Ангел боли - Стэблфорд Брайан Майкл. Страница 4

Он знал, что остальные переживают свои сновидения иначе; они не встречают в снах постоянства и прочности и потому вполне рационально приходят к мысли, что сны лишь живой фантом воображения. Для таких людей прочность яви уникальна и не зависит от людских представлений о ней. Такие люди считают точку зрения Беркли неудобной и легко позволяют себе впасть в заблуждение, считая, что могут опровергнуть её, пнув камень и убедившись в болезненности этого действия.

Увы, подобные эксперименты не приносили Дэвиду Лидиарду утешения. Для него боль не была способом перейти от внутреннего к внешнему знанию, а являлась проявлением силы совершенно противоположной. Он был одним из тех несчастных обитателей аллегорической пещеры Платона, чьи цепи, вынуждающие его наблюдать парад теней на стене, разбиты.

Он мог даже развернуться и увидеть фигуры, вызывающие появление теней. Он мог увидеть богов.

Во внешности богов отразился его собственный облик. Лица, которые они носили, человеческие и нечеловеческие, были созданы из спектра его собственных идей. Тем не менее, он их видел. Он мог взглянуть в глаза создателям мира, не в силах спрятаться за убеждение, что они являются лишь тенями, образами подсознания.

Ему было известно, что когда-то давно проклятьем человечества было встретиться с богами, гулявшими по поверхности недавно рожденного мира. Но мир изменился, и если, как некоторые верят, над всеми другими богами существует единый Творец, то изменение мира свидетельствует о его милосердии к людям. Дэвид Лидиард родился в реальном мире, который отправил богов в ссылку, превратив их в парадоксальные фантомы даже в многообразном мире человеческих снов. В его мире лишь несколько человек знали, как можно увидеть бога, и не все они были достаточно безумны или же храбры, чтобы последовать этим путем боли.

Но у Дэвида Лидиарда не было возможностей избегнуть этого пути. Если бы он не был храбр, он бы, несомненно, сошел с ума.

У Ангела Боли черные гладкие крылья, окутывающие её тьмой, когда они сложены, и распахивающиеся, как штормовые облака, когда она взмывает вверх.

У Ангела Боли глянцевая кожа цвета бронзы, пылающая от жара; её глаза имеют цвет пламенного янтаря, а когда она грустна, становятся похожи на тлеющий уголь. Она часто грустит, так как Ангел Боли, как и все ангелы, способна любить и бояться, а также гневаться и гордиться. И она не любит, если её ненавидят за то, кем она является.

У Ангела Боли черные когти на руках, искривленные и заостренные. Её хватка необыкновенно крепка, а клыки её так остры, что даже самая нежная её ласка повреждает и ранит. Когда искренне она старается быть как можно более чувствительной и аккуратной, кровь её любовников свидетельствует о её симпатии.

У Ангела Боли полные губы, кажущиеся мягкими и чувственными, но её поцелуй ядовит, а язык — словно наждак в алмазной крошке.

У Ангела Боли волосы свиваются прекрасными серебристыми локонами, которые она тщательно укладывает, чтобы подчеркнуть их совершенство, но они жгут, как тончайшие иглы на листьях крапивы; а слезы, которые она роняет, оплакивая свое одиночество — чистый яд.

У Ангела Боли сердце бьется так же, как любое другое сердце, и в нем поселились те же желания, что есть у всех ангелов. И из всех остальных ангелов она наиболее добра к тем, кто ищет её общества. Она не отказывает никому, и нет в Раю другого такого ангела, кто так же великодушен в любви к своим врагам, как она любит тех, кто не равнодушен к ней самой.

Многие полагают, что Ангел Боли — создание Ада; но некоторые научились видеть её в другом свете, и они понимают цель её служения.

Для них она управляет Чистилищем, и оправдание её жесткости можно найти в надежде на возможное озарение.

Те, кто ненавидит Ангела Боли, говорят, что во главе империи страха находится величайший из тиранов, чье имя Смерть, а Болью зовут его подручную; но те, кто преодолел ненависть, говорят, что боль не обязательно является злом, и что со временем она может оказаться врагом Смерти и своего рода другом человеку — Человеку Надеющемуся.

Ангела Боли не существует. Она не была настоящим ангелом, как Паук или создатель Сфинкс. Она была лишь символом — символом того, как настоящие ангелы обращаются со своими любимцами среди людей. Она была лишь посланницей: посланницей настоящих ангелов, собирающей упирающихся слуг в мир ангелов.

Дорога в мир истинных ангелов была так же знакома второму «Я» Дэвида Лидиарда, как его первому «Я» был известен маршрут из его дома в Кенсингтоне в больницу университетского колледжа. Путешествие всегда протекало одинаково.

Сначала он оказывался в уютной обстановке большого дома, до бессмысленности полного темных и мрачных коридоров. Комнаты здесь были загромождены странной отталкивающей мебелью, а тяжелый, мертвый и пыльный воздух нарушало только преувеличенно громкое тиканье часов — разносившееся эхо, казалось, подчеркивало искаженность неупорядоченного пространства. Стены были увешаны зеркалами в вычурных рамах, но в них не отражалось ничего, кроме пустых комнат, каждое отражение растягивалось и выгибалось в соответствии с прихотью мутного стекла.

Его спящее «Я» было смущено сочетанием чрезвычайной опустошенности и пугающей враждебности, и он каждый раз пытался покинуть дом. На мгновение казалось, что коридоры запрещают ему выход, намереваясь задержать его в этом более или менее банальном и приемлемом сновидении, чья прочность была обманной и непостоянной и легко разрушалась при пробуждении. Но его нельзя было так просто остановить, он целенаправленно пускался в бег, спокойно покрывая милю за милей, пока тиканье часов не становилось все громче и громче. Наконец он попадал в иную реальность сна, выставив себя на обозрение пугающим глазам бесконечного неба.

Каждый раз он оказывался в ночной пустыне, где не было ничего, кроме скал и песка. Теплый ветер слабо согревал песок, мельчайшие песчинки сияли, отражая звездный свет, перекатываясь в тяжелом воздухе. Он начинал свой путь через пустынный ландшафт, но вскоре обнаруживал, что ему не нужно прилагать усилия, чтобы двигаться вперед, каждый шаг уносил его ярдов на тридцать, если он только желал этого. Почти невесомый, он прокладывал курс между неровными выходами горных пород, следуя извилистому течению огромной реки серебристого песка. Постепенно скалы с обеих сторон становились все выше, они сближались, пока он не оказывался на узкой тропе в извилистом каньоне, где только тонкая лента звездного света озаряла его путь. Загадочные тени иногда пересекали звездный поток, и невозможно было сказать, какую форму они имеют — возможно, то были огромные хищные птицы, покинувшие свои гнезда. Иногда он опасался, что стены каньона сомкнутся, зажав его в туннеле, который может окончиться тупиком где-нибудь в центре Земли — но этого никогда не случалось. Напротив, дорога начинала расширяться снова, открывая яркие звезды, сиявшие столь великолепно, что он не мог поверить, что все ещё находится на знакомой планете. Затем он видел на некотором расстоянии впереди себя огромный город, здания которого, хотя и наполовину превратившиеся в руины, все же были во много раз больше своих жалких подобий в реальном мире.

Здесь стояли колонны высотой в тысячу футов и статуи высотой шесть сотен футов. У некоторых монументов были человечьи головы, у других человеческие туловища, ноги или руки, но все они являлись химерами разного рода. Некоторые — но не все — напоминали богов Египта, другие походили на наиболее ужасающие сочетания людей и животных из произведений искусства глубокой древности, и все они как будто специально были столь огромны, чтобы исключить всякую вероятность того, что их создали человеческие руки.

Город уходил за горизонт и дальше. И хотя Дэвид пролетал по городу гораздо быстрее, чем несся бы всадник, он был уверен — скорее дни, чем часы, проходили прежде, чем он добирался до его центра. Он знал, что в реальном мире солнце бы встало и зашло полдюжины раз, пока он пробирался мощеными улицами, но здесь только величественная россыпь неподвижных звезд терпеливо перемещалась по небу.