Клинок Тишалла - Стовер Мэтью Вудринг. Страница 25

Потом он вернулся в посольство, в свой кабинет, и примостился на том же кресле, чтобы видеть ясней.

Он сидел совершенно прямо, стараясь дышать в такт еле слышному биению собственного сердца: шесть ударов на вдох, три – пауза, девять ударов на выдох, и три – пауза. По мере того, как сердце сокращалось все неспешней, замедлялось и дыхание. Выдергивая деталь за деталью из натренированной памяти, Райте выстраивал перед внутренним взором образы гостей – со спины, откуда он лучше всего их рассмотрел: вот остроконечное ухо выглядывает из-под платиновых волос, кожаный ремешок наискось пересекает лопатки, поддерживая флягу, нечеловечески изящная осанка, движение плеч в такт сдержанной жестикуляции…

Медленно-медленно с бесконечным терпением он добавлял к образу новые детали: плетенные из темных волос пояски, ползущий по предплечью одного из эльфов шрам, легкий поворот головы другого. Не те детали, которые он мог разглядеть, но те, что подсказывало ему развитое воображение. Но по мере того, как их становилось все больше, образы виделись все ярче, плыли, искажаясь, покуда не сошлись, обернувшись несомненной, зримой истиной.

Теперь по краям поля зрения начали сгущаться другие картины: мраморный пол, истертый множеством ног, – башмаки эльфов ступали по нему бесшумно, потому что под ноги им ложился от самых дверей длинный язык голубой ковровой дорожки. В высоте смутно чудились массивные, высокие своды, почерневшие за много лет от факельного дыма дубовые балки.

Райте удовлетворенно хмыкнул. Значит, Престольный чертог.

С тех пор как несколько месяцев назад его прислали сюда из Анханы, он много раз бывал в этом зале, и цепкая память вернула ему мелочей больше, чем мог бы узреть живой глаз: от начищенной стали церемониальных клинков, сплошь покрывавших стены, до точного оттенка пробивавшихся сквозь закопченные окна закатных лучей. Сцена становилась отчетливей, ярче. Перед эльфами возвышался Золоченый трон, на котором раскинулся ленивый и безвольный властитель Забожья: Китин, четырнадцатый герцог Тернового ущелья. Райте смог различить даже вышивку на ало-золотой рубашке герцога и, ухватившись за эту деталь, развернул точку обзора. Теперь чертог виделся ему глазами Китина, и Райте впервые сумел вглядеться в лица гостей.

Собственно, приглядываться к физиономиям он не стал: морщины, которые оставляют время и тревоги на лицах людей, не трогают черты эльфов, а потому никак не отражают их внутреннего мира. С точки зрения Райте, все остроухие были на одно лицо.

Куда больше его интересовало, какие заботы привели их в Терновое ущелье. Он вглядывался в движения их губ, хотя языком перворожденных владел слабо, однако ради герцога Китина гости станут говорить на западном наречии, ну а читать по губам совсем просто, когда тебе помогает безупречное второе зрение.

Колдовской взор был одним из самых полезных талантов Райте.

Свой дар он обнаружил, когда был еще мальчишкой тринадцати лет, даже не вполне подростком. Однажды солнечным утром он лежал в постели на чердаке крохотной отцовской кузни и мало-помалу просыпался. В этом сне он целовал Делу, черноволосую девушку лет шестнадцати, что торговала пончиками в сиропе на перекрестке Кожевенной и Угловой. Лежа под одеялом и щупая напряженный спросонья член, Райте явственно представлял себе, как она встает, стягивает через голову ночную сорочку, представлял, как покачиваются ее округлые, налитые груди, как твердеют соски, когда она окатывает себя водой из кувшина в изголовье. Мысленным взором он видел, как она стоит нагая перед зеркалом, укладывая волосы в новую прическу – вместо длинных кос, сбегавших по спине, выплетая из них блестящий черный венец. Представлял, как она надевает самую старую рубаху, ту, что нравилась ему больше всего, потому что сквозь изношенную ткань проглядывали темные круги сосков.

Фантазия, конечно, и ничего больше. Яркие мечты похотливого мальчишки.

Но когда он отправился тем же утром покупать отцу пончиков на обед, краснея так, что едва осмеливался глянуть на Делу, он увидал, что девушка надела ту самую рубаху и волосы заплела по-новому, затянув косы тугим венцом – точно так, как он себе представлял.

Тогда Райте в первый раз подумал, что ему уготованы великие дела.

Овладеть своим даром оказалось непросто. В последующие дни и недели, когда юноша при малейшей возможности подглядывал за нагой Делой, он обнаружил, что богатое воображение скорей мешает ему, нежели помогает. Слишком часто созданный им образ сладострастно поднимал ладони к груди, чтобы погладить ее или сжать, как это мечтал сделать юноша, слишком часто ему представлялось, как ладонь скользит к шелковистой поросли внизу живота… и образ тут же рассыпался в хаотическое нагромождение темных пятен. Райте обнаружил, что ясное видение требует определенной холодности чувств, отрешенности, иначе картина смазывалась, исковерканная его собственными влечениями, призраками неосуществленных желаний.

Но, как обнаружил Райте, эти мечты и желания обладали собственной властью. Дела встретила его взгляд с лукавой улыбкой в тот миг, когда он удерживал перед мысленным взором идеально очерченный образ сплетенных под покрывалами тел, взяла его за руку, отвела к себе и тем же ясным жарким летним днем отняла его девственность с той же стеснительной улыбкой.

И это стало поцелуем фортуны.

Постриг он принял в четырнадцать. Доступное лишь в стенах монастырского посольства обучение обострило его разум; эзотерические тренировки тела и рассудка воспитали самодисциплину, способную безжалостно душить любые стремления подавить этот дар. Теперь он пользовался собой как иной монах мечом – оружием, служившим Будущему Человечества.

К двадцати пяти годам он стал самым молодым полномочным послом за всю шестисотлетнюю историю Монастырей – и даже Совет Братьев не догадывался, до какой степени их решения продиктованы тайной властью мечтаний молодого монаха.

Сейчас перед мысленным взором Райте начал сгущаться туман, похожий на пелену. Распахнулись массивные двери чертога, и двойная колонна облаченной в алые кирасы артанской стражи вступила в зал, расходясь широкой дугой. Забавные беспружинные арбалеты были взяты на плечо.

Эльфы взирали на них с нескрываемым любопытством, не осознавая значения происходящего. Герцог Китин вскочил с Золоченого трона и опустился на одно колено, приветствуя артанского вице-короля Винсона Гаррета. Герцогу Китину можно было доверить лишь сугубо церемониальные встречи. Вести в Забожье серьезные дела без участия истинных правителей этого края было никак невозможно.

Сердце Райте тяжело забилось.

Проходя мимо эльфов, Гаррет, кажется, сказал им что-то сердечно вежливое. Райте ощутил укол гнева: если бы не пелена, мешавшая ясно узреть происходящее в зале, если бы он слышал, что сказал посланцам вице-король, то, возможно, сумел бы понять и цель их посольства. Неведение не давало ему покоя.

Как голодному хочется есть, Райте отчаянно захотелось связать происходящее с именем Кейна.

Но внезапная вспышка желания нарушила его сосредоточенность, и видение растаяло. Теперь он видел только ту часть города, что лежала за его окном в недостроенном монастыре. Выругавшись про себя, Райте закрыл глаза, даже ладонью прикрыл для надежности, и заставил себя сосредоточиться вновь. Дыхание его замедлилось, стало ровным: девять на вдох, три – пауза, двенадцать на выдох… и Престольный чертог вновь соткался перед глазами.

– Голова болит, господин посол? – поинтересовался елейно заботливый голос из-за спины. – Не хотите отвара ивовой коры? Я себе заварил.

Чертог расточился снова. Райте открыл глаза, чтобы прожечь взглядом Птолана, главного квартирьера нового посольства, толстенького, вечно чем-то изумленного эзотерика, который целыми днями укладывал непокорные остатки седых волос, невнятно что-то напевая себе под нос. Старик стоял в дверях, стараясь не отходить от железной жаровенки, которую держал у своего стола, – по природной лени его оплывающая, омерзительно бледная плоть не могла найти тепла даже летним вечером. Птолан плеснул в чайник кипятку из бронзового кувшинчика и выжидающе улыбнулся послу.