, и Теодор бесплатно лечит его, приходят пьяные русские мужики, и Теодор дает им денег…

— Ах, муттер…

— Кто сказал, что нужно лечить нищих? Он хочет, чтобы я пошла в церковь и стояла с протянутой рукой: «Подайте урожденной Витценгоф…» О! Это будет грустная мизансцена…