Врата Птолемея - Страуд Джонатан. Страница 34

Это преувеличенное смирение (ибо Птолемей, конечно же, кривил душой: он жаждал знаний столь же алчно, как царский сын жаждал власти, только был куда более мужествен в этом своем стремлении), похоже, окончательно взбесило принца. Лицо его потемнело, как сырое мясо, из уголков губ поползли вниз змейки слюны.

— Знаний, да?! — вскричал он. — Но каких знаний? И с какой целью? Для настоящего мужчины свитки и стилусы — ничто, но в руках бледнолицых некромантов они могут быть опаснее отточенного железа! Говорят, что в Древнем Египте евнухи, топнув ногой, собирали целые армии и сбрасывали в море законных фараонов! Я не желаю, чтобы такое случилось со мной! А ты чего ухмыляешься, раб?

Я совсем и не думал ухмыляться. Мне просто понравилось его изложение — ведь я был в авангарде той армии, что сбросила в море фараона тысячу лет тому назад. Приятно знать, что ты произвел такое впечатление! Я раболепно склонился перед ним.

— Я ничего, господин, я ничего.

— Ты ухмыльнулся, я сам видел! Ты смеешь смеяться надо мной, будущим царем!

Голос у него задрожал. Солдаты опознали знакомые признаки и поудобнее перехватили свои пики. Птолемей умоляюще затараторил:

— Господин мой, он вовсе не хотел тебя оскорбить! Мой писец от рождения страдает нервным тиком, и при ярком свете действительно может показаться, будто он ухмыляется. Это досадное недоразумение…

— Его голова будет торчать на Крокодиловых воротах! Эй, стража!..

Солдаты опустили пики: каждому не терпелось первым окрасить камни двора моей кровью. Я смиренно ожидал неизбежного [49].

Птолемей шагнул вперёд.

— Кузен, я прошу тебя! Это же смешно. Молю…

— Нет! Ничего не желаю слушать. Этот раб умрет.

— Тогда мне придётся сказать тебе!

Мой хозяин внезапно подступил к своему озверевшему кузену вплотную. Он как-то вдруг сделался выше ростом, почти сравнявшись с сыном царя. Его карие глаза смотрели в упор в водянистые глаза противника, которые вдруг заметались, точно рыба на остроге. Царский сынок дрогнул и подался назад, его солдаты и прихвостни занервничали. Жаркое солнце потускнело, двор накрыла тень. Кое у кого из солдат ноги покрылись мурашками.

— Оставь его в покое, — произнёс Птолемей медленно и отчётливо. — Это мой раб, и я говорю, что он не заслужил наказания. Ступай прочь со своими прислужниками, возвращайся к своим винным бочкам. Твоё присутствие здесь мешает учёным и не делает чести нашей семье. Как и твои гнусные измышления. Ты понял меня?

Царский сынок, чтобы избежать пронзительного взгляда Птолемея, отклонился так далеко назад, что его плащ испачкался в пыли. Царевич издал звук, похожий на кваканье спаривающейся болотной жабы.

— Да… Да… — прохрипел он. Птолемей отступил назад и сразу как будто стал меньше ростом. Тьма, собравшаяся над кучкой людей, подобно зимней туче, развеялась и исчезла. Присутствующие расслабились. Жрецы вытерли вспотевшие затылки, знатные юнцы шумно выдохнули. Карлик выглянул из-за спины борца.

— Идем, Рехит. — Птолемей поправил свитки, торчавшие у него под мышкой, и смерил царского сына подчеркнуто равнодушным взглядом. — Пока, кузен. Я опаздываю к обеду.

И направился прочь. Царёныш, бледный и пошатывающийся, выкрикнул что-то невнятное и устремился вперёд, выхватив из-под плаща кинжал. Он с рыком ринулся на Птолемея. Я взмахнул рукой. Послышался глухой удар, будто кирпич упал на мешок с сальным пудингом. Царский сын сложился пополам, ухватившись за солнечное сплетение, выпучив глаза и невнятно булькая. Он рухнул на колени, и кинжал бессильно ударился о камни.

Птолемей шёл вперёд. Четверо из солдат неуверенно зашевелились. Они опустили пики и с вызовом заболботали. Я описал полукруг обеими руками, и они один за другим разлетелись по всему двору. Один врезался в римлянина, другой в грека, третий пропахал носом мостовую. Четвертый рухнул на лоток торговца и оказался погребен под лавиной сластей. И все четверо остались лежать, ровненько, как деления на солнечных часах.

Прочие спутники цареныша оказались трусливее зайцев. Они сбились в кучку и даже пальцем не шевельнули. Я, правда, приглядывал за одним старым лысым жрецом — я видел, что он испытывает искушение провернуть какой-то финт. Но тут он встретился взглядом со мной и решил, что хочет жить.

Птолемей шёл вперёд. Я последовал за ним. Мы пошли искать хлеб с анчоусами. Когда наши поиски увенчались успехом и мы возвратились к библиотеке, там всё было тихо-мирно.

Мой хозяин понимал, что этот инцидент не сулит ничего хорошего, но его мысли были всецело поглощены науками, и он предпочел не задумываться о последствиях. Однако я об этом происшествии не забыл, и народ Александрии тоже. Слухи о нём — скорее красочные, нежели достоверные [50], — быстро разошлись по городу. Сын царя не пользовался особой популярностью, и история о его унижении немало повеселила народ. Слава же Птолемея снова возросла.

Ночью я парил на крыльях над дворцом, беседуя с прочими джиннами.

— Есть ли новости?

— Есть новости, Бартимеус, новости о сыне царя. Его чело омрачено гневом и страхом. Он каждый день твердит, что Птолемей может прислать демона, чтобы уничтожить его и захватить трон. Страх смерти стучит в его висках барабанной дробью.

— Но мой хозяин живёт только наукой! Власть его совершенно не интересует.

— И тем не менее. Царский сын допоздна обгладывает эту мысль за чашей вина. Он рассылает гонцов в поисках людей, которые могли бы помочь ему избавиться от этой угрозы.

— Спасибо тебе, Аффа. Доброго полета.

— Доброго полета, Бартимеус!

Кузен Птолемея был глупец и осел, но я понимал его страхи. Сам он волшебником не был. Александрийские волшебники были жалкими тенями великих магов древности, в рабстве у которых я изнывал некогда [51]. Войско было слабее, чем когда-либо за несколько поколений, и вдобавок все войска находились далеко. Птолемей же по сравнению с царским сыном был действительно могуществен. Да, несомненно: наследник трона оказался бы весьма уязвим, реши вдруг мой хозяин его свергнуть.

Шло время. Я бдел и ждал.

Царский сын отыскал нужных людей. Деньги были уплачены. И однажды лунной ночью четверо ассасинов проникли в дворцовые сады и нанесли визит моему хозяину. Как я, возможно, уже упоминал, визит оказался недолгим.

Кузен Птолемея из осторожности провел ту ночь за пределами Александрии: отправился в пустыню на охоту. По возвращении его встретила сперва стая стервятников, круживших в небе над Крокодиловыми воротами, а потом висящие на воротах трупы трёх ассасинов. Когда царёныш въезжал в город, его колесница задела своим султаном их болтающиеся ноги. Принц пошёл красно-белыми пятнами, скрылся в своих покоях и в течение нескольких дней его было не видно.

— Хозяин, — сказал я, — твоей жизни по-прежнему грозит опасность. Тебе надо уехать из Александрии.

— Рехит, это невозможно, ты же знаешь. Тут библиотека!

— Твой кузен — твой непримиримый враг. Он не успокоится.

— Но ты же будешь рядом и остановишь его, Рехит! Я ни капли не сомневаюсь в тебе.

— Ассасины — это всего лишь люди. Следующие, кто явится, будут уже не людьми.

— Ты справишься, я уверен. Слушай, тебе обязательно так корячиться? Меня это нервирует.

— Я сегодня бес. Бесы всегда корячатся. Слушай, — продолжал я, — мне, конечно, очень лестно, что ты так веришь в меня, но, откровенно говоря, я прекрасно могу без этого обойтись. И я совсем не жажду оказаться на пути марида, который постучится к нам в дверь, чтобы расправиться с тобой.

Он фыркнул в свой кубок.

— Марида! По-моему, ты переоцениваешь наших придворных волшебников. В колченогого мулера я ещё поверю.

— Твой кузен раскинул свою сеть куда шире. Он подолгу пьянствует с посланниками из Рима — а насколько я слышал, именно в Риме-то и творится сейчас все самое любопытное. Любой самый захудалый волшебник отсюда и до берегов Тигра стремится туда, чтобы покрыть себя славой.