Среди убийц и грабителей - Кошко Аркадий Францевич. Страница 74

Я исполнил его желание:

– Кто вы, чем занимаетесь, где живете?

Тип приосанился, выпятил грудь, покрутил ус и, щелкнув каблуками, ответил:

– Я Петр Петрович Оплеухин, поручик в запасе и дворянин.

Живу на Мясницкой в меблированных комнатах Иванова, существую родительской поддержкой и кой-каким собственным заработком.

– Например?

– Да знаете ли, генерал, разно бывает: то в картишки выиграешь, то на скачках, а то и просто у приятеля перехватишь. Сами понимаете, у всякого порядочного человека могут быть долги.

– Что скажете по поводу предъявляемого вам обвинения?

– Фи, помилуйте, сущий вздор! Я порядочный человек, а не вор. Да, наконец, noblesse oblige, честь мундира… Не стану скрывать от вас, что вчера мы пошумели с пиитом немного, но и только!

– Расскажите подробно, как было дело.

– Чрезвычайно просто: сижу я эдак в «Эльдорадо», глотаю мои любимые остендские устрицы, запиваю их шабли, как вижу, – входит в зал сей рифмач и прямо к моему столику, да и плюхается на стул.

– Что вы врете, Петр Петрович, не я к вам подошел, а вы ко мне прилезли!

– Ну, это не важно. Факт тот, что мы очутились за одним столиком. Я, он и его фея, местная шансонетка, мамзель Жизель.

Я пью свое шабли, а он, словно старая… – Тут поручик чуть не сказал скверного слова, но удержался и произнес: – Кокотка, сосет себе сладчайшую марку шампанского. Ну-с, хорошо-с! Выпил я вторую бутылку под устрицы, съел рябчика в сметане, полил его бутылкой мадеры, затем грушу в хересе да с кофе рюмок пять бенедиктину, и дошел я до того психологического момента, хорошо знакомого всем порядочным и пьющим в компании людям, когда начинаешь ощущать в себе эдакий прилив здоровых сил и сам не знаешь хорошенько, чего тебе хочется: не то сдернуть скатерть с сервированного стола, не то треснуть своего соседа виолончелью по голове. А тут, вообразите еще, это суконное рыло, – он ткнул на Кулькова, – принялся обвораживать Жизель своими виршами.

В сотый раз услышал я и про науки, и штуки, и про то, как тятенька бил ему морду… Ну, знаете, тут я и не выдержал: одной рукой сгреб я скатерть со стола и быстро скрутил из нее здоровенный жгут, другой выхватил виолончель из оркестра и хлоп пиита по черепу! Да так, что пробил он своей репой инструмент, и мне представилась довольно забавная картина: не то глава жертвы Иродиады на блюде, не то человек, окунувшийся до подбородка в воду. Он было запротестовал, но я сильно дернул за гриф, хлестнул его по ногам своим импровизированным стеком, и мы галопом пронеслись по залу, выскочили в коридор и влетели в какой-то занятый отдельный кабинет. Там мы застали одну из местных шансонеток в обществе невероятно богомерзкой хари, – вообразите себе эдакий конусообразный лысый череп с китайскими очками на носу и с философским налетом на морде. Девица, давно отвыкшая удивляться чему бы то ни было, довольно спокойно спрятала губную помаду, щелкнула сумочкой и, пробравшись вдоль стенки, выскользнула в дверь. «Спиноза» же, подняв очки на шишковатый лоб, угрюмо пободал воздух и заплетающимся, пьяным языком проговорил: «Черт знает что, до чего нализался, и разобрать хорошенько не могу: не то Лоэнгрин плывет на лебеде, не то ведьма на бурсаке верхом скачет!» Конечно, в этих словах не было ничего обидного, но под пьяную руку честь мундира мне показалась замаранной, и, недолго думая, хватил я своим жгутом «Спинозу» по черепу, да так, что вдребезги разлетелись его очки, а сам он бесшумно скатился под стол и не издал ни одного звука.

Я же, обскакав на своем Пегасе кабинет, вылетел обратно в коридор, где и был схвачен сбежавшимися лакеями и откуда-то появившимися двумя городовыми. Не без труда сняли с пиита ожерелье, после чего хозяин, чувствуя себя в безопасности, очевидно, мести ради, обвинил нас в какой-то краже, и мы были Доставлены сюда в сыскную полицию.

Явившийся хозяин «Эльдорадо», допрошенный мною, пояснил, что вчера его не так поняли и что не о покраже 300 р. говорил он, а об убытке, нанесенном ему на эту сумму в виде поломанной виолончели, разбитой посуды и т. д.

Так как сыскной полиции здесь было делать нечего, то я предложил потерпевшему либо обратиться к мировому судье, либо покончить тут же дело миром.

Стороны пришли быстро к соглашению, и Кульков, вытащив бумажник, здесь же заплатил 300 руб.

Поручик, подойдя к нему, сказал:

– Разумеется, половину расходов я принимаю на себя, а для округления цифры дай мне 50 руб., и, таким образом, за мной будет 200.

Но пиит, судорожно от него отвернувшись и спрятав поспешно бумажник, промолвил:

– Апосля! Здесь – не время и не место.

Поручик презрительно пожал плечами и сквозь зубы процедил:

– Сволочь!

Отпуская их, я задержал на несколько минут пиита:

– Послушайте, г. Кульков, неужели вы спустите этому прощелыге и скандалисту? Ведь мне вчуже за вас обидно: исцарапал вам голову, вовлек вас в убытки, а вы – хоть бы что! Ведь этак он нанижет вам сегодня турецкий барабан на голову, завтра примется вас бить медными тарелками по затылку, а там и просто вас угробит в какой-нибудь рояль.

Но поэт снисходительно улыбнулся:

– Видите ли, я и сам сначала думал обидеться и даже в камере сказал ему, что не оставлю этого дела безнаказанным, но он сначала поколебал меня, а потом и убедил этого не делать. «Послушай, Дмитрий, – сказал он мне, – на что ты сердишься? Раскинь умом: много ли ты найдешь в Москве поэтов и музыкантов с подобной судьбой? Чем виноват я, что музыка, женщины, а главное, – твои стихи довели меня до подобного экстаза? Не зная, как выразить тебе мое восхищение, я тебя, служителя муз, решил слить с нежным инструментом. Ну, хвати я тебя стулом или бутылкой – и я бы понял твою обиду. А ты только вообрази: сидел себе какой-нибудь эдакий Страдивариус, кропотливо клеил себе инструмент, накладывал на него ему одному известный лак, словом – трудился над ним годами. А ты в одно мгновение ока пронзил его своей рифмованной и музыкальной головой! Нет, воля твоя, подобная честь выпадает лишь избранникам богов». Я, разумеется, не мог не согласиться с этим.

Затем, сделав паузу, он, неожиданно и глупо хихикнув, сказал:

– Вы знаете, я, сидя в камере, сочинил стихи, подходящие к случаю. – И снова, подняв глаза к небу, он томно продекламировал:

Видя, что я имею дело с неисправимым идиотом, я перестал удивляться и выпроводил его из кабинета.

БРАК ПО ПУБЛИКАЦИИ

– Известное дело, одинокую беззащитную женщину всякий мазурик может обидеть. Заступитесь, господин начальник, не дайте погибнуть, так сказать, в расцвете лет.

С подобными словами обратилась ко мне как-то на прием женщина лет сорока, довольно миловидной наружности мещанского типа.

– Кто вы и что с вами случилось?

– Я Агриппина Яковлевна Чудинская, вдовею пятый год. Муж мой содержал извозчичий двор и оставил мне после себя 8 тысяч рублей наследства. Хлеб я себе зарабатываю шитьем. Истосковалась я за эти годы, живя одинокой вдовой без мужской поддержки; однако соблюдаю себя строго и знакомств с мужчинами никаких не вожу. Вот и надумала я, чувствуя себя не старой и имея капиталец, отчего бы мне снова не обзавестись мужем? Поговорила я с моей подругой, так, мол, и так, думаю к свахе обратиться насчет законного брака. А подруга моя, этакая шустрая, разбитная, и говорит: «Кто же это нынче к свахам обращается! На то, – говорит, – есть „Брачная газета“. Погляди объявления и выбирай мужа любой масти по вкусу». Я послушалась, купила газету и принялась читать. Много там разных объявлений, всякий там себя восхваляет и норовит товар лицом показать. Один пишет, что он симпатичный брюнет, непьющий и играет на гитаре; другому, очевидно, похвастать нечем, так он просто и пишет – «совершенно свободный от мобилизации». Однако я облюбовала вот это объявление, – и она протянула мне газету, где чернилами было обведено: