Амулет Самарканда - Страуд Джонатан. Страница 11

— Ты сама прекрасно знаешь, что это невозможно. Его имя, полученное при рождении, должно быть забыто, иначе в будущем любой враг сможет навредить ему, узнав истинное имя. А как оно может быть забыто, если он будет поддерживать связь с семьей? Кроме того, его родителей никто не заставлял расставаться со своим щенком. Посмотри правде в глаза, Марта: они сами хотели от него избавиться. Иначе они просто не откликнулись бы на объявление. Всё честно и откровенно. Они получили изрядную сумму денег, он — возможность сделать прекрасную карьеру и послужить своей стране, а государство — нового ученика. Всё очень просто. Все остались в выигрыше. Никто ничего не потерял.

— И всё-таки…

— Меня это не волнует, Марта. Мистер Андервуд потянулся за книгой.

— Если бы волшебникам позволили иметь своих детей, этой жестокости можно было бы избежать.

— А этот путь ведёт к созданию династий, союзам семейств — а заканчивается все кровной враждой. Марта, загляни в свои книги по истории. Почитай, что творилось в Италии. А о мальчишке не беспокойся. Он мал. Скоро он обо всем позабудет. Лучше приготовь мне что-нибудь на ужин.

Дом волшебника Андервуда относился к тому типу зданий, которые являют улице скромный, но величественный лик, а за фасадом у них скрывается настоящий лабиринт из коридоров и лестниц. В доме было пять основных этажей: подвал со стеллажами для винных бутылок, ящиками с грибами и коробками сухофруктов; первый этаж, на котором располагались гостиная, столовая, кухня и оранжерея; второй и третий этажи, занятые в основном ванными, спальнями и кабинетами; и на самом верху — мансарда. Там и спал Натаниэль, под белеными стропилами покатой крыши.

Каждое утро на рассвете его будил гомон голубей. В потолке было небольшое окно. Если взобраться на стул, через это оконце можно было полюбоваться на Лондон, укутанный серой дымкой дождя. Дом стоял на холме, и оттуда открывался хороший обзор. В погожие дни Натаниэль мог разглядеть даже радиомачту Хрустального дворца, находящегося на другом конце города.

В комнате у Натаниэля стоял дешёвый платяной шкаф из клееной фанеры, небольшой комод, стол, стул и книжная полка. Каждую неделю миссис Андервуд ставила в вазу на столе свежие цветы из сада.

С самого первого, злосчастного дня жена волшебника взяла Натаниэля под своё крылышко. Она хорошо относилась к мальчику и была добра к нему. Дома, без посторонних, она часто обращалась к нему по имени, невзирая на неприкрытое неудовольствие мужа.

— Нам вообще не полагается знать имя этого отродья, — говорил ей мистер Андервуд. — Это запрещено! Со временем, когда ему исполнится двенадцать, он получит новое имя, и уже под этим новым именем его и будут знать как волшебника и как члена общества — до конца жизни. А сейчас это глубоко неверно…

— Да кто узнает? — возражала Марта. — Никто. А бедного мальчика это утешает.

Она была единственным человеком, звавшим его по имени. Приходящие репетиторы называли его Андервудом, по фамилии наставника. А сам наставник обращался к нему просто — «мальчик».

Натаниэль отвечал на привязанность миссис Андервуд беззаветной преданностью, ловил каждое её слово и беспрекословно слушался.

Когда подошла к концу первая неделя пребывания Натаниэля в доме Андервудов, миссис Андервуд поднялась к нему в мансарду с подарком.

— Это тебе, — сказала миссис Андервуд. — Она старая и немного печальная, но мне показалось, что тебе она придётся по душе.

Это была картина: лодки в небольшой бухточке, а вокруг — низкие берега, затопляемые во время прилива. Краски так потемнели от времени, что трудно было разглядеть детали, но Натаниэль сразу полюбил эту картину. Он смотрел, как миссис Андервуд вешает её над его письменным столом.

— Ты будешь волшебником, Натаниэль, — сказала миссис Андервуд, — а это — высочайшая честь, какая только может выпасть человеку. И твои родители пошли на величайшую жертву, предоставив тебе возможность пойти по этой благородной стезе. Не надо, милый, не плачь. Теперь ты должен быть сильным, стараться изо всех сил и хорошо учить уроки. Иди-ка сюда, к окну. Встань на стульчик. А теперь глянь во-он туда. Видишь маленькую башенку там, вдалеке?

— Вон ту?

— Нет, милый, это административный корпус. А я говорю вон про то маленькое коричневое здание. Видишь? Это здание Парламента. Там собираются самые лучшие волшебники. Оттуда они правят Британией и нашей империей. Это туда постоянно ездит мистер Андервуд. Если ты будешь хорошо учиться и слушаться наставника, когда-нибудь ты тоже туда поедешь, и я буду тобой гордиться.

— Хорошо, миссис Андервуд.

И Натаниэль смотрел на башню до тех пор, пока у него не заболели глаза. Но он накрепко запомнил, где она находится. Поехать в Парламент… Да, когда-нибудь так и случится. Он будет очень стараться. И миссис Андервуд сможет им гордиться.

Постепенно тоска Натаниэля по дому начала затухать — немалую роль в этом сыграла и теплота миссис Андервуд. Воспоминания о родителях потускнели, и душевная боль понемногу унялась; а потом он и вовсе забыл о том, что у него когда-то были мама и папа. Этому способствовала и размеренная рутина работы и учебы: она занимала почти всё время Натаниэля, и ему просто некогда было тосковать. Каждый будний день начинался с того, что миссис Андервуд будила его стуком в дверь.

— Чай снаружи, на ступеньке. Для питья, не для мытья.

Это ритуальное замечание обязано было своим возникновением одному происшествию: как-то утром Натаниэль, ещё не до конца проснувшийся, шёл в ванную — и угодил носком ноги точнехонько по кружке. Волна горячего чая выплеснулась на стену лестничной площадки. Пятно было заметно даже несколько лет спустя, словно въевшаяся кровь. К счастью, наставник Натаниэля так и не узнал об этом происшествии. Он никогда не поднимался в мансарду.

Умывшись в ванной на третьем этаже, Натаниэль надевал рубашку, серые брюки, серые гольфы, неудобные чёрные туфли и, если стояла зима и в доме было холодно, толстый свитер, который купила для него миссис Андервуд. Он тщательно причесывался перед высоким зеркалом в ванной и наскоро оглядывал своё отражение — худощавого бледного мальчика. Потом он, прихватив свои тетрадки, спускался по чёрной лестнице на кухню. Пока миссис Андервуд готовила для него кукурузные хлопья и тосты, Натаниэль пытался доделать оставшиеся со вчерашнего вечера домашние задания. Миссис Андервуд по мере сил частенько помогала ему.

— Азербайджан? По-моему, его столица — Баку.

— Баку?

— Да. Глянь у себя в атласе. А для чего это тебе?

— Мистер Парцелл сказал, на этой неделе мы проходим Средний Восток — я должен выучить страны и остальную чепуху.

— Зря ты так. Кстати, тосты уже готовы. Для тебя и вправду важно выучить всю эту «чепуху» — иначе ты не сможешь перейти к более интересным вещам.

— Но это же так скучно!

— Это тебе так кажется. Я бывала в Азербайджане. Баку, конечно, та ещё дыра — но это важный центр изучения афритов.

— А кто они такие?

— Огненные демоны. Вторая по могуществу разновидность духов. В горах Азербайджана очень сильна стихия огня. Именно там зародился зороастризм. Приверженцы этой религии почитали божественный огонь и верили, что он горит во всех живых существах. Если ты ищешь шоколад, то он за хлопьями.

— Миссис Андервуд, а вы видели там джинна?

— Чтобы увидеть джинна, вовсе не обязательно ездить в Баку, Натаниэль. И не говори с набитым ртом. Ты всю скатерть засыпал крошками. Нет, джинн сам к тебе придёт — особенно здесь, в Лондоне.

— А когда мне можно будет посмотреть на фрита?

— На африта. Скоро, если ты будешь хорошо учиться. Доедай поскорее — наверное, мистер Парцелл уже ждёт.

После завтрака Натаниэль собирал учебники и шёл в кабинет на втором этаже, где его и вправду уже ждал мистер Парцелл. Это был молодой человек со светлыми редеющими волосами, которые он часто приглаживал в тщетном старании скрыть проплешины. Звали его Уолтер. Он нервничал по любому поводу, а от разговора с мистером Андервудом (время от времени им доводилось беседовать) его просто-таки корежило. В результате мистер Парцелл срывал раздражение на Натаниэле. По-настоящему грубо обходиться с мальчиком ему не позволяла некоторая внутренняя порядочность — ведь ученик не отлынивал и работал в полную силу; но зато мистер Парцелл повадился придираться к каждой ошибке и при этом только что не повизгивал, словно какая-нибудь шавка.