Ангел боли - Стэблфорд Брайан Майкл. Страница 82

Таки образом Стерлинг пытался понять значение «Истинной истории» в той части, где утверждалось, что многие Демиурги исчерпали свою созидательную силу, а остальные стали беспокоиться о том, чтобы сохранить её последние остатки. Он предположил, что ангелы действительно вели войну друг с другом, причем с самого начала, и что способность питаться друг другом — поглощать и отнимать чужой упорядочивающий потенциал — должна была возникнуть во время их эволюции.

Стерлинг решил, что в жизни мира и в том роде разума, что развивался в ней, существует некая тенденция к созданию схем, которая была не сходна с тем, чем обладали ангелы — или, точнее, с тем, чем ангелы были. Она действовала, заключил он, на совсем ином уровне. То, что делали Демиурги, работало на базовом уровне, более элементарном, чем уровень атомов, из которых состояли вещи. Но планирование, которым занимались живые существа — и которое, собственно, и делало их живыми, — действовало более грубо. Действия Демиургов, очевидно, влияли на уровень живой материи — влияние это естественно проявлялось в глазах людей как чудесное и беспричинное. Но это влияние происходило таким образом, который сильно отличался от того, как живые существа, включая людей, изменяли окружающий мир.

Как и Лидиард, Стерлинг решил назвать силу ангелов «магической», но он был равно осторожен, делая это. Он не мог сказать о магии ничего, кроме того, что она вмешивалась и извращала цепи причин и следствий. Он чувствовал, что это чисто негативное понятие, определяющее отсутствие понимания, но он также чувствовал насущное и страстное желание заполнить эту пустоту.

Стерлинг не был готов признать, что магия реальна и в то же время он не может управлять ею; больше всего в мире он хотел получить магическую силу, чтобы преодолеть опасность смерти. Как только он понял, что происходит с ним в странном, разделенном сне, его внимание полностью сосредоточилось на этой цели. И хотя его не связало личное понимание мира, как это произошло с Люком Кэптхорном, он подходил к задаче избирательно. Он брал из восприятия остальных только то, что ложилось в его теорию и помогало в поиске.

На свой лад Стерлинг видел так же много, как Лидиард, возможно, даже больше — но это все равно было личное переживание, для которого он отказался от многого из того, что следовало принять к сведению. Он ни в коем случае не стыдился этого, считая, что хорошая память должна быть избирательной, а острый глаз — единственное, что нужно, чтобы отвергнуть все, кроме объекта концентрации внимания. Стерлинг активно пытался мечтать, мечтать о будущих возможностях, мечтать о потенциальной эволюции человечества и всей органической жизни.

Дэвид признавал достоинство такого отношения, но находил больше интересного в вопросах, которые Стерлинг опускал как бесполезные. Он подумал, что Таллентайр, если бы ему позволили принять участие в этом приключении, поступил бы так же, как Стерлинг — и, возможно, ещё больше раздвинул бы рамки их совместного восприятия.

Накладывающиеся видения, разделенные Дэвидом Лидиардом и Джейсоном Стерлингом, были не просто двойным сотрудничеством. Они также подпитывались и разделялись, пусть и на особый манер, Джейкобом Харкендером. Вклад Харкендера был гораздо интереснее Дэвиду, чем Стерлингу, и Дэвид чувствовал, что больше позаимствовал у Харкендера, чем у Стерлинга, формулируя свои ощущения.

Харкендер выдал идею о том, чем были ангелы задолго до того, как Дэвид впервые их повстречал. Он собственными усилиями научился закрывать сознание от потока земных событий и соблазна самообмана и успешно взаимодействовал с сознанием ангелов. Он все ещё верил, что его эксперименты пробудили Зиофелона. Он верил, что это он нашел ангела, а не наоборот. Возможно, это было верно.

Харкендер под воздействием личного сплава боли и унижения, который обрушили на него в детстве и который он со временем научился развивать, уже тогда улавливал отголоски реальности, лежащей по ту сторону слепящего света. Он овладел некоторыми магическими приёмами, нашёл способы использовать потенциал, заключённый в интерпретации материального мира сознанием ангелов. Как и магия Мандорлы, магия Харкендера была очень слаба, но вполне реальна.

Почти двадцать лет Харкендер жил практически исключительно вне мира собственных чувств, он максимально полно отдался внутреннему зрению, управляемому и нацеливаемому ангелом Зиофелоном. Он гораздо больше был готов к симбиозу восприятия с ангелами, чем любой из его товарищей — даже Дэвид, на чьи сны они так долго воздействовали.

Когда они проходили сквозь слепящий свет в агонии сверхъестественного восприятия, только он один считал, что знает, что происходит и что они обнаружат по ту сторону огненной стены. Харкендер был уверен, что из них шести он увидит лучше и яснее всех, что его видение сконцентрирует и объединит все остальные. Он был убежден, что Стерлинг и Лидиард осознают свои прежние заблуждения и неизбежно заразятся его эзотерической мудростью. Он не сомневался в том, что его точка зрения верна, но считал, что даже если он неправ, его авторитета будет достаточно, чтобы повлиять на всю компанию. Всю жизнь он страстно желал достичь лишь одного — утешить свое самолюбие. Только Таллентайр мог быть достаточно упрям, чтобы противостоять ему — и Таллентайр осознанно был исключен из круга видящих.

И во всем этом Харкендер ошибался. Он нашел мир по ту сторону света более сложным для восприятия и осознания, чем он когда-либо воображал, слишком скользким, чтобы уловить его воображением, несмотря на всю закалку, которой подвергалась его мятежная душа. Было бы лучше, если бы его идолы ложной веры оказались так же ревнивы и сильны, как у Люка Кэптхорна, или если бы он так же быстро создал защиту, как де Лэнси. Тогда бы он мог сохранить свои иллюзии. Однако он был изначально честным человеком и знал слишком много о мире, чтобы ввести себя самого в глупое заблуждение.

Харкендер быстро понял, что именно Дэвид Лидиард и Джейсон Стерлинг, усиливая и поддерживая друг друга в видении и умозаключениях, дальше всего продвинулись к определению их расширенного видения. Он не мог ни отрицать то, что они делали, ни вложить в их видение собственный смысл, собственный словарь образов и идей. Он не мог заставить себя добровольно заблуждаться, как Геката, Люк и де Лэнси. Он учился — и чувствовал при этом, что его наказали учением. И в обмен на это он дал им то, чего не ожидал как он сам, так и Дэвид.

Если бы Дэвид был один или ему помогал только Стерлинг, видение бы вышло чисто научным. Его ни за что не затронули бы эмоциональные оттенки демонических снов Люка Кэптхорна, потому что они были очевидно ложны. Но Харкендер внес в их видение сильный эмоциональный вклад, потому что стал равноправным союзником в создании общего видения, и его реакция на него оказалась неожиданно сильной.

Харкендер не смог отказаться от идей Дэвида, Стерлинга и Таллентайра, когда понял их истинную суть. Он видел интеллектуальную мощь и славу в том, что они делали, и не мог закрыть свое внутреннее зрение перед лицом озарения. И ему также пришлось увидеть, что осторожно возведенное здание его мудрости построено на предательском песке его тревог, разочарований и всепоглощающей жажды мести миру, который так жестоко с ним обошелся. Он понимал, что его расчетливая еретическая вера была частью его позы мага и, как он всегда думал, возникла из просвещающей силы боли от слишком многих побоев, слишком большого насилия, но он также понимал, что она скорее была создана силой его желания, чем чистым разумом.

Ребенком, беспомощным в руках своих грубых мучителей, он мог мечтать только об ответном ударе, о призвании божьего гнева на головы тех, кто обижал его. То, чего он хотел и жаждал после, когда стал магом и отправился на поиски богов, был их гнев — но гнев, который он так уверенно ожидал обнаружить и так отчаянно желал контролировать, был лишь его собственным гневом, сильно преувеличенным оптимизмом его воли.