Одна лошадиная сила - Стрелкова Ирина Ивановна. Страница 6

«А теперь что-то в жизни сместилось, — размышлял он, оглядывая исподволь рабочий стол юного техника Вити Жигалова. — Позапрошлой ночью кто-то срезал трубку телефона-автомата возле продмага на улице Лассаля. Кому-то понадобились дефицитные детали. Не Вите ли? Нет, у него на столе телефонных деталек не видать».

Витя Жигалов в одно слово с вождем заявил, что лег спать в девять часов, об угоне услышал утром во дворе, от кого — не помнит, утром все знали.

«Ай да Мусин! — отметил про себя Фомин. — Держит своих индейцев в струне».

— Лег, значит, в девять? — переспросил он благодушно. — И про угон услышал утром во дворе? Так, так… — Фомин покивал, как бы одобряя правдивость юного техника, и вдруг резко переменил тон: — А что еще велел тебе говорить Костя-Джигит?

Витя испуганно заморгал:

— Больше ничего не велел.

— Ты с Бубенцовым дружишь?

— Да ну его! Он чокнутый.

— А Мусин какой?

Витя покраснел, зашарил глазами по столу.

— Что ищешь?

— Отвертку.

— Она у тебя в руке!

Витя окончательно растерялся. Остальное было делом техники. Фомин узнал, что апачи собирались в пятницу вечером покататься. Пришли, а конюшня пустая, на дверях записка с ругательными словами. Подписи нет, но и так ясно: лошадей угнали старые враги апачей, лошадники из микрорайона.

— Не верите мне, что лошадей уже не было, спросите у Вовки Дьякова или у Мишки Курочкина, у Тольки Голубева… — Простодушный Витя ссылался, конечно, на тех, кто ходил в тот вечер на фабричную конюшню.

А про ружье, как выяснилось, он ничегошеньки не знал.

Чтобы не подводить доверчивого мальчишку, Фомин не пошел сразу к тем, кто был вчера с Костей-Джигитом в конюшне. Он сначала понаведался кое к кому из списка апачей, полученного от Нины Васильевны. Оказалось, и эти ребята знают в подробностях о вчерашнем происшествии. Из тех, о ком проболтался Витя, Вовки Дьякова дома не было, а Миша Курочкин и Толя Голубев показали то же, что и Витя Жигалов. Никто из ребят ружья в конюшне не видел.

«Нина права, ружье унесли ребята из компании Лешки Супрунова. Правда, и они не нападали на конюха. Зато могли совершить угон для вида, а на самом деле приходили специально за ружьем». Фомин вспомнил рассказ Шилова. Конюх занял очередь за пивом и побежал отнести ружье. Наверняка даже объявил во всеуслышание, что скоро вернется, только отнесет ружье в конюшню. Кто мог это слышать? Очень многие. Компания Супрунова — Супы, — которой фактически руководит Александр Безин, по прозвищу Бес, могла прийти специально за ружьем. Но тогда зачем они оставили улику — ругательную записку? И вообще, зачем угоняли лошадей? Конюх спал, можно было спокойно взять ружье и уйти.

«Везет мне на дела, которые из простейших превращаются в сложные и запутанные», — сокрушался Фомин, возвращаясь в горотдел.

III

Что-то большое и темное приближалось из глубины березового леса. Лось? — Володя вгляделся. Нет, не он. Меж берез неслышной поступью пробирался гнедой конь. Володя, сам не зная для чего, пошел следом за ним. Конь вывел Володю к просторной лесной поляне. Посередке трава росла повыше и погуще, там, должно быть, прятался небольшой бочажок.

Володя снял с плеч тяжелый, почти доверху полный пестерь на широких брезентовых лямках, присел на пень у края поляны. Гнедой хрупал траву возле бочажка, тревожно прядал ушами и пофыркивал. Володя полез в карман старого плаща, достал свой припас, завернутый в тряпицу. Презрения достойны те, кто тащит с собой на природу пакеты с бутербродами, бутылки с лимонадом, консервы!.. Настоящий грибник предпочитает всем яствам горбушку черного хлеба, посыпанную солью, и никогда не заворачивает ее в бумагу, только в холщовую тряпицу. Такие горбушки, навалявшись в кармане, делаются еще вкуснее. И запивать их надо хрустальной водой из лесного ключа.

Володя отломил кусочек, бросил в рот. Пища богов! Он быстро умял половину горбушки и только тогда спохватился: «Что же я один ем! Надо и его угостить». Он поднялся с пенька и направился к гнедому. Кажется, лошадям подносят хлеб на раскрытой ладони? Володя приостановился в сомнении. Ему никогда не приходилось водить близкое знакомство с деревенскими сивками и саврасками. С фаворитами скачек тоже. Опасливо поглядывая на гнедого, Володя не трогался с места. «Еще лягнет своим тяжеленным копытом! Я для него совершенно чужой. Может, я подбираюсь с подлыми мыслишками. А у него вон какие зубы. Возьмет да и тяпнет. И вообще, почему он шастает один по лесу, а не пасется в дружной лошадиной компании? Подозрительно!» Володя огляделся по сторонам и обнаружил, что на поляне этим летом косили. Круг пожухлой травы остался, очевидно, от копешки сена. А вот и след тележных колес. Кто же тут косил? Лесник? Навряд ли. Он выбрал бы себе покос ближе к Ермакову, где лесничество. А из Дебри косить некому. Там сейчас остались только три старухи, они коров не держат. Но у них, кажется, есть коза? Володе вспомнилась строптивая коза Дуня, которую он держал, когда Танька была маленькой. Интересно, почем теперь воз сена? Володя досадливо помотал головой, отгоняя нелепый вопрос. «Мне дела нет, почем нынче сено, и мне все равно, кто тут косил! Есть загадки поинтересней! Например, та, недавняя, с кладом…»

Клад, найденный при сносе старого дома на улице Володарского, наделал шума на весь Путятин. Заметка про клад даже попала в московские газеты. Нашел его бульдозерист. Развалил громадную печь, и из кирпичей выкатилась круглая жестяная банка. Ни золота, ни серебра в ней не оказалось. В банку были упрятаны туго свернутые дореволюционные бумажные деньги, двадцать тысяч желтыми сторублевками с портретом Екатерины II. Бульдозерист сдал свою находку в милицию, а Фомин преподнес банку Володе в тот самый вечер, когда они вспоминали закончившееся дело Горелова и Володя узнал о предстоящей свадьбе Фомина и Валентины Петровны. «Вот тебе для развития дедукции», — сказал Фомин.

На другое утро Володя уже рылся в старых газетах, переплетенных в пудовые книжищи. «Есть! Нашел!» 1905 год, ноябрь. Заметка об ограблении кассира. Неизвестные лица в черных масках. Полиция полагает, что совершена революционная экспроприация, деньги пойдут на приобретение револьверов для рабочей дружины.

Володя знал, кого можно расспросить о подробностях давнего ограбления. Деда Фомина. Он, конечно, был тогда мальчишкой, с ним в боевой дружине важными секретами не делились, но ходили же по городу какие-то слухи.

Дед обрадовался, увидев Володю. Он стал уже совсем плох, но лечь в больницу отказался. По утрам внуки — Николай и Виктор — переносили его на руках из постели в стоящее у окна старинное вольтеровское кресло, доставшееся Фоминым при распродаже кубринского имущества. Месяц спустя Володя шел перед гробом, обитым кумачом, и нес на красной подушечке орден Ленина, вспоминая свою последнюю встречу с Колькиным дедом. Какая ясная память до самого конца жизни!

«Темное дело, по городу чего только не болтали, — рассказывал ему дед Фомин. — По этому случаю руководители стачки созвали митинг в Народном доме и объявили, что рабочий класс Путятина к ограблению непричастен. Я своими ушами слышал. А уже после революции к нам на юбилей стачки приехал Михаил Васильевич Фрунзе, товарищ Арсений, он у нас бывал в пятом году. Собрались участники стачки, стали вспоминать митинги за Путей, сражения с казаками. И про ограбление заспорили — чьих рук дело. Кто говорит, что жандармы устроили провокацию, чтобы засудить кого-нибудь из рабочих, но не сумели подстроить веские улики. Кто доказывает, что кассира ограбили эсеры и действительно собирались купить на эти деньги оружие, но кто-то их надул, деньги пропали зря. Однако большинство участников стачки стояло на том, что под видом экспроприаторов-революционеров действовали обыкновенные грабители. Такие случаи были тогда не в редкость».

«Но что же случилось с грабителями после нападения на кассира? — размышлял Володя, возвращаясь от Фомина. — Почему все двадцать тысяч остались в целости? Что им помешало поделить добычу?»