Клинок Тишалла - Стовер Мэтью Вудринг. Страница 44

Я успеваю отвлечься раздумьями, как Л’жаннелла вновь обращает на себя мое внимание. Теперь я понимаю, почему она в одиночку вернулась, чтобы рассказать об увиденном, оставив позади Кюлланни и Финналл.

– Они наблюдают и ждут, когда мы к ним присоединимся. А пока ждут – сочиняют Песнь войны.

Я чувствую, как буравит мой висок пламенный взор Торронелла, и не осмеливаюсь оглянуться.

– Они не вправе…

– А как иначе? – впервые подает хриплый, скрежещущий голос Торронелл.

– Песнь не прозвучит без дозволения дома Митондионн, – поясняет Л’жаннелла, – но, Подменыш, Алмазный колодец находился под защитой твоего дома более тысячи лет, со времен Панчаселла Бессчастного. Камнеплеты колодца – родня нам. Разве погибель их родины – недостаточно важная тема для Песни войны?

– Не в том дело.

– Тогда в чем? – горько хрипит Торронелл. – В чем? Скажи!

– Подменыш, – продолжает Л’жаннелла, прежде чем я успеваю найти слова, – хумансы Забожья уже объявили нам войну. Посланцы твоего отца – или ты не слышал меня? Тела их развешаны на той ограде! На тех столбах висит тело Квеллиара – брата Финналл! Он убит! Можешь ты вспомнить его смех и не возжаждать крови?!

Неважно. Мучительная боль под сердцем грозит стиснуть глотку, оставив несказанными последние слова, но я нахожу силы вытолкнуть их.

– Не надо войны. Войны не будет.

Торронелл поднимается на ноги.

– Это не тебе решать. Старший здесь я. Мы пойдем слушать их Песню.

– Ррони! Нет, черт! Ты не знаешь, во что ввязываешься!

– А ты знаешь? Откуда? Или ты хочешь объяснить?

Он знает, что я не могу – по крайней мере при Л’жаннелле. Он что, вправду болен? Поэтому он меня подзуживает?

Придется ли мне его убить?

Торронелл смотрит на меня так, будто мысли мои написаны на лбу. Ждет решения.

Я уже решил: сдаюсь. Разве у меня есть выбор?

– Ладно, – обреченно говорю я. – Пойдем слушать Песню.

7

– Я прекрасно себя чувствую, – напряженно произносит Ррони, облизывая губы. Он сидит лицом к костру, и мне хочется верить, что румянец на его щеках лишь от жара близкого пламени. – Прошло четыре дня. Если бы я заразился, лихорадка уже началась бы, верно? – В глазах его стоит живой ужас. – Верно?

Оба мы одеты в чистое – сменную одежду из седельных сумок. Стреноженные кони пасутся невдалеке. Мы сидим на валежнике у крошечного костерка. Мои волосы начинают отрастать – бесцветная щетина, от которой череп похож на наждачку. Голова Ррони еще блестит обожженной лысиной.

Губа Торронелла рассечена, на лице раздутый лиловый синяк моей работы. С тех пор, как Ррони очнулся, он все сильней сопротивлялся тому, чтобы открыть душу целительному уюту Слияния; за эти четыре дня мы больше беседовали вслух, чем за последние десять лет.

Я тоскую по Слиянию, тоскую по той близости, что мы разделяли с братом, и мечтаю бесплодно о том, чтобы воспользоваться им, но даже не упоминаю об этом. Не могу. Под ложечкой копится тошнотворная мука, подсказывая, что я не хочу на самом деле разделить те чувства, что скрывает Торронелл. Поэтому я только киваю неуверенно, полагаясь на то, что темнота и неровный свет костра скроют выражение моего лица.

– Да, четыре. Кажется. Я не уверен.

– Как ты можешь не быть уверен? – шипит Ррони.

Я же не могу включить монитор и посмотреть!

Но этого я не могу сказать – Ррони и так плохо.

У меня нет секретов от брата. Ррони знал правду двадцать пять лет назад, еще до моего принятия. О таком не упоминают при наших спутниках; мое истинное происхождение остается тщательно скрываемой тайной дома Митондионн. Все – или почти все, не исключая наших товарищей, – знают, что у меня есть своя тайна, но и не подозревают, в чем она заключается. Все полагают, что я мул, одно из редкостных и жалких созданий, что появляются на свет от насилия хумансов над перворожденной. Считается, что мое прозвание – Подменыш – лишь вежливый эвфемизм.

Истина куда страшнее.

Я должен принять ее. После всего, что случилось, отрицать прошлое или бежать от него уже невозможно. Я актир .

Не актер, нет; мои ощущения никогда не передавались на Землю, чтобы Студия могла распродать их зевакам. Но актир – безусловно, ибо я на Земле родился. Родился человеком. Внешность перворожденного мне придали в Консерватории на острове Наксос при помощи косметических операций.

Меня зовут Сорен Кристиан Хансен. Двадцать два года я жил человеком – достаточно долго, чтобы окончить Коллеж боевой тавматургии при Студии, достаточно долго, чтобы фримодом отправиться в Поднебесье, якобы для тренировки. А там я сбросил людскую оболочку, словно сухие ошметки лопнувшей куколки, и расправил эльфийские крыла.

В первые годы, прожитые под личиной Делианна, я едва мог вспомнить свое настоящее имя, не говоря о том, чтобы произнести вслух, но гипнотические барьеры, установленные Студией, со временем стираются, если их не подновлять. Уже не один десяток лет я имел право поведать о себе правду, но так и не собрался.

Я уже не уверен, в чем она заключается.

Я едва помню Сорена Кристиана Хансена: от него остались только воспоминания мальчишки, пытавшегося скрасить детство фантазиями о том, что он – незаконнорожденный сын Фрейи, владыка лиосальфар . Мальчишки, мечтавшего только об одном – стать перворожденным чародеем. Двадцать семь лет, более половины жизни, я пробыл Делианном Подменышем и почти двадцать пять – принцем Делианном Митондионном, приемным сыном Т’фаррелла Вороньего Крыла.

Моя людская родня давно считала меня мертвым и вряд ли оплакивала. У Хансенов были и другие сыновья, а в семье выдающихся бизнесменов, таких, как Хансены из «Фабрик Ильмаринен», Сорен Кристиан был не только сыном и братом, но и ценным товаром.

Я не тоскую по ним. Мне не нравилось быть человеком, тем паче бизнесменом. Я не способен обманываться ностальгическими иллюзиями, которые поманили бы меня обратно в тесный мирок узких людишек, привилегий и прибылей, в котором варилось мое бывшее семейство. Я оставил Землю позади, стряхнул, как страшный сон, и на полжизни отдался мечте. Я никогда не думал, что этот четвертьвековой давности ужас отыщет меня, протянет лапу и вырвет сердце.

Ррони, сердце мое… только не поступай так со мной. Только не умирай.

Торронелл после меня младший из наследников дома Митондионн. Родился он триста семьдесят три года тому назад, и, как считаю я, сорокадевятилетний, существо столь древнее не может просто так отдать концы. Господи боже, он родился в тот год, когда Дарвин отплыл в море на борту «Бигля», – как он может сейчас умереть?

– Я же говорю, – повторяю я, – я же не в школе это изучал. ВРИЧ уничтожили за сто лет до моего рождения.

– Предположительно, – ядовито добавляет Ррони.

Я киваю.

– Все, что я помню, это романы Чумных лет. Я их в детстве много читал. Романы – это как… как эпические поэмы. Ты можешь много знать о мятеже Джерета, но вряд ли прочтешь на память полный текст Завета Пиришанта.

Ррони отворачивается.

– Это людская история.

– Мне помнится, что инкубационный период ВРИЧ составляет примерно четыре дня. А может, и десять, или двадцать, или месяц. Не знаю. Романисты порой вольно обходятся с фактами – а это может быть вообще другой штамм. Вирусы мутируют… ну, меняют свойства, и признаки болезни, и результат. Говорят, так и образовался сам вирус РИЧ.

Эту тираду я повторял уже с десяток раз за последние четыре дня. Каждый раз я перечислял все, что мне известно о болезни, и все, чего мне неизвестно, с той же терпеливой, неспешной дотошностью. Скорбный ритуал каким-то образом помогал Ррони держаться, позволял поверить, что я мог попросту ошибиться. Иного утешения я не мог ему дать.

– Как я могу умереть от хуманской хвори? – снова и снова спрашивал Ррони. – Мы даже не одной породы!

У меня на это был только один ответ.

– Не знаю.

Все, что я могу сказать, – что бешенство, изначальная, природная форма ВРИЧ, – поражает всех млекопитающих. Если инфекция развилась, летальный исход неизбежен. Никаких процентов, никаких лекарств, никаких апелляций. ВРИЧ – хуже. Намного хуже: быстрее развивается и куда более заразен. ВРИЧ персистирует в окружающей среде, образуя в отсутствие теплокровного хозяина споры, сохраняющие активность на протяжении месяцев.