Среди убийц и грабителей - Кошко Аркадий Францевич. Страница 95

Ну и собака! Одним словом, необразованный. После эдакого эксперимента я уселся на носу в плетеное кресло и взгрустнул. В

Другом кресле, недалеко от меня сидел какой-то важный бритый господин, еще молодой, годов тридцати. Посмотрел он на меня, посмотрел, да и спрашивает: откуда и куда, мол, еду. Я ответил.

«А по какой надобности в Москву?» – спросил он у меня. Я рассказал, что желаю повидать свет, обзавестись благородными знакомствами и прочее все как есть. Он выслушал и говорит:

– Это вы очень умно придумали. Что вам мариноваться в Елабуге. Повезет, и найдете свое счастье. А что вы везучий, так это я сразу вижу.

– Это почему же, позвольте вас спросить?

– Да как же, и тридцати верст от дома не отъехали, а этакое знакомство приобрели.

– Что-то не возьму в толк, мусье.

– Да как же, знаете ли, с кем вы разговариваете? (И он ткнул себя пальцем в грудь.)

– Не могу знать.

– Я граф Строганов, пермский помещик, владелец обширных камских лесов. Чай, слышали в Елабуге мою фамилию?

Я так и привскочил.

– Еще бы не слыхать, ваше сиятельство. Ваша фамилия древняя и знаменитая.

– То-то и оно. Если хотите, я займусь вами и во время дороги обучу тому, как обращаются благородные люди друг с другом.

– Сделайте милость! Век буду благодарить.

– Вот и отлично. Мы сразу же начнем. Запомните, молодой человек, что когда благородные люди знакомятся друг с другом, то младший всячески должен стараться разуважить старшего. Ну, там, угостить его сигарой, завтраком и т. д. Вы не вообразите, что я напрашиваюсь на угощенье. О, нет! Я сыт. Но это я так к примеру говорю.

– Отчего же, господин граф, я с превеликим удовольствием.

Для меня большая честь, к тому же и в утробе сосет. Покушал бы в лучшем виде.

– Вы думаете? – сказал задумчиво граф. – Ну, что ж. Пожалуй, я принимаю ваше угощенье. Но только с одним условием – я сам буду заказывать меню и вина, так как мой желудок не может переварить всякую дрянь. Затек, вот еще что. Чтобы было веселее, пригласите позавтракать с нами двух знаменитых артисток.

Они едут с нами, и я вчера с ними познакомился. Одна из них Вяльцева, ну, а другая, другая… Патти.

У меня так и екнуло сердце.

– Неужто та Вяльцева, что так здорово поет у меня в граммофоне «Гайда, тройка»!

– Она самая, а ее подруга познаменитее будет.

– Не слыхивал.

– Не слыхали о Патти? Да ее каждая собака знает. Хотите биться об заклад на десять рублей, что вон тот старенький офицер, и тот ее имя слыхал. Подите спросите у него.

Хоть мне и не хотелось иттить спрашивать, да уж больно было желательно ударить об заклад и пожать графскую ручку. Мы хлопнули по рукам, и я отправился.

– Извините, пожалуйста, за любопытство, господин офицер Скажите, пожалуйста, слыхали ли вы про артистку Патти?

Он удивленно поглядел на меня и говорит:

Кто же про нее не слышал?

Они хотели еще что-то добавить, да я поскорее раскланялся и отошел. Тоже много вас найдется желающих выпить за чужой счет, какая мне от тебя польза?

Да, – говорю, – господин граф, ваша правда!

То– то и оно, раскошеливайтесь!

Я почтительно подал графу десятирублевый золотой, и он как то нехотя заложил его в жилетный карман.

– Вы здесь посидите, – сказал он мне, – а я пойду справлюсь у дам, желают ли они нового знакомства и завтрака.

Я остался один.

5 июня.

Вчерась граф с актерками высадился под вечер в Казани.

Я не прощался, так как, можно сказать, с ними рассорившись.

Расскажу с подробностями. Долго дожидался я графа. Прошло с полчаса времени, а ни его, ни дамочек не было. Не иначе, кобенятся, подумал я, ну да что, мне наплевать. Не хотят, и не надо. Однако они показались, и граф поманил меня пальцем.

Я подошел. «Вот, позвольте Вас познакомить, – сказал мне граф. – Это – г-жа Вяльцева, а это мадам Патти». – «Очень рады, – говорю. – Много про вас наслышавшись. Обожаю граммофон и часто в Елабуге запузыриваю ваши пластинки, мадам Вяльцева. Очень даже прилично поете, особливо „Гайда, тройка“. Она улыбнулась и заметила: „Да это моя любимая песнь“. И тут же запела: „Гайда, тройка, снег пушистый, да ночь морозная кругом“. – „Она, ей-Богу, она! Ейный голос, те же слова и в голосе те же переборы“. Посидели, поговорили о разных умных вещах и в конце концов граф говорит: „Соловья де баснями не кормят, воздух аппетитный, пора и за харчи приняться“. – „Что ж, разлюбезное дело“, – говорю. И мы отправились в столовую 1-го класса. Граф сам заказал завтрак, и пока половой накрывал, г-жа Вяльцева села за пьянино и спела про какую-то чайку. Очень у нее ладно и чувствительно вышло. Уселись мы за стол. Подали нам огромное блюдо раков. „Что ж вы не едите“, – спросил меня граф. „Нет-с, – говорю, – не употребляю этих шутов“. – „Как хотите, – говорит, – нам больше останется“. Затем приволокли нам миску свежей икры. Затем стерляжью уху, затем сибирских рябчиков, отъевшихся кедровым орехом. Какое-то сладкое, кофе, фрукты, сижу и сам себе не верю. А тут еще подошел владыко, сел за окном на лавочку – камскими видами любуется. А виды первый сорт: направо горизонты, сзади даль, а налево местосложение. Пьем мы рюмку за рюмкой, стакан за стаканом, и так на душе хорошо делается. Господи Ты Боже мой, и куда это я только попал. Кругом мозаика да бронза. Насупротив меня граф Строганов с Патти. Под боком сама Вяльцева вино хлещет. Фу-ты ну-ты, ножки гнуты, гайда тройка, епископ Палладий… Долго просидели мы за столом. Наконец, граф встали и пощли всхрапнуть часочек. Вскоре и Патти удалилась к себе в каюту, д Вяльцева говорит мне: „Хорошо бы выйти на свежий воздух поды, шать“. – „Что же, – говорю, – пойдемте“. Вышли на палубу обошли кругом раза три пароход, да только чувствую, что от свежего воздуха меня порядком развезло, в голове все ходуном пошло так что и сообразить толком не могу, где нос, а где корма. Замутило меня сильно, я и говорю: „Пройдитесь, мадам, вперед и не оглядывайтесь, а я ужо…“ Она действительно послушалась и ушла, я же перегнулся через перила, подумал маленько, да и что грех таить, опоганил матушку-Каму. Выпрямился, вытер слезинку на глазах, повернулся – мать честная, аккурат против меня из окошка каюты сам владыка Палладий смотрит. Мне бы, дураку, шагнуть в сторону, будто не заметил ничего, а не знаю, как случилось, с конфуза ли или со страху, а только руки мои сложились корабликом и что-то потянуло меня к нему – благословите, мол, владыко, а они как посмотрят, да и проговорили сердито:

– Проходите, проходите, скотоподобный человек.

Красный от стыда, кинулся я от них и на носу столкнулся с актерками, и рассказал им все, как было. Вяльцева улыбнулась, а Патти, упав в кресло, загоготала на весь пароход: «Вот так история! Ха-ха, это великолепно, воображаю эту сцену. Владыко из окошечка захотел наслаждаться благорастворением воздухов, а вы явили ему этакое изобилие плодов земных. Ха-ха-ха! Побегу, расскажу графу – вот посмеется!»

И она умчалась.

– Что это подруга ваша ржет как кобыла? – сказал я в сердцах.

– Лишнее она о себе воображает, а приглядеться хорошенько, так ни кожи ни рожи в ней нет…

– Чего вы сердитесь, голубчик? – сказала мне Вяльцева. – Ведь история с вами приключилась действительно смешная. А что касается рожи и кожи, так это вы правильно говорите. Рылом она действительно не вышла.

И долго еще успокаивала она меня и, наконец, приведя в равновесие, пригласила даже к себе в каюту…

Всякий писатель должон авторитет свой соблюдать и учить своих читателей хорошему, а не плохому. Опять же, оберегая подрастающие поколения, которые будут зачитываться моими записками, от всяких венерических соблазнов, я и не буду описывать все то, что произошло у нас в каюте. А жаль, ей-Богу, жаль! Есть о чем порассказать. Показала она мне «гайда тройку», одним словом– оскоромился!

Перейду прямо к утру. Протянул я ей четвертной билет и говорю:

– Позвольте пять рублей сдачи.

А она как швырнет мне деньги прямо в харю: