Страсти ума, или Жизнь Фрейда - Стоун Ирвинг. Страница 24

Новая работа внесла много изменений в его жизнь. У Бильрота и Нотнагеля он был аспирантом, у Мейнерта стал врачом, загруженным все семь – десять часов рабочего времени, впрочем, и их, по его мнению, едва хватало. Ассистенты Мейнерта преподавали и читали лекции, остальная часть их времени уходила на исследования в лаборатории. Вторым врачам не разрешалось работать в лабораториях, но Мейнерт не особенно придерживался правил. К концу второй недели Зигмунд уже проводил полных два часа ежедневно в лаборатории и каждый вечер после семи часов, когда больные ложились спать, работал при свете лампы, освещавшей ряды банок, содержавших образцы головного мозга в растворе формальдегида.

Он довольно быстро вошел в свою роль, успешно снижая напряжение у эмоционально неуравновешенных и душевнобольных, все разновидности которых были представлены в мужских и женских палатах, пропускавших в год от четырнадцати до шестнадцати сотен пациентов. Профессор Мейнерт представил второму врачу Фрейду свое психиатрическое отделение как «единственный государственный приют для умалишенных в Австрии». Но это не соответствовало истине. Большой приют находился на Лазаретгассе, где некогда работал Мейнерт. Отделение же Мейнерта было не приютом в строгом смысле слова, ведь в приюте пациенты находились до самой их кончины, а диагностическим и учебным центром, отсюда пациентов отправляли либо домой, либо в больницу. Некоторые из них препровождались в приют для умалишенных Нижней Австрии, находившийся на расстоянии двух кварталов, на Шпитальгассе, на живописном холме, Поросшем деревьями и украшенном цветочными клумбами.

Все, что Зигмунд знал о психических болезнях, он получил от Мейнерта, когда тот давал разъяснения в палате у каждой койки, классифицируя больных по характеру расстройств, связывая их с семейным фоном, чтобы показать, от кого из предков больной унаследовал заболевание, разбирая неясные случаи на примерах повторяющихся приступов для постановки диагноза.

– У этого мужчины – раннее слабоумие, у этого – острое душевное расстройство или бессвязность мышления. У этой женщины – кататония. Этот молодой человек страдает маниакальным безумием на почве алкоголизма. Вот случай кретинизма, а тут – случай паралитического слабоумия. Здесь мы имеем дело с маниакально–депрессивным состоянием, а здесь – со старческим слабоумием; далее – случай паранойи, а тут – травматический невроз.

По каждому заболеванию велись подробные записи. Прогресс в науке был очевиден: молодой Эмиль Крепе–лин, работавший в Лейпцигском университете, опубликовал «Клиническую психиатрию», в которой была дана исчерпывающая классификация психических заболеваний. Профессор университета Граца и администратор Фельд–хофского приюта для умалишенных Крафт–Эбинг продолжал доработку своей книги «Психиатрия», добавляя в каждое новое издание десяток тщательно описанных случаев.

Однако никто не знал причин этих расстройств. По утверждению Мейнерта, Крафт–Эбинга, Крепелина, больные просто наследовали такие расстройства от своих родителей или прародителей, как наследуются цвет глаз или походка. Не было и методов лечения, ведь то, что унаследовано, невозможно исправить. К счастью, были найдены некоторые способы ослабить симптомы – электромассаж, теплые и холодные ванны, успокаивающие лекарства на основе брома. Ну а в остальном приходилось лишь ждать, что природа сама вернет разум в нормальное состояние.

Когда Зигмунд впервые вошел в кабинет Мейнерта, он заметил лежавшую на столе рукопись под названием «Психиатрия». Мейнерт проводил исследования, необходимые для последних глав: вес отдельных частей головного мозга и влияние коры головного мозга на вазомоторный центр. Зигмунд посмотрел на новые рисунки средней части мозга и лицевых нервов.

– Ваша книга практически завершена, профессор Мейнерт! – воскликнул он с гордостью.

– Она потребовала семь лет работы, – ответил Мейнерт. – Ныне я доказал раз и навсегда, что передняя часть мозга никогда не вызывает галлюцинаций и ее так называемые памяти не обладают чувствительностью.

– Итак, там нет души, профессор?

Мейнерт слегка поморщился. Зигмунд поддразнивал его, ибо Мейнерт был главным противником представления о человеческой душе и утверждал, что вся работа психологов, пытающихся найти место души и старающихся создать науку этики в поведении человека, не только бесполезна и бесплодна, но и вводит в заблуждение. Подлинные исследования человеческого мозга осуществляются в лабораториях.

8

Профессор Мейнерт назначил второго врача Фрейда в мужскую палату. У Зигмунда не было предвзятого мнения, когда он начал работу с больными. В отличие от многих других врачей он не подходил к ним с готовым суждением. Они – больные, и его дело научиться заботиться о них, невзирая на причину заболевания.

Он обошел палату, чтобы составить собственное представление. Одни случаи были проще, другие сложнее. Хронические алкоголики приходили в себя, когда кончалась белая горячка, и их можно было отправить домой до следующего кризиса. Жертвы несчастных случаев, а также жертвы маниакально–депрессивного состояния, мании преследования, галлюцинаций составляли другую категорию. Удивительно большое число пациентов слышало «голоса». В палате был плотник, упавший со строительных лесов и ударившийся головой. У него было нарушено зрение, он видел все сдвоенным, речь была невнятной, его мысли накладывались одна на другую.

Имели место и паралитические расстройства с дрожью лица, тиком и частичным параличом, вызванным нарушением в мозге или центральной нервной системе вследствие опухоли, воспаления, нарыва, туберкулезного менингита, сифилиса. Хотя сама болезнь была недосягаемой для врача и могла быть установлена лишь после смерти, когда можно было обследовать головной и спинной мозг, своевременное лечение помогло бы устранить умственное расстройство. Многих из таких пациентов следовало бы направить в четвертое отделение примариуса Шольца, специализировавшегося по нервным болезням. Тем не менее молодые врачи, дежурившие по ночам и воскресеньям в главном приемном покое, где Зигмунду приходилось работать раз в неделю, не всегда могли определить, что с больным, речь, слух и поведение которого были ненормальными.

Честолюбивый пятидесятилетний Теодор Мейнерт хотел зафиксировать тридцать тысяч обследований головного мозга. Когда Зигмунд проходил по палате, замечая каждое проявление физических и психических заболеваний, он задумывался над тем, каким образом Мейнерт на основании изучения мозговой ткани определяет, какое расстройство вызывает то или иное физическое или психическое заболевание.

– Сравнительно просто, – заверил его Мейнерт. – Возьмем больного в центре палаты. Он умирает. Когда я получу его головной мозг, я обнаружу в нем опухоль размером со спелый помидор!

На койке в углу палаты лежал старик монах–бенедиктинец, диагностическая карта которого гласила: психическое расстройство. Когда его доставили в клинику, он подумал, что находится в военном бункере во время войны. Отойдя от койки, он не мог ее найти; не узнавал врачей и санитаров. Когда Зигмунд спросил, как он себя чувствует, монах пересказал весьма обстоятельно свою биографию, начиная со школы, гимназии и пребывания в различных монастырях, но у него совершенно выпали из памяти последние восемь лет жизни. Он непрерывно пил воду, делая между фразами глоток, и через несколько минут требовал новую бутылку.

– Я находился в Хюттельдорфе, я не мог оттуда выбраться, как и отсюда. В Хюттельдорфе у меня… я не знаю это, боже мой, я не знаю это! Я лгун, если бы я знал это. Что они делали в Хюттельдорфе? Боже мой, я не знаю! После брюшного тифа я ничего не помню. Может быть, я в сумасшедшем доме? Что вы тут делаете? Боже, я не знаю! У меня каша в голове. Какой сейчас месяц?…

Зигмунд отошел от койки: разве это не случай прогрессирующего одряхления? На соседней койке лежал молодой сын фермера с диагнозом – мания. Дома он стал необщительным, не слушал то, что говорили ему родные, не отвечал на вопросы. По ночам он раздевался и бегал нагишом вокруг двора, затем возвращался и кромсал на куски штаны, куртку, ботинки. Он был признан непригодным к военной службе, а ему хотелось стать военным. Он отказывался говорить с Фрейдом до тех пор, пока тот не нашел нужного подхода к нему: «Вильгельм, что ты намеревался делать в армии?» Это вызвало поток разъяснений: