Камни Господни - Строганов Михаил. Страница 12

— Ложись спать, монах, — голос Карего прозвучал неожиданно и властно. Савва растерялся, буркнув в ответ:

— Я еще не монах, послушник…

— Какая разница, — усмехнулся Карий. — Волк и волчонок — одно племя.

Такое сравнение Савве не понравилось, но он промолчал — спорить было и поздно, и ни к чему.

— Не обижайся, это я для сравнения.

— Хороши сравнения…

— Ты ж меня душегубом за глаза зовешь и ничего, не серчаю…

— Как тебя прикажешь величать, с кем вровень ставить?

— Может, я богатырь, коих в старые времена было великое множество. Слышал про таких?

— Как не слышать — слышал. Только они за веру, да за землю Русскую стояли. А ты свою удаль на деньги размениваешь.

— Ну, так и мы на Камне стоим, а не на земле Русской. Здесь вера деньгами прирастает, а земля — солью да пушниною. Поэтому и богатыри нынче казаками зовутся.

Савва перекрестился:

— Искуситель ты, хуже змея. Все молчишь да смотришь, а говорить станешь, и возразить твоим словам нечего и принять их нельзя!

— Я тебе не духовник, чтобы мне верить. Поступай по Строгановской присказке: «Слушай всякий совет, да примечай, что в дело, а что нет».

— Со свадьбой-то сегодняшней нечисто вышло, — Савва прикусил губу. — Спортили казака…

— Это волчья свадьба, только не звериная, людская. В Валахии о таком слышал, — Данила задумался, припоминая чей-то рассказ. — Там считают, что у некоторых семей волки бывают родичами. Для таких семей они требуют не человеческой, а звериной свадьбы. Слышишь, как завывают…

— Никогда бы не поверил, что Карий так может думать.

— А ты и не верь. Просто слушай, да примечай.

Глава 8. Дальше земли не упадешь

— Ничего, родимая, и не такое на белом свете бывает, было бы с чего слезы пущать! — Василько посмотрел на заплаканную Акулину. — Подумаешь, не повенчались. Велика беда! Почитай половина казаков невенчанными живет: кто с полонянкой, кто с чужой женкой, а иной казак сам басурманин, а живет и вовсе с чертовкой. И что, думаешь, кто удивляется или брезгует таким казаком?

Акулина ничего не ответила, только заплакала в голос.

— Да не плачь ты, баба, глаза выморозишь! — в сердцах крикнул Василько, ударяя плетью мерина. — Не по чину было бы сразу венчаться, тут надо повременить. Обручились и, будя для началу…

Казак взмахнул поводьями и, устраиваясь поудобнее в санях, сказал для собственного успокоения:

— Ездов-то всего верст шешнадцать. К рассвету, как ясно солнышко к ним завалимся, и сразу в церковь. Говорю тебе, голуба, никогда не пожалеешь, что досталась ты не боярину, не купцу, а честному казаку!

На ухабе сани качнулись, но не сильно, а приятно, так, что по нагретому в тулупе телу пробежала сладкая истома, будто у младенца в зыбке. Василько с удовольствием подумал, что в скором времени его снова ждет жарко истопленная баня, жирные пироги с зайчатиной, богато сдобренные луком, кроме того, он вез два ведра хлебного вина, или как его недавно стали называть — водки, подаренной Григорием Аникиевичем. Этим даром казак дорожил особо, находя в нем знак строгановского благоволения, потому что по указу царя Иоанна Васильевича водку можно было употреблять только в царевом кабаке, а за ее самовольное курение можно было не только ноздрей лишиться, но и голову на плахе сложить.

— Ты, Акулинка, не плакай: оба мы с тобой грешные, обоим и счастья будет, — Василько ослабил поводья, бормоча в сладкой полудреме. — Сама посуди, какого доброго мужика тебе Бог послал. Другой на моем месте тебя бы осрамил на весь белый свет, а я нипочем не скажу, что тебя не девкой взял. И даже упрекать за это не буду, сам не без греха. А девка ты горячая, тело, что истопленная печка. Не знал бы, подумал, что у тебя лютый жар.

— Ничего ты про меня не знаешь, слушать не хочешь! — вытирая слезы сказала Акулина. — Говорила тебе, надо не к батюшке ехать, а бежать к казакам на Волгу или на Дон, куда угодно, хотя бы и в Литву, только подальше отсюда!

— Нет, не зря говорят, что не дал Господь мужику детей рожать, а бабе умом разуметь! Говорю тебе, здесь заживем лучше любых панов. Ты у меня в соболях ходить станешь, да на шелках спать! С таким атаманом, как Данила, я в первые люди выбьюсь у Строгановых. А что пужаешься батюшку, так это пустое, ты теперь ломоть отрезанный, тепереча я твой господин.

— Сам ты ничего не понял, болван неотесанный! И Карий твой все равно что псарь, на охоте у Строгановых. Подучат его кого припугнуть, кого жизни лишить, а после пошлют на адскую охоту за Камень, Бегбелия или Кучума выкрадывать. Там сгинет, как камень в воде, и тебя на дно потянет. Думаешь, он первый здесь лихой человек? Были и до него, будут и после, да еще и поважнее.

Мерин фыркнул, тревожно повел ушами и вдруг рванул вперед, переходя с легкой рыси в галоп. Казак охнул и, заваливаясь на спину, выпустил поводья. Приподнимаясь, Василько краем глаза заметил, как вдалеке двинулись за санями мерцающие огоньки. Многочисленные, разные: то бледно-зеленые, каким бывает свечение от болот, то огненные, словно рассыпавшиеся искры от брошенной головни.

— Волки!

Казак хотел было хлестнуть мерина плетью, да передумал: перепуганная лошадь неслась во весь опор, осыпая ездоков облаком снежной пыли. На занесенной снегом дороге сани бросало из стороны в сторону на каждом ухабе.

— Господи, только бы не перевернуться, тогда уйдем!

Василько потянулся за самопалом и, увидав стремительно приближавшихся к саням волков, сказал:

— Нагонют… Акулина, возьми топор, авось отобьемся! Бери, не сиди как мертвая, волки шутить не станут!

Акулина не шевельнулась. Только легкая улыбка коснулась ее побледневших губ:

— Прощай, Василько. Прости, если что не так…

— Теперь не время, Акулинушка, после о любви да об обидах толковать станем. Бери топор!

Волки уже спустились с угора и, стремительно нагоняя сани большими прыжками, вытянулись за ними в длинную цепь.

— Дюжина будет, — Василько наглухо заправил тулуп, проверил на поясе нож. — Сейчас догонют, рассыплются и начнут в кольцо брать. Тогда держись!

Два крупных волка вынырнули из темноты, оказавшись сразу по две стороны саней. Казак почувствовал звериный дух, тяжелый, смрадный, отдающий ненасытной похотью.

— Господи, помилуй! — прошептал Василько, и выстрелил из самопала в волка, заходящего слева от саней. Угодившая в глаз пуля разнесла волчью голову, но убитый зверь все-таки успел броситься на шею мерина. Ошалевшая лошадь шарахнулась в сторону, прямо на готовящегося к прыжку второго волка. Тут удача вновь улыбнулась Васильке: он выхватил саблю и сильным ударом отпластнул прыгнувшему волку левую лапу.

Сани устояли, казаку удалось не съехать в сугроб, где бы поджидала неминуемая смерть. Василько оглянулся назад и, увидав, как стая жадно пожирает своих братьев, радостно крикнул:

— Что, сучьи ублюдки, казак не по вашим зубам?

Он взмахнул плетью, ободряя выбившегося из сил мерина:

— Спаслися мы, Акулинушка, верстов пять осталося. Теперь не нагонют…

При виде ускользающей добычи волки бросили терзать мертвых и возобновили преследование. Василько понял, что на этот раз атака будет яростнее, и волки набросятся разом.

Волки настигли быстро. Казак швырнул в них шапку, куль с поклажей — звери не обращали на них никакого внимания. «Самопал бы зарядить…» — мелькнуло в голове, и тут Василько с ужасом заметил, как Акулина, не говоря ни слова, поднялась и выпрыгнула из саней.

«Аку-у-у», — вырвалось из охрипшей глотки. Ошалелый мерин уносил Васильку все дальше от того места, где над окровавленным Акулининым телом жадно урчала сбившаяся стая.

Василько схватил лежащий на санях топор и спрыгнул с саней. «Ужо поквитаемся!» — он тяжело пошел назад, к стае, торопливо расправляющейся с телом его невесты.

Казак медленно подошел к волкам. Над серо-белесыми спинами стоял жуткий хруст разгрызаемых костей — звери рычали, алчно отрывая куски горячей плоти, окуная кровавые морды глубже и глубже в еще живое тело. Василько взмахнул топором, и со всей силы рубанул по хребтине ближайшего к нему переярка. Волк пронзительно взвизгнул, но тут же ' изогнулся и мертвой хваткой вцепился в сапог. Казак попытался сбросить подыхающего зверя, но бесполезно: сведенные смертью челюсти прокусили ногу почти до кости. Василько медленно попятился и увидел, как почти перерубленный пополам переярок стал разваливаться на две части. Волки перестали терзать девушку и стали брать казака в полукруг. Василько явственно увидел на месте пиршества разбросанные остатки тела, обнаженные кости, сизые ленты кишок. Обухом топора он сбил с ноги мертвого волка и протер лезвие о штанину: